Игла Стёжки-Дорожки

Димитос увидел, как изменилось лицо Лютого, стремительно обросшее шерстью. Двуногий с головой льва двинулся к статуе Ярого. Димитоса остановил рывок за локоть.

— Сюда, — скомандовал человек-снайпер. — Дым! Очнись! Смотри, нычка. Иди сюда, тут что-то вроде балкончика.

Димитос выполнил приказ человека, сбрасывая наваждение. Осторожно прикоснулся к камню — молчит — и попытался пересадить Маруша на другую руку.

— Дурдом, — сказал Дима. — Я сейчас перышко найду и по ветру пущу. Чур дал мне перышко, сказал — на крайний случай. Если это не крайний, тогда я не знаю.

Туры, волы и Матти яростно долбили постамент статуи Ярого. Мраморная Жива что-то говорила, но ее слова тонули в грохоте, рыке и рёве. Статуи Дивны не было — то ли растоптали, то ли сбросили вниз. Бронзовый Ярый с гранитной сворой псов равнодушно взирал на разрушителей, протягивая длань к небу. Вздыбленный бронзовый жеребец вздрагивал от ударов. Кн иг о ед . нет

— Отойдите, — прорычал Свечан своей свите. — Я сам.

Ладони превратились в лапы, выпустившие алмазные когти. Первые царапины были незаметны, но, вскоре, постамент поддался воле Свечана. Камень начал истаивать, рассыпаясь розовым песком, стекающим вниз по руинам лестницы. Когда первая песчаная струйка коснулась земли, Стёжка подозвала единорога. Тот понюхал песок, заволновался. Лег на бок, купаясь в розовой россыпи, перевернулся, брыкаясь копытами.

— Рог! Смотри! У него вырос рог!

— Нет шрамов, — дополнил Диму Димитос. — Отрос хвост. Песок… он смыл увечья, оставленные жрицами Тимаса.

— Всё правильно рассчитала.

Голос Стежки-Дорожки легко перекрыл шум, гам, треск камня, ропот мраморных статуй и удовлетворенное рычание Свечана. Старуха с клюкой побрела вверх, от подножия лестницы Богов к вершине, к струйкам песка, сочившимся из постамента. Единорог встал на ноги, встряхнулся и был таков.

— Маугли нигде нет, — пробормотал Дмитрий. — Неужели затоптали?

Тающий постамент накренился. Бронзовый жеребец рухнул рядом со Свечаном, сбросил Ярого в песок и был сграбастан ручищами Матти. Скрежет заставил втянуть голову в плечи — алмазные когти оторвали голову Ярого. Свечан торжествующе завыл и исчез вместе со свитой, унося добычу.

Обезглавленная бронзовая статуя встала на ноги, покачалась и поковыляла вниз. Стёжка, хромавшая значительно меньше прежнего, встретилась со статуей на середине лестницы. Подцепила ногу клюкой, дернула, проследила, как всадник без коня и головы катится по каменной крошке. Отбросила клюку, зачерпнула горсть песка, умылась, омолаживая застарелые шрамы.

Постамент рассыпался, уронив гранитную свору. Вал розового песка покатился по лестнице, накрыл Стёжку-Дорожку с головой. Поток сорвал грязные заношенные тряпки, косынку, завязанную под подбородком. На колени упала старуха, а на ноги встала симпатичная молодая женщина — откинула с лица каштановые волосы, осмотрела руины лестницы, повела плечами. Странное плетеное платье из тысяч нитей, сложных узелков, тусклых монет, ракушек и кованых листьев, зашуршало, изменяя Кромку и внося разлад в пантеон богов. Мелькнуло и унеслось по ветру перышко, найденное Дмитрием в одном из карманов.

— Нет!

Дивна, стареющая на глазах, спустилась по каменной лестнице, возникшей в небе. Подтолкнула гранитового пса в россыпь розового песка — сначала одного, потом второго, третьего. Свора ожила, понеслась к Стёжке-Дорожке, подвывая и скалясь, предвкушая расправу.

— Нет, — вторя Дивне, но вкладывая в слово противоположный смысл, сказал Дмитрий. — Так дело не пойдет.

Димитосу пришлось прижаться к искрошенному парапету, чтобы не мешать. Первый выстрел оглушил, заставил втянуть голову в плечи — винтовка била по ушам сильнее криков камня. Гранитового пса разнесло на сноп осколков, просвистевших у них над макушками. Дивна взмахнула хлыстом, спутывая нити на платье Стёжки, превращая их в канаты с якорями. Статуя Живы закрыла лицо руками, заплакала, сотрясаясь в беззвучных рыданиях.

— Нет, — прошептал Димитос, принимая сторону Дмитрия — смотреть на расправу, не шевеля пальцем, он не собирался.

Дрожащий Маруш переехал к нему на плечо. Пакет с истинным волхоягодником помялся в рюкзаке, желтые ягоды превратились в кашицу. Руки запекло — Димитос разорвал пакет, набрал горсть, щедро наляпал на осколок цветочной вазы, валявшейся на парапете. Гипсовая виноградная лоза ответила на призыв: проросла, остановила пару псов, мчащихся к жертве — остальных уже успел пристрелить Дмитрий — и потянулась к якорям, обрывая узлы и освобождая Стежку-Дорожку.

Этой помощи хватило. Стёжка, немного потускневшая, присела на корточки, выудила из песка тряпочные башмачки, набитые камушками, ракушками, крохотными початками сушеной кукурузы и шишками. Вытряхнула содержимое, обулась и призвала каменную лестницу.

Она поднялась на ступеньку, когда Дмитрий застрелил последнего пса, а на склоне, рядом с Дивной и возле подножия Лестницы Богов появились воины Чура.

— Зря я деда позвал, — проговорил Дмитрий, вставая на ноги. — Кто же знал, что мы пойдем за соучастие? Думал, спасут.

Стёжка-Дорожка обернулась, как будто расслышала его слова. Порылась в нитях платья, вытащила хожень, кинула вниз. Лоза подхватила подарок, услужливо подала Димитосу, приходившему в себя после звуков выстрелов. Паутина нитей удерживала изъеденную временем гипсовую голову льва, прикусившую крохотное колечко с обрывками цепочки. По кругу, вдоль большого проволочного кольца, змеилась вязь рык-ко: «Приведу домой дорогой прямой».

Димитос взвесил хожень на ладони. Дивна взвизгнула: «Взять их!», и указала воинам Чура на лозу и балкончик.

Заклинание сработало неожиданно, и, скорее всего, неправильно. Перенесло не только их — и шевелящаяся гипсовая лоза, и мраморная площадка с перилами, и всё их имущество, включая рюкзаки, чемоданчик с «Винторезом» и «мосинку», рухнули в бездну, попрыгали на облаках Кромки и мягко приземлились в чей-то ухоженный палисадник, превратив в месиво первоцветы, гиацинты и подснежники.

Воздух пах весной, где-то вдалеке раздавался шум машин, на вербе и крыше покосившегося сарая чирикали ошеломленные воробьи. Маруш истерически завизжал, спрыгнул с плеча Димитоса и попытался спрятаться в рюкзак.

— А, собственно, куда ты нас перекинул? — оглядываясь по сторонам, поинтересовался Дима.

— Я — никуда, — честно ответил Димитос. — Оно само.

Приоткрылась форточка. Старческий голос, наполненный негодованием, спросил:

— Вы что творите, охальники? Цветы помяли, мусором всё забросали, кота мучаете, орет, как резаный…

— Бабуль, мы приберем, — пообещал Дима. — Вы нам скажите, куда мы попали? Город как называется?

Занавеска зашевелилась сильнее. Бабка присмотрелась внимательнее, охнула. Повернулась в комнату, позвала:

— Рыковна! Рыковна! Иди сюда скорее! Тут волшба!

Они ждали, переглядываясь, поочередно гладя перепуганного Маруша и шепотом обещая ему, что всё будет хорошо. Лоза замкнулась в охранный круг и притихла. Димитос обернулся на дверной скрип, поклонился дряхлой волчице, вышедшей на крыльцо. Старуха была сгорбленной, немощной, но взгляд был ясным, с осколками былой железной воли.

— Дождались, — проговорила она, посмотрев на лозу и хожень. — Наконец-то, дождались. Здравствуй, хранитель!

Эпилог

Подпояска-лоза задрожала, несколько виноградин упало на темно-вишневую ковровую дорожку. Метрдотель услужливо распахнул дверь. Заржина оглядела безобразно роскошный ресторанный зал и не удержалась, улыбнулась. Чур, в идеально подогнанном смокинге и ослепительно белой рубашке, ужинал в компании: черепашка обнюхивала лист салата, терзай разгрызал клешню омара на полу возле столика.

— Моё почтение! — брат по матери встал, отодвинул свободный стул, предлагая ей присесть.

— Тальник не соврал, — признала Заржина, отказавшись от еды и вина, и внимательно всмотревшись в лицо Чура. — Ты помолодел. Действительно помолодел. Это не маска.