Страница 8 из 37
Иньяцио оборачивается. Дамиани Альмейда с интересом слушает его. В этом юноше с мягкими, изящными манерами кроется цепкий предприниматель.
– Чем же я могу вам помочь? – спрашивает он, чувствуя, что должен задать этот вопрос.
– Вы поможете мне изменить положение вещей. Это и в ваших интересах, инженер. Первым делом хочу спросить: готовы ли вы сделать из цеха «Оретеа» современный литейный завод? Эпоха шагнула далеко вперед. Начать можно с фасада.
Иньяцио снова ходит взад-вперед, а Дамиани Алмейда следит за ним глазами.
– Вам знаком «Оретеа», не так ли? Это складское помещение, пакгауз с двумя балками вместо крыши. Он должен стать современным заводом снаружи и изнутри, таким же, какой я видел в Марселе, где ремонтные мастерские для судов находятся рядом с доками, недалеко от порта. Литейный завод будет снабжать в первую очередь судоремонтные мастерские, это нужно учитывать.
– То есть вы хотели бы получить проект…
– …фасада прежде всего. Потом переделаем все внутри.
Он замолкает: пока не время обсуждать дома для рабочих или заводские конторы, как они устроены в Англии или Франции. Он – хозяин, хороший хозяин, и он думает о благополучии своих сотрудников, рабочих и их семей. Предстоит, однако, большая работа.
Они говорят долго, осенний свет золотом озаряет кабинет. Говорят о том, как Иньяцио представляет себе завод и как видит его Дамиани Альмейда: просторное, светлое помещение, с высоким потолком, с хорошей вентиляцией… Они понимают друг друга с полуслова. У них одинаковые взгляды, они думают о будущем Палермо.
С этого момента судьба Джузеппе Дамиани Альмейды, который построит Театр Политеама, отреставрирует Преторианский дворец и построит здание Исторического архива Палермо, будет неразрывно связана с семейством Флорио. Именно для Флорио он создаст на Фавиньяне свой шедевр.
Вечер. В камине горит огромное полено, вокруг витает запах смолы. Погруженная в свои думы, Джулия устало улыбается. Как странно, думает она, снова оказаться в комнате, где умер Винченцо почти полтора года назад.
Канун Рождества 1869 года. Иньяцио и Джованна попросили ее приехать в Оливуццу, чтобы вместе встретить праздник, а еще, как сказал Иньяцио, на вилле «Четыре пика» слишком много лестниц и слишком холодно. Праздничный ужин еще не закончился, когда Джулия посмотрела на Джованну, и та сразу ее поняла, как понимает женщина, замечающая в другой усталость от жизни, скрытую в глубоких морщинах, в тяжелых веках. Джованна кивнула, позвала прислугу помочь Джулии подняться со стула и дойти до комнаты.
Иньяцио провожает мать взглядом, в котором к беспокойству примешивается грусть.
Сын решил, что я устала – слишком много смеха, слишком много шума, слишком много еды, думает Джулия. А правда в том, что меня ничто более не трогает. Я просто хочу побыть здесь, где был он. Она смотрит в окно, в темноту, окутывающую парк виллы в Оливуцце.
Теперь Джулия не чувствует себя здесь как дома. Она вспоминает, что раньше вилла принадлежала фамилии Бутера, одному из старейших аристократических родов Палермо, потом ее расширением и украшением занималась русская дворянка, графиня Варвара Петровна Шаховская, вторая жена князя Бутера-Радали. Царица Александра, жена царя Николая I, как-то прожила здесь целую зиму. Одержимый желанием выставить напоказ свое богатство, Винченцо, конечно, не поскупился. Теперь очередь Иньяцио и его жены заботиться об этих владениях. Кстати, недавно Иньяцио купил соседние здания, хочет расширить имение, сделать его еще величественнее.
Теперь это их дом.
Палермо – ее Палермо, с каменными мостовыми и темными переулками, – остался далеко, за пыльной дорогой, бегущей мимо дворянских усадеб и огородов. Город выплеснулся за старые стены, снесенные после объединения, на простор, к горам. Новые кварталы пожирают поля, сады приходят на смену огородам и цитрусовым рощам, вдоль новых дорог выросли похожие друг на друга двух- и трехэтажные дома с деревянными ставнями. Виа Матерассаи, Кастелламаре, Калса – из другого мира, другой жизни. Город меняется и, возможно, этого даже не осознает.
Джулия снова вздыхает. Воздух задерживается в груди; грудь болит. Некоторые странности Винченцо бы не одобрил. Но Винченцо умер.
Она чувствует, как жизнь ускользает прочь, и ничего не делает, чтобы ее удержать.
Слуги убирают со стола. Ловкими руками складывают столовое серебро в корзины, несут на кухню. Подносы с рождественскими сладостями накрыты льняными салфетками. Прозрачные хрустальные бокалы расставлены в буфете. Свет приглушен или выключен. В воздухе витает аромат лавра и калины, увядающих в китайских фарфоровых кашпо, его перекрывает запах мужского одеколона и пудры.
– Джуваннина! Джуваннина!
Джованна, дав слугам распоряжение подать марсалу в гостиную с видом на сад, которую все называют «зеленой» из-за цвета обивки, оборачивается на нетерпеливый зов матери. Это Иньяцио настоял на том, чтобы ее родители пришли на обед вместе с сестрой Иньяцио Анджелиной и ее мужем Луиджи Де Паче на следующий после Рождества День святого Стефано. В то утро прибыли Аугусто и Франсуа Мерле, свекор и муж сестры Джузеппины, оставшейся в Марселе: их сын Луи Огюст слаб здоровьем, как и его маленький кузен Винченцо, поэтому Джузеппина не отважилась плыть с малышом по зимнему морю. Но Иньяцио хотел показать миру, что все Флорио – одна семья, и результат так или иначе был достигнут.
Джованна смотрит, как мать вперевалку идет к ней, опираясь на палки. Ее седые волосы уложены в высокую прическу, подчеркивающую округлость лица. Все в ней круглое: пальцы, в которых, кажется, утопают кольца; огромная, с трудом сдерживаемая платьем грудь; подъюбники, в которых нет нужды, потому что помещенной в них плоти много, слишком много.
Элеонора д’Ондес Тригона, сестра Ромуальдо Тригоны, князя Сант-Элиа – дама средних лет, она рано состарилась и подурнела, у нее полно болячек, и она совершенно не заботится о своем здоровье. Лицо у нее раскраснелось, она тяжело дышит и потеет, сделав лишь несколько шагов.
Дочь не двигается с места, ждет, пока мать подойдет к ней, и они уходят по дорожке в сад.
– Пресвятая Мария, как я устала! Иди-ка сюда, присядем, – вдруг говорит дочери Элеонора.
Ушедшая вперед Джованна останавливается, ждет, пока мать сядет на каменную скамью перед вольером, присаживается на уголок рядом. В саду гуляют ее малыши с нянями, гоняют попугаев в вольере. Неподалеку мужчины курят сигары и вполголоса переговариваются.
У матери на юбке жирные пятна. Наверняка поела перед тем, как прийти на обед, думает Джованна со смесью досады и раздражения. Княгиня, а так себя распустила!
– Ишь ты! Забеременела, а мне ничего не сказала? От донны Чиччи узнаю! А теперь и свекровь твоя говорит, а я, выходит, последняя…
Джованна не отвечает. Разглядывает свои тонкие пальцы и замечает, что обручальное кольцо на безымянном скользит слишком свободно. Потом смотрит на бриллиантовое кольцо с изумрудом – подарок Иньяцио. На Рождество он подарил ей еще и золотой браслет с цветком из драгоценных камней, сделанный специально для нее.
– Я хотела быть уверенной. И потом, maman, вы же знаете. Не стоит говорить об этом слишком рано.
Элеонора протягивает руку, трогает живот дочери.
– Когда рожать?
Джованна отстраняется, отводит руку матери.
– Кто ж знает? Май, июнь… – качает головой, разглаживает платье. Ей пришлось ослабить тесный корсет: живот растет быстрее, чем во время предыдущих беременностей. А донна Чичча – будь она неладна, не умеет держать язык за зубами! – говорит, что причина в том, что на этот раз будет девочка.
– Смотри в оба, муженек-то твой начнет бегать за юбками. Ты двоих родила, уж не майская роза!
– Я знаю. Мой муж за юбками не бегает и бегать не будет, – резко отвечает Джованна. Иньяцио человек серьезный, он не станет изменять ей, особенно сейчас, когда она беременна. А если и изменит, она ничего не хочет об этом знать.