Страница 2 из 51
— Я давно хочу быть здесь, — отозвалась с облегчением.
— Иди ко мне!.. — жалобно и ласково чуть не прорычал Бен, припав лбом к её животу, что было сил обвил руками податливый стан. Рей поначалу испугалась его порыва, подняла резко руки вверх и застыла. Но через мгновение её наполнили тепло и нежность, она запустила пальцы в его спутанные волосы, стала мягко разъединять и вытягивать чёрные пряди.
Среди пустоты и безмолвия, среди простора бестелесного, рассыпающегося края они чувствовали друг друга. Наконец-то снова чувствовали. Времени здесь не существовало, и оба не знали, как долго пробыли вот так, сплетясь в одно.
— Идём домой, Бен, — шепнула Рей и опустилась на колени, прогладила его щёку и смежённые от блаженства веки. — Я пришла, чтобы забрать тебя отсюда, возьми мою руку.
«Возьми мою руку, возьми, возьми, возьми мою руку», — повторял он в мыслях не переставая.
Бен взял Рей за руку.
И как только они двинулись в путь, звёзды затрещали и раскололись, пространство завертелось и выплюнуло всё сущее из своих недр. Рей закричала, но её крик сожрало безмолвие, лицо Бена исчезло во мраке. Её трясло и швыряло в тусклой холодной бездне.
Рей громко выдохнула, почти вскрикнула, распахнула глаза и уставилась перед собой на мерцающую пыль. Блёклые человеческие тени отступили от неё и растворились, устремившись к усыпальницам. Воцарилась прежняя тишина. Всё так же шуршала пыль на каменных плитах.
— Бен? — тревожно позвала Рей, озираясь по сторонам. — Бен, ты здесь? Ответь! — закричала в пустоту.
«Ответь, ответь, аветь, веть», — отскочило от стен.
Она бродила в развалинах храма, вновь садилась на прежнее место, пытаясь вернуться к нему, но больше ничего не происходило. Всё и все покинули её. И Бен тоже.
Рей впала в отчаяние, перевернулась лицом в пол и зарыдала как дитя.
Вернулась на корабль разбитая и раздавленная. Митч почему-то молчал и ни о чём не спрашивал, Рей удивилась, но была этому рада и не заметила, как провалилась в глубокий, неяркий, исцеляющий сон.
Когда очнулась, то увидела своего спутника, забравшегося в кресло с ногами и мечтательно смотрящего на голографический женский портрет. В эту секунду Рей вдруг стал интересен и его огород, и праздник урожая, и дожди, и леса, и сады. И эта девушка. Рей ощущала настолько уничтожающую боль, что ей хотелось знать, что этот незнакомый славный парень счастлив. По-простому, по-человечески счастлив.
— Очень красивая, — робко проговорила Рей хриплым, сонным голосом.
— Моя девушка, — отозвался Митч и просиял, — Кори. Самая шикарная штучка во вселенной! Такие лепёшки печёт, у-у-у! Сладкие, солёные, пышные, тонкие… А какие губы — до смерти целовал бы эти губы!
— До смерти целовал… — печально повторила себе под нос и вновь помрачнела.
— Эй, ты как? Живая вообще? А то видок у тебя, конечно, подруга, тот ещё: будто хаппабор* пожевал и выплюнул всю в говне и слюнях.
— Ты ужасно милый, — Рей невольно улыбнулась и вдруг обнаружила на себе плед: видимо, Митч укрыл её, пока она спала. Задумалась на минуту, затем крепче укуталась и вновь посмотрела на паренька. — А расскажи ещё про свой Гринсток.
Это было похоже на озарение. Рей стал до жути противен её дом на Татуине, её поиск себя там, где на самом деле лишь догнивал прах ушедших дорогих ей людей. Неужто ради Люка она поселилась в том месте, которое учитель так ненавидел и мечтал покинуть? Она верила, что отдаёт дань его памяти, но в сущности отдавала дань собственному вымыслу, который подарил ей ещё одно убогое пустынное пристанище. Она потерпела неудачу с Беном после стольких месяцев скитаний, и бессилие заполнило её грудь, вскрыв полость, в которую влилось разочарование.
Было больно и не хотелось отпускать столь долгое, крепкое заблуждение, но Рей продала ферму и покинула Татуин. Она купила дом на Гринстоке, в нескольких километрах от деревни, где жил Митч, и впервые за долгое время ощутила, что наконец-то начинает проживать собственную жизнь, а не отдаёт дань памяти чьей-то уже прожитой.
***
Макк ощущал это почти неделю. С каждым днём странное волнение в груди набирало обороты. Сила струилась сквозь пространство невиданными ему прежде волнами, тревожила сон.
«И досталось же бремя, — размышлял он порой по ночам, — владеть чем-то, о чём имеешь настолько скудное представление, что едва ли это кому-то может принести пользу… Сила. Что я вообще знаю об этом необъятном понятии? Мне пятьдесят пять, я обычный торговец украшениями. Иногда у меня выходит двигать небольшие предметы, порой чувствую переживания и боль незнакомых людей, но ничего не знаю о том, как развивать эти умения и познавать их суть. Жалкий человечек!»
Макк любил рассказы отца о старой Республике, о времени, когда рыцари-джедаи были не выдумкой проходимцев, в которую мало кто верит, а реальностью. Отец верил в Силу, утверждал, что собственными глазами видел это чудо. Макк ещё в юношестве ощутил, что жизнь вокруг связана и пронизана чем-то незримым, огромным, проникающим вглубь него самого. Порой даже чудилось, что оно говорит с ним тысячей незнакомых голосов, направляет.
На Гринстоке никому не интересно, что такое Сила. Вот хороший урожай, сезон купания, выставка живописи или скульптуры — другое дело. Время здесь идёт не спеша, переливается радужными каплями утренней росы под бледно-жёлтым солнцем, щебечет птицами на заре, стучит дождём по чугунным калиткам, прячется в бесчисленных цветочных садах, утопает в детском смехе. Технически планета была довольно отсталой, но, как думалось самому Макку, счастливее многих других: человеческие страдания здесь не были «эпидемией», порождённой войнами, а ютились в глубинах сердец печалью о бренности бытия и скоротечности жизни.
Макк не ведал, судьба ли подбросила к скамье у его дома Бена Соло.
Он предавался размышлениям под цветущим цитрусовым деревом, и на его глазах из небытия возник обнажённый незнакомец. Молодой человек был без сознания, в бреду, его состояние оставляло желать лучшего. Макку стало страшно и не по себе, но голоса из Силы настойчиво просили его проявить сострадание и выходить незнакомца.
— Зачем ты приволок в наш дом эту огромную дохлую крысу? Пап, ты вечно жалеешь каких-то оборванцев на рынке, но это уже слишком…
— Арди́, не будь ты такой равнодушной! Вся в мать: та тоже не любила вмешиваться и впутываться. Лишь бы шкура была цела, а прочее хоть огнём гори.
— Ну, знаешь, маму можно понять. И даже её желание снова выйти замуж. У тебя наоборот страсть вляпываться в приключения.
Дочь Макка была его главной отрадой и верной помощницей. Арди́ казалась людям немного экстравагантной и грубой, но более близкое знакомство открывало её доброе сердце и весёлый нрав. Она хорошо рисовала и имела прекрасный вкус: лично разрабатывала дизайн украшений, которые мастерил и продавал отец. Арди́ обладала приземлённостью и практичностью, которых порой недоставало её наивному, романтичному родителю, склонному к чрезмерному альтруизму.
— Бусинка, заканчивай нудить и помоги мне, пожалуйста. Разбери кровать в гостевой, принеси тёплую воду и полотенца, я пока осмотрю этого беднягу.
Арди́ с неохотой подчинилась.
Тело молодого человека было изувечено шрамами, явно полученными в бою, лицо выглядело измождённым муками и болью. Макк почувствовал жжение в груди, сожаление, которому не находил объяснения, потому что оно принадлежало не ему. И когда он коснулся запястья незнакомца, чтобы пощупать пульс, в его сознание цветной змейкой вползло яркое видение, каких он не видел никогда прежде: словно разум спасённого говорил с его разумом, что-то показывал ему… Короткий рассказ о жизни и печали, о мучительном чувстве вины. Макку было позволено узнать кое-что о Бене Соло и Кайло Рене.
Вскрикнул, отпрянул в испуге. Потрясённый, уничтоженный: он смотрел чужие страдания, как свои собственные. Макк прижал ладони к лицу и заплакал, как плачут старики — тихо, устало, едва вздрагивая. Он не знал, что ему делать с тем, что он увидел. Как относиться к этому человеку, принёсшему столько несчастий другим? Правильно ли думать, что своей смертью он искупил содеянное? Сердце говорило не спешить осуждать его.