Движимые

Именно то, что мне было нужно от нее прошлой ночью. Что мне все еще нужно от нее сегодня.

Вздыхаю при мысли о ней, желая ее в самом испорченном смысле… и в самом лучшем. Громко смеюсь над собой в пустом трейлере. Не могу понять, чего я хочу больше, сна без сновидений или услышать голос Райли.

Черт, я, должно быть, совсем долбанулся, если все, чего мне хочется от Райли, это услышать ее голос. Качаю головой и тру руками лицо, чувствуя себя девчонкой от этой мысли. Чего бы я не отдал, чтобы вернуться на пару месяцев назад, когда сон приходил так легко.

Когда мой член и яйца были надежно ко мне привязаны и отвечали за мои мысли. Когда выбор между сном, сексом или желанием услышать голос конкретной женщины не был проблемой; несколько часов незамысловатого секса приводили к забвению без сновидений. Два зайца убиты одним выстрелом. А женский голос? Какая разница, что она говорит или делает своим ртом, главное, чтобы шире его открывала и заглатывала без рвотного рефлекса.

В голове мелькает образ Райли. Ее темные волосы на белой подушке, когда я зависаю над ней. Выражение лица — губы дрожат, глаза распахнуты, щеки раскраснелись — когда я погружаюсь в нее. Как она сжимается вокруг меня, словно тиски, когда кончает. Чертова киска-вуду.

От этой мысли мой член шевелится — желая, не нуждаясь в ней — но меня переполняет усталость и целиком поглощает в свое забытье.

Человек-Паук. Бэтмен. Супермен. Железный человек.

Человек-Паук. Бэтмен. Супермен. Железный человек.

Вздрагиваю от начинающегося кошмара, дезориентированный неизвестностью временного отрезка. Сердцебиение грохотом отдается в ушах. Желудок сводит. Разум мгновенно забывает подробности, но кошмарные тиски страха все еще удерживают меня против моей воли, утаскивая назад сквозь отравленные воспоминания.

— Господи Иисусе! — выкрикиваю я в пустоту трейлера, заставляя себя успокоиться и дышать. Попытаться забыть страх, который никогда не пройдет. Никогда. Страх уступает место гневу, хватаю первое попавшееся мне под руку, один из мешочков для игры в сокс, оставленный кем-то из команды, и бросаю его через проход так сильно, как только могу. Стук, который он издает, никак не ослабляет раздирающие меня чувства, врезаясь в каждую клеточку моего существа, но это все, что я могу сделать. Мой единственный источник освобождения.

Я беспомощен и стал заложником яда внутри меня. По щеке стекает пот. Я, черт побери, промок насквозь. Запах страха льнет ко мне, и мой желудок снова скручивается в знак протеста. Дерьмо!

Соскакиваю с дивана и срываю с себя одежду, будто она горит на мне. Мне нужно принять душ. Нужно смыть грязь трассы и пятно от его воображаемого прикосновения с моей нежелающей этого плоти.

Вода обжигает. Мыло ничем не помогает, чтобы смыть воспоминания. Прижимаюсь лбом к акриловой стенке душевой кабинки, позволяя воде выжигать линии, когда она стекает по моей спине. Отключаю мозг и отдыхаю пять гребаных минут, чтобы обрести свою собственную временную тишину.

Слова Райли прокручиваются в голове, изводят меня, повергая в сомнение, заставляют задуматься, не это ли будет решением для моего постоянного яда, который, боюсь, поглотит меня. Бью кулаком по стене, звук отдается в моих долбаных мыслях. Вытаскиваю себя из душа, оборачиваю полотенце вокруг бедер и беру мобильник. Мне нужно сделать это прежде, чем мужество покинет меня. Пока я не струсил и не подумал о последствиях. Ответы, которые я боюсь отыскать. Правда, которая боюсь, разрушит меня. Набираю номер в своем телефоне и сглатываю желчь, угрожающую вырваться наружу, готовясь к каждому пропущенному гудку телефона.

— Колтон? Я думал, ты сегодня на испытаниях.

Тепло пронзает меня при звуке его голоса, переполненного беспокойством. А потом страх. Как он справится с вопросами, которые мне нужно задать? Те, которые, по мнению Райли, могут помочь мне, могут облегчить тяжесть в моей душе и пытки в моем разуме.

Заставляю себя спросить человека, обеспечившего мне будущее, о женщине, которая отняла у меня всё. Мою юность. Мою невинность. Мою веру. Мою способность любить. Самого себя.

Представление о безусловной любви.

— Сын? Все в порядке? — из-за моего молчания в его голос закрадывается беспокойство. — Колтон?

— Папа… — я задыхаюсь, горло словно забито песком.

— Ты пугаешь меня, Колт…

Трясу головой, чтобы взять себя в руки.

— Извини, пап… я в порядке. Я в норме. — Слышу, как он громко выдыхает на другом конце провода, но молчит, давая мне мгновение собраться с мыслями. Он знает, что что-то не так.

Ощущаю себя тринадцатилетним, когда я снова облажался. Этот подростковый страх заполняет меня — боюсь, что, если надавлю слишком сильно или еще раз облажаюсь, они отправят меня обратно. Они больше не захотят меня. Самое смешное, я думал, что давно победил этот страх, но как только вопрос повис у меня на языке, всё вернулось. Ужас. Незащищенность. Необходимость чувствовать себя нужным.

Страх подавляет мои слова.

— Я… э… у меня только один вопрос. На самом деле не знаю, как спросить об этом…

Тишина заполняет линию, и я знаю, мой отец пытается разобраться, что, черт возьми, со мной не так. Почему я веду себя как маленький мальчик, каким был раньше.

— Просто спроси, сынок. — Это всё, что он говорит, но его тон — этот успокаивающий, поддерживающий во всём тон — говорит мне — он знает, что-то вернуло меня к тому периоду времени. И хотя всё, что я чувствую — это страх и неуверенность, всё, что я слышу — это терпение, любовь и понимание.

Делаю глоток воздуха и с дрожью его выдыхаю.

— Ты знаешь, что с ней случилось? Где она сейчас? Что с ней стало? — Мои пальцы дрожат, когда я провожу рукой по волосам. Не хочу, чтобы он волновался или думал, что я хочу найти ее и… Не знаю, что она из себя представляет. Примирение? Хрена с два, нет. Никогда.

Но меня до чертиков пугает, что сама мысль о ней — всего лишь мысль — может заставить меня так думать. Может трахать мне мозг больше, чем сны.

— Не важно, я…

— Колтон… всё в порядке. — Его голос наполняет уверенность.

— Просто я не хочу, чтобы ты думал…

— Я ничего не думаю, — успокаивает он так, как только отец может успокаивать сына. — Вдохни поглубже, Колт. Всё нормально. Я долго ждал, когда ты спросишь…

— Ты совсем не сердишься? — Единственное, что в страхе я могу произнести.

— Нет. Ни капельки. — Он вздыхает, смирившись с тем, что небольшая часть меня всегда будет волноваться, независимо от того, сколько времени прошло.

У меня такое чувство, будто с моей груди сняли вес в сорок пять килограммов. Освобождая меня от страха спросить.

— Правда?

— Это естественное любопытство, — уверяет он. — Нормально хотеть узнать о своем прошлом и…

— Я знаю всё, что мне нужно о своем прошлом… — слова выходят шепотом, прежде чем я могу их остановить. Молчание повисает на линии. — Просто я… черт бы побрал эту Райли… — бормочу я в раздражении.

— Тебе снова снятся сны, не так ли?

Я изо всех сил пытаюсь ответить. Хочу рассказать ему, потому что чувствую себя обязанным быть честным после всего, что он для меня сделал, и в то же время чувствую необходимость лгать, чтобы он не беспокоился о воспоминаниях, которые искалечили меня в детстве. Чтобы он не вспомнил, насколько губительными они были. Чтобы не выяснил всего, что происходило.

— Я видел это в твоих глазах, когда вернулся из Индонезии. Ты в порядке? Тебе нужно…

— Со мной всё в порядке, пап. Просто Райли спросила, знаю ли я, что с ней случилось. Что, возможно, если бы я знал, то мог бы поставить на этом точку. Суметь закрыть кое-какие старинные двери…

На мгновение он замолкает.

— Я следил за ней какое-то время. Хотел убедиться, что когда она выйдет из тюрьмы, то не вернется, чтобы попытаться отыскать тебя или создать тебе проблемы, когда ты только начал приходить в себя. Я перестал около десяти лет назад, — признается он, — но я позвоню детективу, услугами которого пользовался, он знает о ее повадках лучше, чем кто-либо, и мы посмотрим, что он сможет найти. Если это то, чего ты хочешь…