Сыновья

— Глупости, — возразил Штюрк и стал уговаривать ее взять золото. — Я ведь вижу, как тебе это нужно. У тебя камень с души спадет. — Ему пришлось насильно сунуть монеты ей в руку. — А теперь ступай к Софи. У нее еще найдется несколько зерен кофе. Подкрепись немного. — И он тихонько подтолкнул ее к выходу.

Квартира Штюрков находилась во втором этаже того же дома, и едва успела Фрида войти и поздороваться с невесткой, как та уже достала из кухонного шкафа кофейную мельницу и, без умолку расспрашивая о тысяче вещей сразу, принялась молоть кофе.

— Что пишет Карл? Что делает Вальтер? Как здоровье крошки Эльфриды? Как чувствует себя старая Хардекопф? Все такая же бодрая и подвижная? Бог ты мой, как редко теперь видишься с кем-нибудь.

— Да, — согласилась Фрида. — А вообще, все, слава богу, в порядке. Вальтер усердно работает. Малышка здорова, мамаша Хардекопф тоже. — Потом она рассказала о Карле и о золотых монетах, от которых зависит его отпуск.

— Верно, верно! — вставила словоохотливая невестка. — Густав на днях сказал мне то же самое. И мы раздобыли две монеты, чтобы послать их Адольфу, — пусть бедный парнишка хоть на несколько дней вырвется домой. Последнее письмо от него было из Македонии. Но их часть как будто отправляют на Западный фронт. И он пишет, что, когда их будут перебрасывать, он мог бы, если только мы вовремя пошлем ему золото, отпроситься в отпуск на несколько дней. Вот уж семь месяцев…

Фрида Брентен поднялась. Она стояла, неподвижно глядя в пространство.

— Что с тобой? Ты плохо себя чувствуешь? Да говори же.

Маленькая Софи подбежала к невестке, которая все еще стояла в каком-то оцепенении.

— Не беспокойся! Ничего, ничего, — прошептала она, быстро вышла из кухни в переднюю и устремилась к выходной двери.

— Но куда же ты, Фрида?

Фрида уже спускалась с лестницы.

Софи Штюрк была изумлена и растеряна. Она хотела побежать вслед за невесткой. Но предварительно надо было снять кофейник с плиты. Что за чепуха! Такого случая еще в жизни у нее не бывало. И вдруг она заметила на кухонном столе, у того самого места, где сидела Фрида, две золотые монеты.

Тут ее осенила смутная догадка.

Она схватила монеты и бросилась в мастерскую…

Фрида Брентен написала мужу письмо: длинное, полное горечи, упреков, резких замечаний. В заключение она заявила:

«К твоему брату Матиасу я и не подумаю пойти. На такое унижение я не способна. Я с ним едва знакома, а между вами все эти годы были такие отношения, что он, наверно, меня и на порог не пустит».

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

I

Она хорошо сделала, отказавшись идти на поклон к брату своего мужа. Ее ждала бы там плохая встреча, в особенности в эти майские дни, когда таможенный инспектор Брентен глухо почувствовал, что почва, на которой он стоял и которая казалась ему твердой, вековечной, как гранит, вдруг заколебалась у него под ногами. Всеобщее разложение проникло даже в его собственную семью, и всему виною были до смерти ненавистные социал-демократы.

Случаю было угодно, чтобы вечер нейштадской молодежной группы дал новую пищу червю разложения, заползшему в семью таможенного инспектора, и чтобы Карл Брентен, даже не подозревая того, получил наконец столь вожделенные золотые монеты из тайных запасов враждовавшего с ним брата.

Таможенный инспектор Матиас Брентен отстегнул саблю, опустил ее в одно из гнезд подставки для зонтов, снял шинель и, вложив в нее деревянные плечики, бережно повесил. Потом он подошел к зеркалу, висевшему над умывальником, провел щеточкой по бровям и по взъерошенным, как у Бисмарка, усам — частое употребление щетки способствует росту волос! — и стал внимательно всматриваться в свое мясистое лицо.

Это свое обыкновение он называл «пожелаем себе доброго утра».

Девять все еще не пробило. Даже удивительно! Как-то необычайно быстро прошел он сегодня привычный путь от станции надземной железной дороги. Видно, его подгоняли утренний холод и пронизывающая сырость тумана. Днем уже пригревало солнце, но по ночам и утром холод прохватывал до самых костей. Он потер озябшие руки.

Прежде чем приступить к исполнению служебных обязанностей, надо было выполнить церемонию, ставшую для него традицией. Заложив руки за спину, он прошел в смежную с его кабинетом просторную канцелярию и остановился перед картой Европы, закрывавшей почти всю среднюю стену. На этой карте — от Ла-Манша к западной границе Швейцарии, а оттуда через Альпы, Балканы, Румынию и Россию вверх до Балтийского моря — бежала волнистая линия маленьких черно-бело-красных флажков, обозначавших фронт. Перед этой картой таможенный инспектор каждое утро совершал свое утреннее моление. С заложенными за спину руками он простаивал перед ней долгие минуты, предаваясь размышлениям, рассуждениям, соображениям. Если в газетах сообщалось о каких-либо переменах на фронте, он благоговейно переставлял флажки. В эти дни гигантская битва за Верден приближалась к развязке. Все господствовавшие над этой крепостью форты уже были заняты, и падение Вердена считалось вопросом дней. По мнению инспектора (ибо так писали газеты), оно означало бы, что разрушен крепчайший оплот неприятельской обороны и весь франко-английский фронт поколеблен.

Таможенный инспектор Брентен приблизил лицо к карте и стал внимательно рассматривать гористую территорию Аргонн. Он находил названия, знакомые ему по газетам. Переставлять флажки, однако, не имело смысла — на карте успехи были едва заметны. Горделивым, властным взглядом окинул он карту. Там, на юге, у Изонцо, мозгляки-австрияки неплохо дрались против итальяшек, гораздо лучше, чем против русских. Разумеется, и этому фронту придано было несколько германских дивизий, без такого железного костяка тут тоже ничего путного не вышло бы. По сообщениям газет, русские, стремясь восстановить равновесие, перешли в наступление. Но это — безнадежное предприятие. И Матиас Брентен перевел глаза на штришки, обозначающие Припятские болота. Мгновенье — и взгляд его устремился на Балканы, где германские войска заняли почти всю Албанию. А еще дальше, на Ближнем Востоке, в Малой Азии, турки лупят англичан, славно лупят, по заслугам.

«Но главное, выдающееся событие, — размышлял инспектор, — не менее, а может быть, и более важное и решающее, чем Верден, — это, несомненно, усиление подводной войны. Тут мы решительной хваткой взяли неприятеля за глотку». И таможенный инспектор Матиас Брентен с особым удовольствием остановил взгляд на голубой поверхности океана и Северного моря.

Затем он быстро повернулся на каблуках и, держась прямо, как на параде, торжественно прошагал к карте, висевшей на противоположной стене, — карте мира, выпущенной объединенными судовладельческими кампаниями Германии. Бесчисленные разноцветные линии перерезали моря и океаны земного шара во всех направлениях; отправными точками были Гамбург и Бремен, в особенности Гамбург. Судя по этой карте, вся мировая торговля шла через эти два братских города на Эльбе и на Везере. На линиях, обозначавших различные навигационные рейсы, были нарисованы маленькие пароходики. Особенно толстые пучки разноцветных нитей вели в Северную и Южную Америку, потоньше — к Азии и вокруг Африки.

Перед глазами инспектора возникла гавань, такая, какой он ее некогда знал, с судами, бросающими якорь и отплывающими, судами всех видов, из всех стран земного шара; прежняя гавань с ее грохотом и лязгом, с протяжными гудками пассажирских пароходов, буксиров, барж, грузовых баркасов, с ее стапелями, кранами, пристанями.

Таможенный инспектор Матиас Брентен отнюдь не был беспочвенным романтиком или пустым мечтателем: он знал, что эта война не что иное, как гигантская битва между двумя конкурентами — Англией и Германией, что ставками с обеих сторон были миллионы — и не только золотом. По его представлениям, такая война являлась естественным результатом законов природы. Германии предначертано стать владычицей мира: