Сыновья

У аппарата оказался не генерал, а Килинг. И от его сообщения сон мгновенно соскочил с Шенгузена. Гарнизоны Гамбурга и Альтоны примкнули к революции и образовали солдатские советы. Берлин прислал новые директивы: завоевать решающее влияние в Советах рабочих и солдатских депутатов… Бог ты мой, натощак — и такие новости!

— Спасибо, Килинг! Через пятнадцать минут я буду на месте! Вызывай остальных!

В полдень народ устремился к Дому профессиональных союзов. Сюда стекались потоки людей из всех районов города. Над головами плыли красные и зеленые знамена многочисленных ферейнов, обществ и клубов: певческие ферейны, общество огородников предместий, сберегательные и увеселительные ферейны. Сомкнутыми рядами подходили рабочие и служащие предприятий во главе с инженерами и техниками, а подчас даже с директорами и самими владельцами. Вся эта человеческая масса плечом к плечу стояла на улицах, ведущих к Дому. Это чудо совершили события минувшей ночи.

Ворота и подъезды Дома профессиональных союзов были настежь открыты. Ресторан набит битком. В коридорах сновали взад и вперед сотни людей.

Вальтер встретил свою группу у Центрального вокзала. Хотя и не отколовшийся, но все же блудный сын вернулся под родной кров.

С песнями, под сенью огненно-алого знамени, подошли они к Дому профессиональных союзов.

На балконе показался Луи Шенгузен.

— Он? — в ужасе восклицали молодые рабочие, удивленно переглядываясь. — Он?.. — Они ничего не понимали.

— Почему именно он? Никого другого не нашли?

Многие тотчас же принялись яростно и возбужденно протестовать:

— Долой бонз!.. Долой Шенгузена!.. К черту всех социал-милитаристов!.. Мракобесы!.. Оппортунисты!

Пронзительные свистки. Девушки визжали:

— У-у-у-у-у…

Из толпы, не знавшей, чем вызван этот протест, возмущенно шикали на молодежь:

— Тише!.. Тише!.. Безобразие!..

Шенгузен поднял правую руку.

— Что это, приветствие? Он собирается говорить?.. Этот… этот толстопузый?.. Прочь!! Оборонец!.. Предатель рабочего класса!.. Враг молодежи!..

Из толпы на них кричали:

— Вон отсюда, молокососы! Нахальство! Что вам нужно?

— Ра-бо-чие и сол-да-ты! Трудящиеся города Гамбурга! — Луи Шенгузен стоял, широко расставив ноги, обеими руками ухватившись за перила балкона, огромная, давящая глыба. Он говорил, отчеканивая каждый слог, и слова его звучали уверенно и веско: — Ре-во-лю-ция по-бе-ди-ла! Со-циа-лизм тор-жествует!

Часть третья

НА ВЕСАХ ИСТОРИИ

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

I

Ну и кутерьма!

Возня и беготня, уговоры и перекоры, переноска и перевозка! Семейство Брентенов переезжает на новую квартиру.

Не одну неделю подготовлялось это событие, а все же дело подвигалось черепашьим шагом. Фрида подгоняла мастеров и добрым словом и добрыми сигарами, но в последние, решительные дни, между рождеством и Новым годом, усердие их окончательно выдохлось. Фрида в отчаянии заламывала руки и причитала:

— Боже мой, боже мой, что ж это будет! Мы не управимся!

На полу разостланы газеты, повсюду ведра с краской. Все начато и ничего не доведено до конца. Приходят монтеры. Нет, говорят они, раз не кончили штукатуры, нам браться за работу не расчет. Маляры заявляют, что нет смысла начинать, пока не управятся монтеры. Штукатуры приходят, когда им вздумается, зато уж уходят точно в положенный час. Когда на старую квартиру явились перевозчики мебели, оказалось, что переезжать еще некуда. Только долгими уговорами да пивом — целой батареей бутылок — Фриде удалось уластить взбешенных возчиков, которые, казалось, так и рвались взяться за дело.

— Но за простой, уважаемая, уж вам придется заплатить.

Фриде и тут оставалось только молча ломать руки.

Глядя, как долго и обстоятельно маляр тычет кистью в ведро с разведенным мелом, она наивно спросила:

— Вы плохо себя чувствуете, господин Мантерс?

Что только не посыпалось на нее!

— На что это вы, извиняюсь, намекаете, мадам? Вздумали подгонять нас? Это уж, извиняюсь, вышло из моды. Нет, не те времена. Ну, а если вам кажется, что другой на моем месте…

— Да что вы, голубчик, у меня и в мыслях не было!

— Должен вам сказать, мадам, что низы и верхи — это уже вывелось. Времена эти, извиняюсь, тю-тю! И в таком случае я…

— Ах, простите, господин Мантерс. Не хотите ли сигару? Вот — особенная. И прошу вас, работайте. Ведь надо же, бог ты мой, кончать.

Фрида почти плакала.

— О, извиняюсь, надо, конечно, большое спасибо, мадам!

Он откусил кончик сигары и стал не спеша закуривать. Фриду в дрожь бросало от его медлительных движений.

— Видите ли, мадам, теперь уже…

— Мне некогда, — крикнула Фрида и опрометью выбежала из комнаты. До нее еще донеслось: «О да, разумеется, извиняюсь!»

В передней он опрокинул ведро с краской. Добытая с таким трудом масляная краска разлилась по паркету. Фрида вскрикнула и пробормотала в бессильной ярости:

— Шляпа! Лодырь!

О горе! У маляра оказался превосходный слух. Он стал преспокойно заворачивать в бумагу свои кисти и стаскивать с себя халат.

— Хватит. Вы меня оскорбили. Обойдетесь без меня.

— Но послушайте, нельзя ж в последнюю минуту все бросить…

Фрида была близка к обмороку.

— Если мой муж…

— Если ваш муж сидит в Совете рабочих и солдатских депутатов… так вам можно надо мной издеваться? Мы, рабочие, теперь уже не какая-нибудь бессловесная скотинка, зарубите себе на носу!

— Да, но краска ведь по теперешним временам…

— Мало ли что бывает! Несчастный случай на производстве.

— Да, да, вы правы. Так прошу вас, работайте. Вы ведь знаете, сегодня надо непременно закончить обе большие комнаты!

— Ну, уж ладно. А волноваться никогда не следует.

Разумеется, приятно получить просторную квартиру с кухней, выложенной кафелем, газовой плитой и венецианскими окнами. Такая квартира нужна хотя бы уж потому, что у Карла теперь большие общественные обязанности. Это верно. Но зачем пороть горячку? Что за пожар? Ведь все лежит только на ней одной. Карла целый день нет дома, он занят важными делами. А рабочие, материалы и вся прочая утомительная возня — это ее дело.

И Фрида с надеждой смотрела на мать, единственную свою опору в эти дни. Сколько еще энергии в этой старухе! Ей даже удовольствие доставляет еще разок, как в былые дни, поднять пыль столбом.

II

Поздно вечером, уже в начале двенадцатого, Карл явился домой. Лампочки были всюду вывернуты, он ощупью стал пробираться по темной разоренной квартире, спотыкаясь о какие-то узлы, свертки.

— Безобразие! Шею сломишь! Эй, есть тут кто-нибудь?

Ни ответа ни привета.

— Да что тут делается?

Наконец он сообразил, что, очевидно, переезд на новую квартиру состоялся. Конечно. Черт возьми, как это ему в голову не пришло! Они, значит, уже там. Все-таки не грех бы известить его. К счастью, новая квартира неподалеку, здесь же, за углом, на Фельдштрассе, 64.

Он переезжает в богатые, барские хоромы. Да! В квартиру из пяти комнат с видом на Хайлигенгайстфельд. Даже с ванной комнатой. Что же, разве только чванливым Вильмерсам жить в шикарных квартирах? А ему нельзя? Ему, председателю жилищной комиссии Совета рабочих и солдатских депутатов?

Все они теперь прибежали к нему, елейные, угодливые, противные. Небось дрожат за свои велюровые шляпы и бриллиантовые булавки! Нет, милые мои родственнички! Времена не те! Теперь мы стоим у руля, и мы определяем курс…