Страница 30 из 37
Иньяцио с удивлением смотрит на жену. Это не та Джованна, которую он знает, уверенная в себе, собранная, уступчивая. Может, сказалось пережитое от встречи с королевой волнение?
Но видит слезы в глазах жены и все понимает: она говорит не о королеве, а о них двоих. Иньяцио складывает руки в умоляющем жесте.
– Джованна, пожалуйста, прекрати…
– Почему, разве это не так? – отвечает она, сжимая полы плаща.
– Есть вещи, которые происходят сами собой, и все. Человек так устроен, ты не можешь его изменить, и тем более не можешь изменить его прошлое. – Иньяцио говорит тихо, чтобы ее успокоить.
– Нет, нет, нет… – шепчет Джованна, опустив голову. Сжимает зубы, сдерживает слезы, поднимает голову и смотрит Иньяцио прямо в лицо; в неверном свете уличных фонарей ее глаза сверкают, как оникс. – Я знаю, – говорит она, – но ты не можешь заставить меня все забыть. Это причиняет мне боль, понимаешь? Всякий раз, когда я вспоминаю о тех письмах, у меня перехватывает дыхание. Мне тяжело от мысли, что ты никогда не был моим.
– Я тебе объяснил, что все это давно в прошлом! – Иньяцио не может скрыть раздражения. – И потом… сколько лет прошло? Девять, десять? А ты по-прежнему продолжаешь толочь воду в ступе!
Толочь воду в ступе, думает он, значит заниматься бесполезным делом, возвращаться к тому, что нельзя изменить. Колоссальные затраты энергии.
Джованна откидывается в угол кареты, и ее поглощает темнота.
– Тебе не понять, каково мне. Другая, может, привыкла бы, выбросила бы из головы. Но не я. Я так не могу. – Джованна бьет себя в грудь. – Не могу. Ты заперт здесь, ты не сможешь отсюда сбежать.
Ее голос затихает, превращаясь в облачко пара в холодной карете. Джованна опускает голову на грудь, закрывает глаза. Как будто сняла с сердца тяжкий груз, но вместо него появилось бремя осознания, которое еще тяжелей. Теперь безответную любовь – чувство, которое причиняет боль тому, кто любит, и не ценится тем, кто позволяет себя любить, – уже не скрыть под покровом покоя и безмятежности. Она останется меж ними в своей безжалостной наготе.
Возможно, впервые в жизни Иньяцио не знает, что сказать. Он злится на себя за то, что не понял душевного состояния жены, это он-то, который замечает любой нюанс, любое движение, любой подтекст в деловых отношениях. Он пытается убедить себя, что это просто женская истерика, которая проходит, как летняя гроза. Только когда карета останавливается перед воротами виллы в Оливуцце и кучер помогает Джованне выйти, оставшийся в темноте Иньяцио понимает, что чувствует его жена.
Он видит, как Джованна идет к дому, гордо вскинув голову. И стыд сжимает ему горло.
9 февраля 1881 года в газете «Джорнале ди Сичилия» опубликована первая часть подробного расследования о состоянии итальянского морского флота в целом и в Палермо в частности. Пламенные слова вызывают сначала возмущение, затем тревогу и, наконец, панику. Конечный адресат: итальянское правительство.
Лагана закрывает газету, уголки его губ приподнимаются в улыбке. Иньяцио сделал все, как надо, лучше не придумаешь. Не секрет, что «Джорнале ди Сичилия» находится в руках семейства Флорио, но журналисты излагают факты, а факты – вещь упрямая.
Пришло время надавить на Раффаэле Рубаттино. Лагана напишет Джузеппе Орландо, управляющему компании «Почтовое пароходство» в Неаполе. Орландо знаком с генуэзцем не первый год и знает его слабые места.
Слияние.
Союз между двумя судоходными компаниями нужно заключить как можно скорее. Понятно, что это брак по расчету. Лагана так и пишет в письме к Орландо. И добавляет, что Рубаттино не мальчик, должен сам понимать и признавать необходимость этого брака, ведь если он откажется жениться, очень скоро его корабли исчезнут со Средиземного моря. Лагана напоминает, что катастрофа чуть не случилась в январе прошлого года, когда Рубаттино пытался сторговаться с французами. Тогда Иньяцио проявил удивительную выдержку и терпение и не стал ссориться с генуэзцем, а спокойно объяснил ему, что в этом случае оба они – и он, и Рубаттино – попадут в рабство к компании «Трансатлантик».
Лагана не говорит, однако, что слияние жизненно необходимо «Почтовому пароходству» не только для сохранения господства на море, но и для защиты тех, кто трудится на суше: рабочих завода «Оретеа» и мастеровых в доке, перевозчиков и коммивояжеров, разбросанных по всему Средиземноморью. Если «Почтовое пароходство» не объединится с компанией Рубаттино, Палермо превратится в периферийный порт, а это отрицательно скажется не только на экономике города, но и всего острова.
– Этот генуэзец просто болван. Скорее бы заключить сделку у нотариуса, – бормочет Лагана, запечатывая конверт. Зовет слугу и приказывает немедленно отправить письмо.
Но ждать им придется до июня: сначала слияние одобрит собрание акционеров «Почтового пароходства», потом – наконец-то! – после изнурительных переговоров будет получено согласие Рубаттино. Не хватает лишь высокого «благословения» итальянского правительства. Тогда Иньяцио решает сам поехать в Рим.
Иньяцио принимает премьер-министр Агостино Депретис вместе с министром общественных работ Баккарини. Оба они стараются втолковать Иньяцио то, что ему давно известно: для слияния таких крупных компаний необходимо представить в парламент законопроект, простого разрешения министерства будет недостаточно; в оба предприятия вложено много народных денег, потраченных в том числе и на компенсацию их расходов, вот почему нужно проявлять осторожность…
Иньяцио не спорит, напротив, кивает, словно говоря: «Конечно, а как иначе». Однако позже, вернувшись в отель, просматривает вечерние газеты, и то, что в них пишут, лишает его покоя и сна.
От Генуи до Венеции бастуют мелкие судовладельцы, осуществляющие перевозки на парусных судах: они кричат о катастрофе, обвиняют Министерство общественных работ в том, что оно покровительствует крупным компаниям, а флот как таковой никого не интересует. Два генуэзских судовладельца, Джованни Баттиста Лаварелло и Эразмо Пьяджо, даже подали в парламент петицию, в которой они выражают «обоснованные опасения в связи с созданием гигантского акционерного общества, ведь акции, которыми сегодня владеют итальянские граждане, завтра могут быть выкуплены иностранцами».
Да, слияние будет делом непростым.
4 июля 1881 года начинаются дебаты в палате депутатов. Законопроект принимается 5 июля, направляется в сенат и в тот же день ставится на голосование. Нужно спешить, чертовски спешить, чтобы закончить все как можно скорее.
Иньяцио ждет в отдельном кабинете сената. Он волнуется, но тщательно это скрывает. Просит принести чаю; напиток ему подают в элегантной фарфоровой чашке. Он на короткой ноге с министрами и сенаторами, а посему кто осмелится выступить против него? Руки у Иньяцио слегка подрагивают от напряжения. Он закуривает, наслаждается воцарившейся тишиной.
Министр Баккарини заходит рассказать Иньяцио о том, что происходит в палате. В сигарном дыму, вдыхая аромат поданного ему кофе, министр улыбается и торопливо шепчет:
– Не волнуйтесь, синьор Флорио. Парусники уходят в прошлое, хотя не все понимают, что их время закончилось. Будущее за пароходами. Пар и железо. Вы станете предвестником новой эры, одним из тех, кто поведет Италию в новый мир.
– Мой отец был уверен в этом, и я тоже уверен, даже больше, чем вы. – Иньяцио вальяжно сидит в кожаном кресле. – С момента открытия Суэцкого канала прошло двенадцать лет. Как и ожидалось, сегодня через него идет основной грузопоток. Парусники – это просто смешно. Нам нужны большие пароходы, чтобы бороздить океаны.
– А у вас они есть. Вот почему правительство вас поддержит.
Начинается подсчет голосов. Законопроект принят. Иньяцио чувствует, как свободно вздымается грудь, уходит давящая боль в подреберье.
– Нужно, чтобы вы и Рубаттино поставили свои подписи в присутствии нотариуса, – говорит подошедший Орландо и хлопает Иньяцио по плечу.