Сыновья

Говорили они и о предполагающейся реорганизации партийной работы в заводских ячейках. Карла Брентена интересовало, как эта реорганизация отразится на политической работе, он беспокоился, понимают ли коммунисты, что центр тяжести пропаганды надо перенести на предприятия, и, прежде всего, на крупные. Отец не уставал расспрашивать о новостях, задавал все новые и новые вопросы. А сегодня маленький детекторный аппарат все вытеснил.

III

Однажды Эрнст Тельман приехал в редакцию партийной газеты. Переходя из комнаты в комнату, он здоровался с каждым товарищем в отдельности. Высокий, широкоплечий, несколько переваливающейся походкой вошел он и в комнату, где работал Вальтер.

— Слышал, что ты редактором заделался. — Тельман пожал руку Вальтеру. — Смотри, сынок, не закисни за письменным столом, бывай почаще среди рабочих, на заводах и собраниях.

Вальтер в упор посмотрел ему в лицо, в светлые лучистые глаза.

— Я так и делаю, товарищ Тельман, будь уверен.

— Как поживает твой старик? Все еще свертывает сигары?

— Увы, теперь он не может этим заниматься, — ответил Вальтер. — Вот уже полтора месяца, как он в больнице. Почти полностью ослеп.

Тельман молчал. О чем-то думал. Потом сказал товарищам, сопровождавшим его:

— Отличные сигары делал Брентен.

Они вышли. В коридоре Тельман спросил Эриха Кланнера, ведавшего организационным отделом.

— Мне кажется, что я читал в каком-то отчете, будто бы Брентен не активен сейчас? Я не ошибаюсь?

— Да, это верно.

— Но там ни слова нет о том, что у него с глазами такая тяжелая история.

— Я этого не знал, — извиняющимся тоном сказал Кланнер.

Вечером, на собрании у Загебиля, где выступал Тельман, к Вальтеру подошел широко улыбающийся Эрнст Тимм и крепко обнял его.

— Редактором, говорят, ты стал? Вот здорово! Рад за тебя, Вальтер!

— А ты, Эрнст? Где ты подвизаешься?

— Счастлив, когда никто этого не знает, — усмехнувшись, шепотом ответил Тимм.

— Старое занятие?

— Ну, ясно!

Вальтер разглядывал друга. Тот завел себе маленькую бородку. А к нему идет. Вальтер наклонился через стол и зашептал:

— С этой тросточкой… Тебя вполне можно принять за шпика, Эрнст.

Тимм рассмеялся:

— Вот и хорошо! Так сказать — антифилер.

Вальтер с изумлением смотрел на ровные белые зубы друга.

— Ты все еще трезвенник? — спросил Тимм.

— Теперь уж отступаю иногда, — признался Вальтер.

— Вот это дело. В таком случае, после собрания отпразднуем нашу встречу. Ты должен рассказать, как было в каталажке.

— О-ох, Эрнст, это неинтересно. Есть более важные дела, о которых стоит поговорить. Кстати, спасибо за чудесную книгу, что ты прислал мне.

— Понравилась?

— Я, конечно, ее знал, но Тиля Уленшпигеля можно бесконечно перечитывать. Я получил ее за день до суда. И, поверь мне, она занимала меня гораздо больше, чем предстоящая комедия судебного процесса.

Около полуночи Эрнст Тимм и Вальтер Брентен сидели в одном из кабачков на Гусином рынке за бутылкой мозельского вина.

Вальтеру все-таки пришлось порассказать о годе своей жизни за решеткой. Но и о Кат поведал он другу, и о том, что у него родился сын, и о своем отце. Эрнст Тимм был внимательным и терпеливым слушателем — Вальтер знал это еще со времен их первого знакомства.

— Ну вот, я тебе и рассказал все, что было на душе. Очередь за тобой. Я совершенно ничего о тебе не знаю.

По лицу Тимма пробежала лукавая улыбка. Он ответил не сразу, наполнил до краев бокалы и сказал очень просто:

— Полагаю, Вальтер, что в ближайшее время у нас будет много работы. Если, разумеется, все пойдет хорошо. Тогда, брат, придется тебе писать так, что пальцы неметь будут.

— В самом деле, Эрнст? Сейчас у нас ведь как будто передышка.

— Верно. Однако… Ну, будь здоров!

Они чокнулись и выпили.

— Все, что я тебе скажу, останется между нами, ладно? Я говорю это только тебе.

Эрнст Тимм отодвинул свой бокал и, опершись на локти, наклонился к Вальтеру:

— По предложению Тедди, партия готовится к крупному политическому шагу. Акция единого фронта коммунистов и социал-демократов.

— Как во время капповского путча? — вполголоса спросил Вальтер.

— Нет. Соответственно нынешней обстановке. Слушай… Реакционное отребье, группирующееся вокруг Гинденбурга, хочет провести возмещение убытков князьям, бежавшим от революции, другими словами — вернуть кайзеру, королям, со всеми их родичами, все замки, поместья и прочие так называемые владения. А Тедди ставит им палки в колеса. Мы установили связь с ведущими социал-демократами. Предлагаем им совместную контракцию. Социал-демократы раздражены. Прежде всего, своим поражением на президентских выборах. Второе — их буржуазные партнеры по коалиции наставили им нос по всем статьям. Сверх того — их вытеснили из правительства. Нажим снизу довершит остальное.

— Как мыслится эта акция, Эрнст?

— Предполагается всенародное голосование. Веймарская конституция его предусматривает. Если в плебисците большинство избирателей выскажется «против», это, как тебе известно, приобретет силу закона.

— Ты полагаешь, что мы получим большинство?

— Возможно! Но не в том суть. Важна единая акция коммунистов с социал-демократами. Это, надо думать, откроет какие-то перспективы на пути к объединению.

— Идея Тельмана?

— Он — ведущая сила.

— Всенародное голосование!..

— Я знаю, о чем ты думаешь. Немало мелких буржуа — все еще жалкие верноподданнические души. Все еще. Ты знаешь ведь эти стихи? — И Эрнст Тимм прочитал:

Смертельно тупой, педантичный народ!

Прямой, как прежде, угол

Во всех движеньях. И подлая спесь

В недвижном лице этих пугал.

Шагают, ни дать ни взять — манекен,

Муштра у них на славу!

Иль проглотили палку они,

Что их обучала уставу?[10]

IV

Всем соседям и знакомым Фрида Брентен рассказывала, что сын ее — редактор и что теперь ей нет надобности брать стирку у людей. Не от всех ей удавалось скрыть, что Вальтер работает редактором в коммунистической газете «Фольксцайтунг». Но все-таки, если ее спрашивали малознакомые люди, где работает сын, она отвечала: «В одной из крупных ежедневных газет». Если настойчивые допытывались: «В «Гамбургер анцайгер»? или в «Гамбургер фремденблат»?» — она отвечала: — «Да-да, что-то там «Гамбургер» есть».

Вальтер заявил матери:

— Мама, ты не должна всем докладывать, что я работаю редактором.

— А почему? Разве это неправда?

— Разумеется, правда, но какое кому до этого дело?

— Понимаю, понимаю, — сказала она, многозначительно кивнув, — ты, верно, не хочешь, чтобы люди знали, что ты работаешь в «Фольксцайтунг»?

— Ну что ты говоришь, мама! На днях наш бакалейщик спрашивает меня, работаю ли я в «Гамбургер фремденблат»? Надо же! Именно в этой газете толстосумов… Он утверждает, что ты ему так сказала.

— Этот малый врет! Никогда в жизни я ему этого не говорила.

— Если уж ты кому и рассказываешь, что я работаю редактором, так говори хоть, в какой газете.

— О господи, сыночек, — всплеснула руками Фрида, — зачем всем знать, что мы коммунисты?

— А отчего и не знать всем? Тебе совершенно незачем это скрывать.

— Но ведь многие считают, что коммунисты невежды, даже преступники.

— Тем более им надо говорить, что и ты, и отец, и я коммунисты. Люди затравлены. А многие еще просто глупы. Если ты правильно поговоришь с ними и скажешь правду, ты заставишь их призадуматься.