Страница 17 из 23
Когда они наговорились настолько, что тема Кэролайн уже была далека, Кэтрин решила и сама пройтись к березовой роще, куда часто в детстве сбегала по ночам. Она взяла карманный томик стихов Пушкина и отправилась на прогулку. Мисс Кэтрин столь сильно любила свою родину, любила ее природу, дух ее народа, но и Россию она любила не меньше: нравилась ей ее глушь, нетронутость прогрессом, нравами людей с широкой душой, к которым она приезжала, чтобы подлечить свою, если она болела.
Чтобы дойти до рощицы, нужно было пройти небольшую деревеньку, затем по тропке средь широких полей, а потом перейти луг, и уж только там, у леса, где вдоль него тянулась канавка с прохладным ручейком, была уже березовая роща. Кэтрин шла не спеша: тяжело ей было в своем положении на последнем месяце нестись во всю прыть. Когда она уже вышла на тропку, тянущуюся среди полей, в лицо ей подул весенний ветер, залетали изредка первые бабочки: еще пока те скромные красавицы лимонницы и капустницы, которые почти неуклюже порхали от одного цветка к другому. Все оживало в природе, все занималось своими обычными делами.
С трудом преодолев канавку с ручейком, Кэтрин очутилась в любимой роще. Она услышала родной шелест листвы, птичий свист над головой да скрип ствола самой старой березы, вылезшей своими корнями на поверхность, в которых леди Кэтрин в детстве устраивала своим куклам домик. Девушка осторожно покружилась разок, затем достала карманный томик и с наслаждением принялась читать.
На несколько минут она забылась, как вдруг, оторвавшись от чтения, подняла глаза и увидела буквально в нескольких метрах от себя Кэролайн. Та стояла, прижавшись всем телом к белому теплому стволу березы, обхватив его руками. Ее глаза с лихорадочной быстротой, но внутренней опустошенностью бегали по земле. Она что-то шептала сама себе под нос, скорее всего, она бредила, Кэтрин слышала от тетушки, что с сестрой это случалось иногда. Кэтрин прислушалась и через мгновение смогла разобрать слова, которые произносила Кэролайн: «А вот здесь, милый мой, мы гуляли часами, помнишь?! Ты рассказывал мне про свою умершую матушку… Ах, да тебя же нет! Совсем нет… да как так тебя нет? Не может того быть. Со мной не может этого быть. Почему тебя нет, когда сегодня так хорошо, такой чистый воздух и на небе нет ни облака? Я, помнишь, так на тебя злилась, когда ты курил здесь сигару? Мне казалось так оскорбительно, что ты посередь такой красоты удумал дымить своим табаком… Знаешь, я сейчас совсем не злюсь на тебя, я бы хоть каждый день терпела твою эту бездумность. Не может быть, что от тебя ничего не осталось: где ты теперь? Неужели все вот так целиком умирает? Что мне от тебя осталось? Воспоминания? Не нужны они мне: они – моя расплата за все то счастливое, что я испытала с тобой…»
Кэтрин не шелохнулась, пока слушала. Ей так больно стало, что она заплакала, и ей стало плохо. Сквозь слезы она видела, как Кэролайн скользнула вниз по стволу дерева, села на колени, пригнулась к самой земле, чтоб подышать запахом какого-то скромного цветка. Ей хотелось подбежать к сестре, упасть к ней и обнять. Слова, сказанные сегодня тетушке Лиз о том, что Кэролайн оправится, показались ей сейчас бездумными и пустыми: она знала, что страдания сестры не кончатся никогда. Кэтрин поняла: вот она – расплата Кэролайн за ее красоту, за легкость и беспечность, за необдуманность решений, за то, что не думала о людях, которых бросала так часто; и ведь ясно, что не хотела тогда эта девочка никому сделать больно, но делала, оттого, что не понимала, что она совершает. Жизнь – это не веселье, а каждодневный труд, не только труд физический, но и труд души.
И так она вся измучилась переживаниями, что не поняла, как у нее отошли воды. Всю ее пронзила жгучая боль, и Кэтрин бросило почти в панику. «Ой, мамочки! Да что же это такое… ой, божечки!» о – она села на траву. Но как только девушка отошла от шока, разум ее прояснился: видимо, все ее тело активировало внутри себя инстинкт самосохранения, и Кэтрин закричала, что было сил.
- Кэролайн! Родненькая, помоги, прошу тебя! – жалостно взмолилась она.
- Кэтрин? Боже правый! – Кэролайн, словно проснулась.
И трудно было поверить, что эта девушка, которая только что была охвачена легким безумием, плакала и причитала, эта девушка молниеносно бросилась к сестре, подняла ее с земли и позволила навалиться на себя всем весом, чтоб та смогла идти. Все ее действия были незамедлительны, разумны и осторожны, как будто неведомая сила вдохнула на мгновение в нее жизнь, но какую-то другую жизнь, не та, какая в ней была раньше: эта была жизнь деятельная, осмысленная. Она шла с сестрой через поле и только ласково иногда подбадривала ее: «Катюша милая, ну, потерпи еще чуть-чуть! Уж сейчас и дом покажется».
Этой ночью Кэтрин родила сына с голубыми глазами, как у отца и черными редкими волосиками на головке. Роды прошли без осложнений: до приезда доктора Кэролайн помогала сестре и прекрасно справилась, доктор позже хвалил девушку за такую неожиданную искусность и терпеливость в этом деле.
========== 12 Глава. «В тот давно прошедший вечер» ==========
Давно в доме тетушки Лиз и дяди Василия не было такой суеты. Марфа бегала с полотенцами и пеленками по коридорам, ругалась с дворником без причины. Хотя причина была всего-навсего одна: переживала Никитична за леди Кэтрин.
Кэролайн сидела в швейной комнатке, где перед балами ей примеряли платья. Сжав с силою руками колени, она бегала потерянными глазами по стенам со слегка обшарпанными старыми обоями, по голубым шторам с цветами. Три года назад она стояла в этой комнате в тот вечер, когда в доме князя Петровского был бал. Марфа застегивала ей корсет, а Кэролайн было так больно, что она заливисто хихикала, хватаясь одной рукой за живот, всякий раз, как кухарка затягивала шнурки.
- Перестань! Стой прямо и не гогочи, я не могу затянуть, – ворчала Марфа Никитична, обращаясь к Кэролайн на «ты», потому что нянчила ту с раннего детства.
- Ой, я не могу, тетечка Марфа! Мне так смешно! – кричала девушка, что было сил.
- Вот же и впрямь ты, душа моя, с ума сошла: больно ей, а сама смеется. Как тебя понимать? Что ты за человек? – бурчала под нос Никитична.
- Ох, знали бы вы, голубушка Марфа Никитична, как я теперь счастлива! – шепнула Кэролайн, тихо вздыхая.
- Уж я догадываюсь: ты у нас всегда счастлива не от чего!
- Нет… нет, голубушка, я нынче счастлива совсем не так, как я была счастлива раньше. Ничего вы не знаете совсем! – она закрыла стыдливо глаза, понимая, что сказала лишнее, но не могла сдержаться.
- А чего это еще такого я не знаю? Ты, душечка, что ж это: от мамаши чего утаила? – обеспокоенно встрепенулась Марфа и остановилась.
- Нет! – спешно бросила Кэролайн в испуге, – нет, Марфа Никитична, ничего не скрываю… это я просто так сказала.
- Ой, дитя, наделаешь глупостей… – вздохнула кухарка в ответ,– ты не забывайся и не размягчайся, смотри, а то как бы чего не сотворила ты со своим «счастьем», а то ведь матушка твоя сляжет потом с горя, – она взяла в зубы лишнюю ленту.
Не знала тогда Марфа Никитична, что ее маленькая «душечка» уже всю неделю встречалась с господином Майклсоном, что с ним стала она женщиной и что давно уже в душе отдала ему себя всю.
И вот другая женщина из прислуги уже закончила делать юной графине прическу. Кэролайн посмотрела на себя в зеркало: в отражении она увидела свежую, взволнованную, но очаровательную красавицу с раскрасневшимися щеками. Она вскочила с табурета и закружила в гостиную.
- Маменька, ну, посмотрите, что за волшебство со мной сотворили мои любезные нянечки! – ее счастливая улыбка, словно ворвалась в гостиную комнату и осветила каждый ее уголок.
- Ах, какая наша Каролина Васильевна царевна! – радостно всплеснула руками Марфа Никитична.
Было еще около часа до отъезда. Кэролайн не хотелось сидеть дома, и она тихонько ушла в сторону соседней деревни, где была дубовая роща. Был там у нее один любимый дуб – самый огромный и самый старый, у которого она любила читать, петь песни и просто мечтать в одиночестве.*