Отцы

Хардекопф помнил много скандальных историй, о которых писало «Гамбургское эхо». Королевские негоцианты? Современные пираты — вот они кто, эти судовладельцы… Их суда — плавучие тюрьмы для матросов… Работорговля, жульнические махинации со страховкой судов, контрабанда и торговля из-под полы, спекуляции и мошенничество вместе с бессовестной эксплуатацией судовых команд — вот что сделало их богатыми и могущественными. Девиз, который гамбургский судовладелец Р.-М. Сломан начертал на своем гербе: «Пфенниг правит миром!» — с таким же основанием могла бы провозгласить любая другая фирма. Ради пфеннига совершались и совершаются подлоги и мошенничества, грабежи и убийства.

Всякий раз когда Иоганн Хардекопф глядел отсюда, с высокого берега Эльбы, на панораму города и порта, им овладевали мечты о грядущем справедливом, разумном порядке. Это была его вера, и, представляя себе будущее, он неизменно настраивался на торжественный лад. Он смотрел на могучую, мутную реку и на огромные океанские суда, на верфи и доки «Блом и Фосс», где в будни и он делал свое дело, потом, повернувшись в противоположную сторону, любовался Морской обсерваторией, зданием витцельского отеля и начинавшимися за ним оживленными улицами Санкт-Паули. Это было любимое место Иоганна Хардекопфа; здесь чувствовал он себя в самом сердце города.

3

Людвиг открылся сестре: Гермина, с которой он давно уже тайно помолвлен, ждет ребенка. Но у него пока не хватает средств, чтобы обзавестись собственным домом. Вот ему и пришло в голову: нельзя ли временно снять у Брентенов, в их новой квартире, маленькую комнату. Карла Брентена такая перспектива не слишком прельщала, но Фрида, которой хотелось помочь брату, сумела уговорить мужа. В конце концов и ему показалась заманчивой возможность за счет сдаваемой комнаты покрыть квартирную плату. Условились фрау Хардекопф пока ничего не говорить об этих планах, а когда Людвиг переедет, поставить мать перед совершившимся фактом. Людвигу как-никак уже двадцать семь лет, — в эти годы человек имеет право распоряжаться собой.

Отто последнее время, точно снедаемый тяжелым недугом, ходил бледный и растерянный, избегал танцевальных залов и уныло слонялся по городу. Вопреки уговорам матери, он упорно отказывался обратиться к врачу. Тщательно исследовав ящик, где Отто хранил письма и фотографии, фрау Хардекопф обнаружила наконец причину его страданий. Она улыбалась при мысли, что ее сын переживает муки любви! О господи! Неужели всем людям суждено испытать одно и то же, пройти через одни и те же неизбежные радости и горести? Неужели наступил черед и этого ветреника, который бегал за каждой юбкой без разбора? Чем же околдовала мальчугана эта стрекоза, что он так смертельно затосковал? Но, слава богу, от несчастной любви редко кто умирает; надо надеяться, что и Отто как-нибудь справится и вскоре его коллекция фотографий пополнится новыми экземплярами.

Гораздо больше беспокоили фрау Хардекопф письма толстой Гермины. Из них видно было, что Людвиг не только помолвлен с ней, но, очевидно, скоро станет отцом. В напыщенных выражениях Гермина распространялась о том, что сына, который у них родится (глупая гусыня, а если будет не сын, а дочь?), они назовут Карл-Гейнц и это непременно будет «великий человек».

Качая головой, мать старалась вникнуть в стихи, без которых не обходилось ни одно письмо и где воспевались луга и рощи, любовь и «охотник в зеленом». Людвига, что ли, она разумеет? Тоже нашелся охотник! Мать с некоторым юмором относилась к любовным переживаниям сыновей. Порой она задумывалась над непонятной ей жизнью старшего, которого мучили вопросы, совершенно не интересовавшие ее в юности. Гермина писала о женском равноправии, о новых отношениях между мужчиной и женщиной, о вегетарианстве и движении за трезвость. В своих письмах она никогда не называла свое будущее жилье квартирой, а всегда «гнездышком», и слова «свет» и «солнце» повторялись десятки раз. «Удивительные любовные письма», — думала фрау Хардекопф.

— Романтическая молодежь, — заметил Иоганн Хардекопф, когда она рассказала ему об этих письмах, — но знаешь ли, Паулина, я бы на твоем месте не совал нос в секреты мальчиков…

— Стало быть, Иоганн…

— Зачем ты это делаешь, Паулина? — перебил он ее. — Если они узнают, тебе уже трудно будет вернуть их доверие… И вообще… — Он не договорил; улыбаясь, смотрел он на жену.

Замолчала и Паулина. А потом оба усмехнулись: они уже примирились с мыслью, что дети идут своим путем, и каким бы странным ни казался этот путь, родители ничего тут поделать не могут.

4

Наступили горячие дни переезда, и, хотя фрау Хардекопф и Фрида Брентен стонали и жаловались, обе с жаром принялись за дело и, как выражалась фрау Хардекопф, прямо душой расцвели. Брентены и Хардекопфы сняли квартиры на Рабуазах — между Баркхофом и Бинненальстером, на несколько мрачной, но спокойной и приятной боковой улице, куда не доносился грохот трамваев. Дома, выстроенные в середине прошлого столетия, после большого гамбургского пожара, не походили на современные здания, и квартиры в них были просторные, светлые, с окнами на улицу. Сначала женщины принялись за уборку брентеновской квартиры, только что побеленной и оклеенной новыми обоями. С помощью всех Хардекопфов перенесли брентеновскую мебель со Штейнштрассе на Рабуазы. А когда все было водворено на место, сразу же взялись за устройство жилища стариков, которое тем временем успели отремонтировать. Снова общими усилиями за один вечер перетащили всю обстановку из старой квартиры в новую. Все это заняло не больше недели. Фрау Хардекопф, усталая и разбитая, гордо расправив плечи, с удовольствием озирала поле битвы.

Эти новые жилища облегчали и упрощали домашнюю работу. Керосиновые лампы убрали в чулан: в новых квартирах было газовое освещение. И со стряпней стало меньше возни: в каждой кухне стояла газовая плита. На лестничных площадках помещались большие ящики для мусора, так что мусорные ведра выносить хозяйке не приходилось. Но главное, Брентенам действительно нужна была более просторная квартира — семья увеличилась: весною у них родилась дочь, названная Эльфридой.

Когда расставляли мебель, Фрида Брентен открыла наконец матери секрет:

— А тут, мама, будет жить Людвиг со своей женой. Временно, конечно, пока они не найдут себе подходящей квартиры.

Фрау Хардекопф смерила дочь долгим соболезнующим взглядом. Так смотрят на ребенка, который, вопреки всем наставлениям взрослых, упорно повторяет свои прежние ошибки.

— Стало быть… так уж это им срочно понадобилось? — спросила она сухо.

— Да, мама, именно срочно. Сердись не сердись, сделанного не воротишь. Значит, надо помочь, верно?

— В таком случае, дорогая моя, — ответила фрау Хардекопф спокойно, но с нескрываемой иронией, — совет вам да любовь.

Маленький Эдмонд сновал среди вещей, лазил на стулья, диваны. Фрау Хардекопф задумчиво посмотрела на своего внука и, кивнув в его сторону, спросила:

— А где его родители? Они все еще не устроились?

Фрида промолчала. С того первого неожиданного посещения ни Эмиль, ни его жена не появлялись; Фрида не знала, нашли ли они работу и кров, не знала даже, в Гамбурге ли они.

— Мальчишку, во всяком случае, ты себе навязала на шею, — заключила фрау Паулина, угадав мысли дочери. — И толстуха, наверное, скоро облагодетельствует тебя. Вот и будет у тебя на руках четверо сопляков. Ну что ж, опять-таки совет да любовь.

Фрида Брентен ничего не ответила. Но ей как-то сразу стало не по себе. В душе она была согласна с матерью. Ее возмущало поведение Эмиля. Что, если теперь и с Людвигом повторится та же история?

— А как твои дела с Карлом?

— Лучше, мама. Много лучше.

— В самом деле? Рада за тебя. — И фрау Хардекопф продолжала: — Ты, кажется, вчера была в больнице, ну, как Вальтер?

— Пока все идет хорошо. Руки еще в гипсе. Мальчик очень скучает. Отчего бы вам не навестить его в воскресенье?