Страница 137 из 138
Ночами позади кружка учеников постепенно начал образовываться ещё один круг; в темноте любопытные чайки долгими часами слушали Джонатана, и, так как ни одна из них не хотела видеть своих соседей и не хотела, чтобы соседи видели её, перед восходом солнца все они исчезали.
Прошел месяц после Возвращения, прежде чем первая Чайка из Стаи переступила черту и сказала, что хочет научиться летать. Это был Терренс Лоуэлл, который тут же стал проклятой птицей, заклейменным Изгнанником… и восьмым учеником Джонатана.
На следующую ночь от Стаи отделился Кэрк Мейнард; он проковылял по песку, волоча левое крыло, и рухнул к ногам Джонатана.
— Помоги мне, — проговорил он едва слышно, будто собирался вот-вот расстаться с жизнью. — Я хочу летать больше всего на свете…
— Что ж, не будем терять время, — сказал Джонатан, — поднимайся вместе со мной в воздух — и начнем.
— Ты не понимаешь. Крыло. Я не могу шевельнуть крылом.
— Мейнард, ты свободен, ты вправе жить здесь и сейчас так, как тебе велит твое «я», твое истинное «я», и ничто не может тебе помешать. Это Закон Великой Чайки, это — Закон.
— Ты говоришь, что я могу летать?
— Я говорю, что ты свободен.
Так же легко и просто, как это было сказано, Кэрк Мейнард расправил крылья — без малейших усилий! — и поднялся в темное ночное небо.
Стая проснулась, услышав его голос; с высоты пяти тысяч футов он прокричал во всю силу своих легких:
— Я могу летать! Слушайте! Я МОГУ ЛЕТАТЬ!
На восходе солнца почти тысяча чаек толпилась вокруг учеников Джонатана и с любопытством смотрела на Мейнарда. Им было безразлично, видят их или нет, они слушали и старались понять, что говорит Джонатан.
Он говорил об очень простых вещах: о том, что чайка имеет право летать, что она свободна по самой своей природе и ничто не должно стеснять её свободу — никакие обычаи, предрассудки и запреты.
— Даже если это Закон Стаи? — раздался голос из толпы чаек.
— Существует только один истинный закон — тот, который помогает стать свободным, — сказал Джонатан. — Другого нет.
— Разве мы можем научиться летать, как ты? — донесся до Джонатана другой голос. — Ты особенный, ты талантливый, ты необыкновенный, ты не похож на других.
— Посмотрите на Флетчера! На Лоуэлла! На Чарлза-Роланда! На Джади Ли! Они тоже особенные, тоже талантливые и необыкновенные? Не больше, чем ты, и не больше, чем я. Единственное их отличие, одно-единственное отличие состоит в том, что они начали понимать, кто они, и начали вести себя, как подобает чайкам.
Его ученики, за исключением Флетчера, беспокойно задвигались. Они не были уверены, что дело обстоит именно таким образом.
Толпа росла с каждым днем, чайки прилетали, чтобы расспросить, выказать восхищение, поиздеваться.
— В Стае говорят, что ты Сын Великой Чайки, — сказал Флетчер однажды утром, разговаривая с Джонатаном после Тренировочных Полетов на Высоких Скоростях, — а если нет, значит, ты опередил своё время на тысячу лет.
Джонатан вздохнул. «Цена непонимания, — подумал он. — Тебя называют дьяволом или Богом».
— Как ты думаешь, Флетч? Опередили мы своё время? Долгая пауза.
— По-моему, такие полеты были возможны всегда, просто кто-нибудь должен был об этом догадаться и попробовать научиться так летать, а время здесь ни при чем. Может быть, мы опередили моду. Опередили привычные представления о полете чаек.
— Это уже кое-что, — сказал Джонатан, перевернулся через крыло и некоторое время скользил по воздуху вверх лапами. — Это всё-таки лучше, чем опередить время.
Несчастье случилось ровно через неделю. Флетчер показывал приемы скоростного полета группе новичков. Он уже выходил из пике, пролетев сверху вниз семь тысяч футов, — длинная серая змейка мелькнула на высоте нескольких дюймов над берегом, — когда на его пути оказался птенец, который совершал первый полет и призывал свою маму. У Флетчера Линда была лишь десятая доля секунды, чтоб попытаться избежать столкновения, он резко отклонился влево и на скорости более двухсот миль в час врезался в гранитную скалу.
Ему показалось, что скала — это огромная кованая дверь в другой мир. Удушающий страх, удар и мрак, а потом Флетчер поплыл по какому-то странному, странному небу, забывая, вспоминая и опять забывая; ему было страшно, и грустно, и тоскливо, отчаянно тоскливо.
Голос донесся до него, как в первый раз, когда он встретил Джонатана Ливингстона.
— Дело в том, Флетчер, что мы пытаемся раздвигать границы наших возможностей постепенно, терпеливо. Мы ещё не подошли к полетам сквозь скалы, по программе нам предстоит заняться этим немного позже.
— Джонатан!
— Которого называют также Сыном Великой Чайки, — сухо отозвался его наставник.
— Что ты здесь делаешь? Скала! Неужели я не… разве я не… умер?
— Ох, Флетч, перестань! Подумай сам. Если ты со мной разговариваешь, очевидно, ты не умер, так или нет? У тебя просто резко изменился уровень сознания, только и всего. Теперь выбирай. Ты можешь остаться здесь и учиться на этом уровне, который, кстати, не намного выше того, на котором ты находился прежде, а можешь вернуться и продолжать работать со Стаей. Старейшины надеялись, что случится какое-нибудь несчастье, но они не ожидали, что оно произойдет так своевременно.
— Конечно, я хочу вернуться в Стаю. Я ведь только начал заниматься с новой группой?
— Прекрасно, Флетчер. Ты помнишь, мы говорили, что тело — это не что иное, как мысль?
Флетчер покачал головой, расправил крылья и открыл глаза*, он лежал у подножья скалы, а вокруг толпилась Стая. Когда чайки увидели, что он пошевелился, со всех сторон послышались злые пронзительные крики:
— Он жив! Он умер и снова жив!
— Прикоснулся крылом! Оживил! Сын Великой Чайки! Нет! Говорит, что не сын! Это дьявол! ДЬЯВОЛ! Явился, чтобы погубить Стаю!
Четыре тысячи чаек, перепуганные невиданным зрелищем, кричали: «ДЬЯВОЛ!» — и этот вопль захлестнул стаю, как бешеный ветер во время шторма.
С горящими глазами, с плотно сжатыми клювами, одержимые жаждой крови, чайки подступали все ближе и ближе.
— Флетчер, не лучше ли нам расстаться с ними? — спросил Джонатан.
— Пожалуй, я не возражаю…
В то же мгновенье они оказались в полумиле от скалы, и разящие клювы обезумевших птиц вонзились в пустоту.
— Почему труднее всего на свете заставить птицу поверить в то, что она свободна? — недоумевал Джонатан. — Ведь каждая птица может убедиться в этом сама, если только захочет чуть-чуть потренироваться. Почему это так трудно?
Флетчер все ещё мигал, он Никак не мог освоиться с переменой обстановки.
— Что ты сделал? Как мы здесь очутились?
— Ты сказал, что хочешь избавиться от обезумевших птиц, верно?
— Да! Но как ты?…
— Как все остальное, Флетчер. Тренировка.
К утру, Стая забыла о своем безумии, но Флетчер не забыл.
— Джонатан, помнишь, как-то давным-давно ты говорил, что любви к Стае должно хватить на то, чтобы вернуться к своим сородичам и помочь им учиться?
— Конечно.
— Я не понимаю, как ты можешь любить обезумевшую стаю птиц, которая только что пыталась убить тебя.
— Ох, Флетч! Ты не должен любить обезумевшую стаю птиц! Ты вовсе не должен воздавать любовью за ненависть и злобу. Ты должен тренироваться и видеть истинно добрую чайку в каждой из этих птиц и помочь им увидеть ту же чайку в них самих. Вот что я называю любовью. Интересно, когда ты наконец это поймешь?
Я, кстати, вспомнил сейчас об одной вспыльчивой молодой птице по имени Флетчер Линд. Не так давно, когда этого самого Флетчера приговорили к Изгнанию, он был готов биться насмерть со всей Стаей и создал на Дальних Скалах настоящий ад для своего личного пользования. Тот же Флетчер создает сейчас свои небеса и ведет туда всю Стаю.
Флетчер обернулся к Джонатану, и в его глазах промелькнул страх.
— Я веду? Что означают эти слова: я веду? Здесь ты наставник. Ты не можешь нас покинуть!