Рассвет в забвении

После шли обсуждения новых предложений и прочего. Джим нечаянно пустил разговор на самотёк, почувствовав острую скуку, о которой хотел было с театральным пафосом заявить собеседникам, но не стал и забыл об этом. Его внимание приковали к себе солнечные блики на ворсистом ковре, под стеклянным столом. По губительной новообретённой привычке он залюбовался танцем лучей, падая в огромную пропасть воспоминаний.

Комментарий к 13 Глава. «Муза и грешник»

Моя бета сегодня “выходная”, поэтому в тексте может быть чуть больше ошибок, чем обычно, ибо его вычиткой занималась только я сама.)

Знаю, что перерыв был очень большой, но мне нужно было собраться для этой главы, найти правильный эмоциональный настрой для героев. Поэтому отзывы/критика в этот раз для меня будут ценны по-особенному :).

Музыка к главе:

Andreas Rö

Andreas Rö

Jay Jay Johanson – It Hurts Me So

Арт к главе: http://s018.radikal.ru/i504/1602/c9/96a123b87d8b.jpg

========== 14 Глава. «Незримый след» (заключительная) ==========

Через пару дней Леони улетела домой, в Калифорнию. Она была подавлена и разбита, ей необходимо было увидеться с братом: Теренс с детства был защиткником своей маленькой Ли, сестра всегда чувствовала себя за ним как за каменной стеной. Вот и сейчас он был ей нужен. Леони знала, что Теренс уж точно сумеет успокоить её, как делал это и раньше, без сюсюканий, с дурацкими шутками и уверенностью в голосе.

Теренс был дома один, Тина была в командировке в Сан-Франциско.

Дверь в квартиру открыл знакомый брата, Леони очень удивилась и быстро двинулась внутрь. Теренс сидел на кухне, развалившись на диване в неуклюжей позе, подперев рукой голову. На столе стояла почти пустая бутылка виски, а из мусорного ведра торчала ещё одна, видимо, початая вчера. Леони поняла, что брат был сильно пьян, а в помещении стоял удушливый запах перегара, сигарет и нестиранной одежды. По пыльному оконному стеклу шустро неслась вниз, оставляя разводы, дождевая вода. Обстановка была удручающей.

- Ну, раз вы здесь, – обратился к Леони молодой человек, – я, пожалуй, пойду. Устал как собака, спать хочу. Этот гад не давал спокойно прилечь: я всё боялся, что он чего учудит пьянущий в стельку.

- Да, да. Разумеется. Отправляйтесь скорее домой отдыхать, спасибо, что приглядывали за ним.

- Да это супруге его спасибо: он же ей в таком состоянии позвонил, языком что-то еле ворочал. Она сразу давай обзванивать всех, кто свободен; по голосу в трубке была так обеспокоена, что я не смог отказать… Ну да ладно, я ушёл, до свидания, мисс Леони.

Дверь со скрипом захлопнулась, Леони заперла её на ключ и огляделась: воцарилась вязкая тишина, предметы мебели отбрасывали на пол и стены унылые тени, и блёклый пепельный свет падал из окон. Внезапно среди этой тишины с кухни донёсся тихий плач. Леони села рядом с Теренсом и стала гладить его по руке. Он вдруг резко поднял голову и обратил к сестре влажные, помутневшие и красные глаза:

- Ты ведь была там, да? – в нём никогда не было проницательности и чуткости. Откуда они взялись?

- Была, – Леони тяжело выдохнула, – и не хочу говорить об этом.

- Ты ведь знаешь, что у меня никогда не было таких друзей? Ведь знаешь, да?.. Как мне теперь? Я себя чувствую отвратительно, – его нижняя губа, вся в слюне, задрожала. Теренс закрыл лицо руками и захныкал, как ребёнок.

Леони было невыносимо это зрелище. Стало в разы больнее, словно старые раны закровоточили. Ей теперь было не у кого искать утешения, тем более, она бы не стала ехать за ним к родителям: и она, и брат всегда считали, что родителям не нужно знать о горестях детей, когда те уже выросли и упорхнули из-под их опёки. Они не знали, правильно ли это, но поступали по этому принципу.

Весь день Леони держала себя в руках, потому как выяснилось, что это ей нужно успокоить Теренса. Она до вечера готовила, убирала в квартире, забрасывала бельё в стиральную машину. Когда брат уснул, мисс Маллиган поняла, что утомилась. Ничего не поделаешь, ночевать пришлось в комнате, что принадлежала Джиму. Она долго не могла уснуть, несмотря на то, что силы её были истощены, а во мраке так и плясали странные, почти зловещие тени. У кровати послышалось тихое поскуливание, Леони привстала и увидела пса Гая, вытаращившего на неё свои грустные глаза, словно вопрошая её о том, где же его дорогой Джим. Леони не могла больше сдерживать себя, она разрыдалась.

***

Мориарти ударился в старые забавы, в основном опять играл с Шерлоком Холмсом. Ему хотелось вернуться в старое русло, чтобы позабыть о мучениях, вызванных любовными чувствами. Маскировался и драпировался он весьма умело, но случалось, что иногда Моран видел, как угрюм и замкнут стал Джим в часы тишины и бездействия.

Был месяц, когда Моран помирал от скуки и невыносимого занудства Джима, именно тогда он случайно сошёлся с дочерью «делового партнёра» Мориарти, Энтони Берретти – Люсиль. Её отец в конце 80-х сколотил себе в Италии состояние незаконной торговлей оружием, а после смерти жены переехал в США.

Люсиль была не только любимой дочерью отца, но и его надёжной сподвижницей и вдохновительницей. Это была томная и роскошная женщина с чувственными губами, всегда накрашенными алой помадой, и светло-каштановыми пышными волосами. Стройная, с округлыми формами и утончёнными чертами, она словно сошла с экрана нуар-кино. С виду она была олицетворением самой страсти, поэтому скучающий Себастьян нашёл, куда излить свой пыл, и влюбился в Люсиль Берретти. Они довольно продолжительное время, почти год, играли в страсть, всё время были на грани, подстёгиваемые сексуальным напряжением. Моран забавлялся: сходил с ума, обрушивался к ногам предмета воздыхания, орал, не давал девушке прохода, бился в любовном экстазе, но никогда не страдал. Ни разу. Будто всем своим существом он осознавал, что трофей ему достанется рано или поздно, что эта неприступность тщательно спланирована, она уход от обыденности и скуки.

Люсиль обожала искусство, была завсегдатаем живописных и скульптурных выставок, театральных постановок, оперных представлений. Она жадно поглощала всё, что было ей доступно. Объяснить лишь не могла ни кому-либо, ни себе самой смысла, сути, даже своей потребности в искусстве. Но Моран этого не замечал, оттого обожествлял Люсиль из-за этого увлечения ещё больше. Они как-то прогуливались по залам, куда приехала выставка живописных полотен. Себастьян скептично и безучастно оглядывал картины и всё любовался своей элегантной спутницей в винно-красном платье. Люсиль, театрально приоткрыв рот, с деланным восхищением оглядывала картины и с придыханием шептала: «Чудесно, изумительно, талантливо!..»

- Ничего не смыслю в этом. А почему тебе так нравится? – насупившись, искренне поинтересовался Моран.

- Я не могу объяснить, это надо самому почувствовать, − ответила она подслушанной где-то в кино фразой.

Себастьяну показался этот ответ изысканным и одухотворённым, оттого даже логичным, поэтому он не стал вдумываться и, напрягая зачем-то мышцы лица, стал всматриваться в произведения, но не мог ничего почувствовать. Он не умел, ему почти никто не объяснял, как это делается. Почти никто…

Наконец в его жизни настал вечер, в который он соблазнил Люсиль, девушка сдалась. Они весь вечер пили вино в дорогом ресторане, говорили о себе и дразнили друг друга. Затем приехали в апартаменты Морана, целуясь и раздеваясь уже в лифте. Животной радости внутри Себастьяна не было предела, поэтому просьба Люсиль немного подождать, пока она будет облачаться в эротичное бельё, заставила его изрядно понервничать. Чтобы немного обуздать свои желания, Моран забрался в мини-бар, выпил пару стаканов виски практически залпом. От скуки решил взглянуть на время на дисплее телефона и полез за аппаратом в карман своей любимой кожаной куртки. Ощупывая отяжелевшими от опьянения руками куртку, он забрался зачем-то во внутренний карман и обнаружил там забытую фотографию, на которой веселые Тина и он сидели в обнимку.