Отцы

Когда заседание окончилось, Хардекопф и Карл Брентен, которым было по пути, вышли вместе.

— Ты меня сегодня очень порадовал, Карл, — начал старик Хардекопф.

— Чем это, отец?

— Тем, что ты так решительно подчеркнул и сумел отстоять необходимость политической работы. В последние годы о ней как-то вовсе стали забывать. Я имею в виду у нас, в ферейне. Очень хорошо, что о политике опять вспомнили.

— Я уже просил включить меня в предвыборную кампанию, — важно сказал Брентен.

— А у вас в цеху по-прежнему устраиваются чтения? — спросил Хардекопф.

— Конечно! На прошлой неделе мы читали книгу «Предшественники новейшего социализма» Карла Каутского. Чрезвычайно интересно и очень знаменательно то, что там говорится о перекрещенцах и утопистах. Знаешь эту книгу, отец?

Хардекопф неопределенно мотнул головой.

— Вчера мы читали статью Розы Люксембург о русской революции. Если судить по этой статье, то ситуация во всех странах очень знаменательна. («Очень знаменательно» — было теперь излюбленным присловьем Брентена. Оно могло означать и очень многое и ничего.) Революция в России получила гораздо больший отклик, чем мы думали.

Прохаживаясь взад и вперед по Штейнштрассе, они продолжали разговор. Карл Брентен щеголял своими политическими знаниями.

— От немецкой буржуазии, — сказал Хардекопф, — ждать совершенно нечего. Бисмарку удалось-таки обломать ее. Если кто мог с ним поспорить и даже пересилить его, так это только мы, социал-демократы. Этого ты никогда не должен забывать.

Брентен кивнул в знак согласия.

— Как вспомнишь первые годы после отмены закона о социалистах, — продолжал старик с несвойственной ему словоохотливостью, — сразу видишь, как далеко мы шагнули вперед. Народ идет с нами. Профессиональные союзы делают свое дело, положение рабочего класса намного лучше… Да! Да! Вы, молодежь, не знаете, каково приходилось нам в конце прошлого века… А потребительская кооперация, общества оптовых закупок, производственные кооперативы! Своими предприятиями мы врастаем в капиталистическое хозяйство, вгрызаемся в него — и в конце концов его одолеем. В прежнее время, когда социалисты были еще численно слабы, им приходилось думать о завоевании государственной власти вооруженным восстанием. Сегодня нам этого не нужно, сегодня за нами народ. Мы придем к власти мирным путем!

— Ну, не знаю, отец, — выразил сомнение Брентен. — Я так не думаю. Конечно, это было бы прекрасно. Но нет, в это я не очень-то верю.

— Так будет, Карл! — с живостью воскликнул старик. — Будет! Гражданская война — страшное дело. Когда армия не с народом, это обычно кончается бессмысленной и гибельной для народа бойней, поверь мне! Я… Я сам был свидетелем такой неравной борьбы.

— Настанет день, когда армия пойдет вместе с народом, — уверенно сказал Брентен.

— Мирный путь наиболее надежный, Карл! Тут потерпеть поражение нельзя. Тут мы непобедимы.

Впереди шли, шатаясь, двое пьяных. Брентен и Хардекопф никак не могли обойти их: тесно обнявшись, пьяные откатывались с одного края тротуара на другой и загораживали дорогу.

— Пьянчуги! — с досадой прогудел Брентен, солидно шагая рядом с тестем. Разговор воодушевил его. Нет, он не согласен со стариком. — А если опять будет издан закон против социалистов, еще суровее прежнего?

— Тогда мы сплотимся и продержимся стойко и дисциплинированно, не позволим себя спровоцировать и выйдем из этого испытания еще более сильными, — не задумываясь, ответил Хардекопф.

— Сомневаюсь, отец, чтобы мы без борьбы пришли к социалистическому народному государству…

— Без борьбы — нет, но без гражданской войны. Взгляни только, чем кончилась революция русских рабочих… Перед армией народ беззащитен.

— Значит, нужно думать, как заполучить на свою сторону армию. — Брентена удивляло, что именно представитель старого поколения социал-демократов не допускает возможность победы восставшего народа. — Зачем же мы тогда устраиваем стачки, отец? Мы ведь хорошо знаем, что предприниматели сильнее нас. Если мы празднуем Первое мая, они неизменно на семь-восемь дней останавливают производство. И все-таки мы снова и снова празднуем этот день.

— Здесь другое, Карл, здесь борьба за повышение заработной платы, за сокращенный рабочий день.

— Первое мая?

— Да, и Первое мая, Карл! Ведь это прежде всего борьба за восьмичасовой рабочий день.

Они так увлеклись, что разошлись только во втором часу, так и не убедив друг друга. Однако на прощание Хардекопф еще раз подчеркнул, что у Карла «политический ум».

— Если бы ты принимал большее участие в политической жизни, ты мог бы скоро выдвинуться на этом поприще.

— Ты так думаешь, отец? — ответил польщенный Брентен.

6

На похвалы Иоганн Хардекопф был скуп. Редко случалось, чтобы он вслух выражал свое одобрение. Это Брентен знал очень хорошо, и слова старика, которого Карл с годами научился ценить и уважать, наполняли его гордостью. Не проявляя большого интереса к политическим событиям, Брентен все же благодаря постоянному чтению политической литературы на Шаперовской фабрике обладал более высоким уровнем знаний, чем средний рабочий, и довольно ловко орудовал готовыми политическими формулами и лозунгами. «Политический ум», сказал о нем старик Хардекопф. «Ты мог бы скоро выдвинуться на политическом поприще». В устах Хардекопфа это, безусловно, высокая оценка. Ведь старик состоял в социал-демократической партии чуть не с самого ее возникновения. Если он так говорит, значит, есть на то основания.

И Карл Брентен всерьез задумался — не посвятить ли себя целиком политике. Политические умы не так-то часто встречаются. Публично выступать он умеет. Взять хотя бы Луи Шенгузена, он тоже бывший сортировщик сигар — Брентен хорошо знал его, а теперь Шенгузен в союзе табачников играет первую скрипку, состоит в правлении социал-демократической партийной организации. Поговаривают, что его скоро выберут в бюргершафт. Ну, а что доступно Шенгузену, то ему, Карлу Брентену, и подавно доступно. Если говорить о политических знаниях, то он заткнет этого Шенгузена за пояс и как оратора тоже положит его на обе лопатки.

В этот вечер Карл Брентен невероятно вырос в собственных глазах. Перед ним открылись совершенно новые возможности, вихрем проносились планы и мечты. «Распорядитель» в «Майском цветке»! Подумаешь, звание! Секретарь культурно-просветительского отдела социал-демократической партии — вот это дело. А потом, глядишь, — член бюргершафта, а там, может, и депутат рейхстага… У него даже голова закружилась от таких перспектив.

Вот он с трибуны парламента обращается к рабочим всей Германии, своими зажигательными речами увлекает тысячи, сотни тысяч людей. К нему начинают прислушиваться. Его противники, вся эта разношерстная компания: ост-эльбские юнкеры, магнаты капиталистической промышленности, закосневшие в своих кабинетах профессора — все они злобно и в то же время с затаенным страхом возражают ему, зато товарищи устраивают овации; он получает приветствия со всех концов империи, всего земного шара.

Только поднимаясь по крутой лестнице к себе домой, он очнулся — и сразу упал с небес на землю: вспомнил о своей жизни, семье, буднях, ибо семейную его жизнь отнюдь нельзя было назвать счастливой. Конечно, случаются и более несчастные браки. Проклятые деньги были вечным яблоком раздора. С тех пор как Фрида ушла с фабрики и Карл остался единственным кормильцем, денег хронически не хватало. Дома он никогда не сидел, любил пропустить рюмочку-другую, иногда зайти в ресторан, съесть у Хекеля на Репербане горячую булочку или в «Тиволи» — свиную ножку с кислой капустой и гороховым пюре. На это уходило немало денег. А без гроша в кармане он чувствовал себя глубоко несчастным. И всякий раз, когда мальчугану, которому уже исполнилось пять лет, надо было купить новый костюмчик или ботиночки, — а это неизвестно почему то и дело требовалось, — неизменно вспыхивала ссора. И так как концы с концами никогда не удавалось свести, он внушил себе, что жена его плохая хозяйка. У других жены оборотистее, умеют подешевле купить и благополучно вести хозяйство на меньшие средства. Вот он и расплачивается за то, что женился на фабричной работнице, которая и понятия не имеет, как вести хозяйство.