Сыновья

— «Тюрьма? Поражение в гражданских правах? Пусть! Ваша честь — не моя честь! Но я говорю вам: Ни один генерал не носил своего мундира с таким сознанием чести, как я надену тюремную куртку… Я стою здесь не для того, чтобы оправдываться, а для того, чтобы обвинять. Мой лозунг не гражданский мир, а гражданская война! Долой империалистическую войну! Долой правительство!»

Долой войну! Огненными знаками вспыхнули эти слова над всей страной, они проникли на заводы и фабрики, их услышали солдаты на фронте. В Вильгельмсхафене они превратились в революционное деяние.

«Восстание во флоте!» «Бунт матросов в Вильгельмсхафене!» «Чрезвычайное положение в Вильгельмсхафене и Киле!» Газеты не могли замолчать этих событий, но они искажали их, преуменьшали их значение. Друзья работали теперь из вечера в вечер, распространяя правду о событиях для того, чтобы она собирала вокруг себя народ. До глубокой ночи они писали и заклеивали конверты, разносили письма по разным почтовым отделениям, опускали их в разные почтовые ящики, контрабандой проносили на верфи, на заводы и в казармы. Надо было так писать, чтобы письма отличались одно от другого почерком, бумагой, формой, чтобы внешне они не вызывали подозрений. Эрих Эндерлайт часто засыпал над этой работой; больше трех, четырех часов в сутки ему никогда не приходилось спать. В семь утра он уже стоял у станка. А рана на руке у Вальтера все никак не заживала. Вероятно, оттого, что этой больной рукой он писал, клеил и таскал тяжелые тюки с письмами. Он не знал устали… Дни-то были какие! Радостные, удесятеряющие силы! Восстание матросов! Богатырь Пролетариат расправляет могучие плечи! В начале года революция в России свергла царя. А теперь революция захватила и Германию.

В один из немилосердно жарких августовских дней, — Вальтер всего с неделю, как вернулся на завод, — к его станку подбежал Эрих Эндерлайт и шепотом взволнованно рассказал, что сегодня на рассвете у себя на квартире арестован доктор Эйперт.

— Теперь надо и нам ждать ареста, — сказал Эрих в заключение.

— Почему? — спросил Вальтер. — Неужели ты думаешь, что доктор Эйперт нас выдаст?

— Нет, ни в коем случае, но они, видно, напали на наш след, — ответил Эрих. — Послушай… — Он запнулся, оглянулся направо, налево. — Что бы там ни случилось, Вальтер, мы с тобой ничего не знаем. Понял? Они, конечно, будут нас…

— Но это же само собой понятно, — не дал ему договорить Вальтер. — Никто ничего не знает, и все всё отрицают. Ты только не выдай себя своим поведением.

— Что? — возмутился Эрих. — Ты, может, думаешь, что я боюсь?

После полуночи кто-то постучался к Брентенам. Фрида Брентен, Вальтер и Эльфрида уже спали. Вальтер даже не слышал стука. Он проснулся только тогда, когда мать, подбежавшая к его кровати, разбудила его.

— Проснись, сынок! Кто-то стучится к нам. Кто бы это мог быть так поздно?!

Вальтер мигом соскочил с постели. «Значит, все-таки…» — мелькнула мысль. «Застукали, видно, всю группу!» Он с лихорадочной быстротой натянул брюки и подбежал к дверям.

— Кто там? — спросил он, придав своему голосу суровость.

— Я, Вальтер, я — Фитэ! Отвори!

— Фитэ! — громче, чем следовало, вырвалось у Вальтера. Это был крик избавления. Вальтер живо отпер дверь, и Фитэ Петер проскользнул в прихожую. — Что такое, Фитэ? Что случилось?

— Они гонятся за мной по пятам! Разреши мне у тебя переночевать.

— Само собой! Идем, постель еще теплая.

— Повсюду аресты, — сказал Фитэ. — Матросов подло предали. Их сотнями бросают в крепость. Судят военным судом.

— Кто предал матросов?

— Независимые! Ни одной забастовки солидарности! Все стараются умыть руки. Никто, мол, ничего общего с восстанием не имел. Все эти дитманы и гаазе не лучше, чем эберты и шейдеманы. Трусливая сволочь!

— Ложись! Ложись! На тебе лица нет!

— Ладно! — сказал Фитэ. — Лягу, и тогда мы с тобой поговорим.

Но стоило Фитэ опустить голову на подушку, как он тут же уснул. Вальтер неслышно вышел из комнаты.

В спальне мать лежала с открытыми глазами.

— Хорошо, — сказала она сыну. — Ложись около меня.

Вальтер забрался под одеяло, к которому давно уже никто не прикасался — с тех пор, как отец приезжал в отпуск.

— Полиция, значит, выслеживает его?

— Да.

— И тебя тоже?

— Надеюсь, нет, — ответил Вальтер как только мог хладнокровней.

— Ты не понимаешь, что такими историями ты всех нас подвергаешь опасности — отца, меня, бабушку и даже нашу маленькую Эльфриду.

— Мама, за все, что я делаю, я отвечаю сам. А что касается Фитэ… Мог я не впустить его, если он как затравленный зверь бежит от них? Он хороший человек, противник войны, он не жалеет собственной головы ради других… Он у нас только эту ночь переночует, а завтра еще куда-нибудь пойдет.

— Говори что хочешь, — сухо объявила сыну Фрида Брентен, — мне все это не нравится! Совершенно! Ты еще учеником работаешь, а уже вмешиваешься в такие дела!

— Ты, значит, не желаешь, чтобы я…

— Разговоры кончены! Спи! — оборвала она Вальтера.

Вальтер обрадовался и зарылся головой в подушки. Он улыбался при мысли, что Фитэ спит в его постели, что он ушел от подлых преследователей. С улыбкой Вальтер и уснул.

А Фрида Брентен, убедившись, что сын спит, тихонько встала и пошла в комнату Вальтера, где на постели сына лежал незнакомый человек, беглец. Луна светила в окошко, и слабый свет ее падал на спящего. Фрида разглядывала мальчишеское лицо. О боже, как он молод! Фитэ Петер спал, упрямо сжав рот, но дышал он спокойно. Волосы упали ему на лоб, почти прикрыв глаза. Фрида Брентен бережно откинула их. «Так молод, — думала она, — а за ним уже погоня! Бедный мальчик!..»

Через несколько дней к станку Вальтера опять подошел Эрих Эндерлайт. Вальтер видел, что он сначала побывал у Петера Кагельмана, и оба поглядели в его сторону. Эрих, вопреки своему обыкновению, шел так медленно, что Вальтер сразу почувствовал — он идет с недоброй вестью.

Новость была страшная, сокрушающая. Приговоренные к смерти матросы Райхпич и Кебис расстреляны на Ванском стрельбище под Кёльном.

Друзья переглянулись. Эрих вздохнул.

— Это конец. Заключительный акт, так сказать!

— Нет, — возразил Вальтер. — Это начало, пролог, если хочешь. Главный акт следует; его недолго ждать.

— Фитэ Петер тоже арестован, — шепнул Эрих.

— Фитэ? Где его арестовали?

— Говорят, в Брауншвейге. Он сидит в подследственной тюрьме на Хольстенплаце. Ему хотят навязать процесс.

— Как они свирепствуют! — Вальтер неподвижно уставился куда-то поверх своего станка. — Верный признак, что их дело дрянь, что революция не за горами.

— Ты так думаешь? Ты в самом деле так думаешь? — сказал Эрих, и голос его дрогнул.

— Убежден, — ответил Вальтер. — Твердо убежден. Но мы, Эрих, мы с тобой должны еще тесней держаться друг друга.

— Мы с тобой, и больше никто?

— Скоро нас будет много.

Некоторые вечерние газеты сообщали подробности расстрела матросов.

Адмирал Шеер категорически отклонил прошение о помиловании… Адмирал Шеер — победитель сражения при Скагерраке! Вальтер подумал об отце, и мысль о нем больно ужалила его. И отец тоже прочитает газеты и, верно, подумает — может, урок этот излечит моего сына… Да, он окончательно излечился, на все времена, но давно уж, задолго до этого злодеяния. Занятия в кружках, несомненно, полезны, но гораздо поучительнее собственный опыт.

На смену убитым и брошенным за решетку встанут новые борцы. Надо, чтобы с каждым днем число их росло, чтобы они были все сильнее, энергичнее. Не опускать рук, не терять боеспособности, продолжать борьбу всеми средствами, всеми силами, не останавливаться ни на мгновенье!

Вальтер подумал об Ауди. Они давно не виделись. Почему? Как ненавидел Ауди этот ханжеский буржуазный мир! Из протеста носил он огненно-красную рубашку. Даже такому человеку, как доктор Эйперт, не верил. Как Ауди реагирует на все, что происходит?