Клетка ангела

— Что, если она не хочет его смерти?

— Это не ее решение. Я ни за что не оставлю этого ублюдка в живых, даже если Хлоя умоляет об этом.

«Но так и должно быть», — расстроенно говорит Алина. — Если бы это был я…

— Я бы тоже не стал возлагать на тебя это бремя. Я бы понес его сам, как я это делаю сейчас.

Ее глаза темнеют. «Коля…»

"Не." Смерть нашего отца — не та тема, которую я хочу обсуждать с ней. Всегда. — Просто держись подальше от моих отношений с Хлоей, понял?

И прежде чем она успевает меня еще больше разозлить, я ухожу.

Я провожу день, занимаясь делами — несмотря на то, что мои братья берут на себя большую часть ответственности за наш семейный конгломерат, мне есть чем заняться — а затем включаю видеотрансляцию из комнаты Хлои, где она должна готовиться к ужину.

И действительно, я ловлю ее, выходящую из шкафа, уже одетую в вечернее платье. На секунду я удивляюсь, как ей удалось переодеться без посторонней помощи — я собирался помочь ей через минуту, — но тут в поле зрения камеры появляется моя сестра.

«Стой здесь», — говорит она Хлое, направляя ее к окну. «Поскольку твоя рука вышла из строя, я сделаю тебе макияж».

Я откидываюсь на спинку стула и с удовольствием наблюдаю, как она начинает рисовать лицо Хлои различными тюбиками и кистями, которые достает из маленькой сумочки. Я помню, как она раскрашивала своих кукол, когда была маленькой; Думаю, она так и не переросла это. Я не против. Хлое не нужен макияж — она прекрасна и без него — но это то, что женщины делают, когда наряжаются, и мне нравится, когда мой зайчик наряжается. Или одета. А еще лучше, полностью голой.

Мое тело напрягается при этой мысли, и мне приходится сделать несколько глубоких вдохов, чтобы контролировать учащающийся пульс. Я не могу иметь ее. Еще нет. Как бы ни было физически больно отказывать себе.

Пока я могу только наблюдать и планировать, что я сделаю с ней, как только она полностью поправится.

16

Хлоя

К моему облегчению, атмосфера за ужином ничуть не напряжена, отчасти потому, что Павел и Людмила присоединяются к нам, а не остаются на кухне. Их присутствие добавляет праздничности трапезе почти так же сильно, как и все экзотические, красочные блюда, заполняющие стол.

Павел сегодня превзошел самого себя; это больше похоже на изысканное свадебное торжество, чем на домашний день рождения.

Помимо великолепно оформленной, вкусной еды, здесь много алкоголя, от вина до водки и коньяка. Каждые несколько минут то Павел, то Людмила, то Николай произносят тост за именинницу, и мы выпиваем — или, в моем случае, глоток вина. Я никак не могу справиться с огромным количеством крепких напитков, которые потребляют русские. Ну, все, кроме Славы. Он глотает апельсиновую газировку — наверное, лакомство для особых случаев, потому что я впервые вижу, чтобы ребенок пил что-то, кроме воды.

По мере подачи мясного блюда громкость и частота тостов возрастают до тех пор, пока не возникает ощущение, что кто-то безостановочно поднимает бокал за здоровье, красоту, ум или будущий успех Алины. Разговор представляет собой шумную смесь русского и английского, последний, вероятно, исключительно для меня. Смеха тоже хватает, шуток, не всегда понятных в переводе с русского, — «анекдотов», как называет их Николай. Это что-то вроде «осел и лошадь заходят в бар», но гораздо более творческие и продуманные. Он объясняет, что рассказывать эти забавные анекдоты на светских мероприятиях в его стране — традиция, и что почти у каждого уважающего себя россиянина есть репертуар, который он постоянно пополняет, роясь в Интернете и покупая специальные книги.

К тому времени, как Павел исчезает на кухне и появляется с подносом для чая и трехъярусным тортом со свечами, я хохотаю так сильно, что уверена, что мне удалось напиться, несмотря на все мои меры предосторожности. Николая, который пытается развлечься, я раньше не видела, и у меня нет защиты от его сухого, остроумного обаяния. Как и никто другой за столом, кажется. Слава, накачанный сахаром и взрослым весельем, забывает держаться подальше от отца и забирается к нему на колени, а Алина пьяно обхватывает рукой шею Николая и целует его, оставляя на его щеке отпечаток губной помады — впервые я увидела, как она ведет себя как игривая младшая сестра.

Это заставляет меня осознать, насколько сдержанны она и все остальные в этом доме, как мало я видела между ними нормальной семейной динамики.

Осознание возвращает меня к чувствам, пробуждая мою осторожность, но затем Алина задувает свечи под громкие возгласы, и я забываю, что я не на обычном праздновании дня рождения, что великолепный, строго одетый мужчина, смеющийся со своей семьей, так же мой похититель как мой защитник.

Николай опасен, и не только потому, что я своими глазами видел, как он убивал.

Это потому, что он намного сложнее, чем должен быть человек без совести.

Наблюдая за ним поближе, я понимаю, что, в отличие от всех остальных, он не выглядит пьяным. В его смехе и шутках, в очаровательном беззаботном фасаде, который он принимает, есть некая расчетливость. Это заставляет вспомнить утверждение Алины, что ее брат ничего не делает случайно, что все его действия спланированы.

Но даже это не может удержать мое сердце от нежности, когда я замечаю неподдельную мягкость в его глазах, когда он бережно обнимает своего сына, который сейчас хихикает и подпрыгивает у него на коленях, болтая по-русски. Я улавливаю слово «папа» в быстром потоке слов, и моя грудь наполняется эмоциями, такими сильными, что из-под век покатываются слезы.

Папа , Слава назвал его по-русски, без подсказки.

Наконец-то они становятся отцом и сыном.

Смахнув с себя жгучую влагу, я смотрю на свой недоеденный десерт — только чтобы почувствовать знакомое покалывание в затылке. Конечно же, когда я поднимаю глаза, взгляд Николая устремлен на меня, его тигриные глаза полны нервирующей напряженности.

Я была права. Он ни капельки не пьян. Во всяком случае, алкоголь сделал его более резким, более сосредоточенным.

«Тебе не нравится торт, зайчик?» — бормочет он слишком низким голосом, чтобы донести его до остальной части стола, где Павел и Людмила снова громко произносят тост за Алину. — Или ты просто слишком сыт?

Мое лицо согревается. Почему этот простой вопрос кажется сексуальным намеком? Не должно, даже с таким соблазнительным, интимным оттенком в его тоне.

Он держит своего сына, черт возьми.

— Я наелась, — говорю я, но тут же хочу взять свои слова обратно, когда его рот изгибается в злобной полуулыбке.

Мне на помощь приходит Слава. — Папочка, — громко говорит он по-английски, изгибаясь своим маленьким телом, чтобы обнять Николая за шею. «Мой папа».

Взгляд Николая перемещается на сына, и злобный блеск в его глазах исчезает, сменяясь выражением столь болезненно-нежным, что мое сердце чуть не растворяется в груди. Это гораздо больше, чем просто ребенок, случайно бросивший «папа».

Слава официально объявляет Николая своим отцом, обнимая его со всем собственничеством в его маленьком сердце Молотова.

Я выдавливаю слова сквозь растущий ком в горле. "Да, дорогой. Это твой папа. Отличная работа." Глупые слезы снова обжигают мои веки, и я понимаю, что моя радость от того, что я наблюдаю это, горько-сладкая, с оттенком зависти.

В детстве я мечтал встретить своего отца — и именно так его обнять.

К счастью, Николай не смотрит на меня. Все его внимание сосредоточено на сыне. Бормоча что-то по-русски, он нежно приглаживает волосы Славы назад… и мое горло вот-вот сомкнется, когда я улавливаю легкую дрожь в его сильной мозолистой руке.

То, что я вижу на лице Николая, — это лишь верхушка эмоционального айсберга. Могущественный, безжалостный человек передо мной полностью уничтожен своим сыном.