Страница 32 из 33
– Вы такой славный, – сказал он американцу. – Прямо мой типаж. Не могли бы вы остаться с нами ещё минуток этак на тридцать?
Давид делался всё настойчивее, чем немало смущал двух своих товарищей, пьяно упрашивал со слезами на глазах, пока американец вылезал из их правительственного джипа перед входом в свою скромную гостиницу:
– Пожалуйста, сэр, ну пожалуйста, всего на полчасика, сэр, я вас умоляю, сэр, ну пожалуйста…
Сэндс назначил им встречу на завтра, предупредив, что его график может помешать сдержать обещание. На том и расстались, Сэндс и двое других – понимая, что никогда больше не увидятся, а Давид Альвероль – ожидая, что наутро будет здесь как штык, и предвкушая новую встречу с гостем из Америки.
Сэндс не стал сообщать отцу Хаддагу о восьмидюймовом дротике для сумпитана, торчавшем из шеи Кариньянова трупа.
В своём номере в Кармене он лежал без сна и думал о немце – об убийце. Черты, что прежде казались ему в немце женоподобными, теперь представлялись поэтичными – очки, пухлые губы, бледная кожа. Он близко соприкасался со смертью, он знал, что почём. Раньше Сэндс полагал его персоной напыщенной и раздражительной. Теперь же немец воспринимался им как носитель некоего трансцендентного бремени.
Не успел Шкип возвратиться в Дамулог, как городок атаковали мелкие красные муравьи. Они ползали по всему его столику в столовой «Солнечный луч», по всей его постели в гостинице у Кастро.
Он мог бы продолжить путь до города Давао на южном конце острова и попасть на авиарейс до Манилы. Вместо этого поехал обратно в Дамулог. Мог бы провести там максимум ночь и убраться с первым же автобусом. Вместо этого остался там на три недели, в течение которых составлял донесение: оно не содержало никакой существенной информации, полностью основывалось на измышлениях мэра Эметерио Д. Луиса и не выводило никаких заключений касательно природы контактов священника или ответственности за его гибель.
Фактически Сэндс ушёл в самоволку. Он хоронил свою служебную оплошность под ворохом бессмысленных трудов и вырабатывал в себе присущую истинному солдату отрешённость от душевной горечи. А ещё – проводил ночи с миссис Джонс.
1966
Увольнение Билла Хьюстона на берег в Гонолулу началось с утренней вахты, слишком рано для человека, у которого есть лишние деньги: в довершение всего, во флоте пожелали лишить его каких-либо ночных развлечений. Челночным автобусом от морского вокзала через голые поля базы ВВС и город добрался он до Вайкики-бич, поблуждал понуро среди больших отелей, сел прямо на песок в своих джинсах «Левис», расстёгнутой гавайской рубашке и невероятно чистых туфлях – белых, из натуральной оленьей кожи с красными резиновыми подошвами, – поел у киоска жареной свинины на деревянном шампуре, городским автобусом доехал до Ричардс-стрит, застолбил койку в отделении ИМКА[41] и с часа дня начал пьянствовать по прибрежным барам.
Вначале Билл испробовал заведение с кондиционером, которое облюбовали молодые офицеры, – сидел там в одиночку за столиком, покуривал «Лаки Страйк» и попивал «Лаки Лагер». От этого он почувствовал себя везучим. Когда набралось достаточно мелочи, позвонил домой на материк и поболтал с братом Джеймсом.
Это лишь усугубило его подавленность. Брат Джеймс оказался дураком. Брат Джеймс собирался загреметь в армейку, как и он сам.
Билл укрылся в клубе «Большой бурун» и там обменялся бутылками с двумя ребятами слегка старше него самого; один из них, по имени Кинни, недавно присоединился к команде на корабле Хьюстона – судне военно-морской транспортной службы США «Боннерс-Ферри», танкере класса Т-2; личный состав корабля комплектовался в основном гражданскими – к ним этот Кинни и принадлежал. Правда, он не просто вальсировал себе на борту, совершая тропический круиз. Он уже довольно долго провёл во флоте, и всё это время перебирался с судна на судно и не имел настоящего жилища на суше. Кинни успел снюхаться с каким-то пляжным босяком (в буквальном смысле – обуви на нём не было), который, похоже, был чем-то крепко обдолбан. Босяк заказал на их столик два кувшина пива подряд и через некоторое время сообщил, что до отправки домой по досрочному увольнению он, дескать, служил в Третьей дивизии морской пехоты США во Вьетнаме.
– Да, детка, – похвастался босяк. – Я и справочку себе выкроил!
– Это с чего бы?
– С чего бы? Да с того, что я психически больной.
– Да с тобой вроде всё в порядке.
– А если пивка нам проставишь, то будет вообще полный порядок, – сказал Кинни.
– Не вопрос. Мне ж пенсия полагается по инвалидности. Два сорок два в год. Могу сколько хошь «Хэмса» выжрать, если только буду жить на пляже, как здешние моуки, и жрать то же самое, что они жрут.
– А что они жрут? И что за моуки такие?
– У нас тут есть моуки, а есть хаули. Мы вот – хаули. А моуки – это аборигены местные, мать их за ногу. Что жрут? А всё что хошь, лишь бы по дешману. Потом ещё есть хуева туча япошек всяких да китаёзов, их-то вы уже, поди, заметили. Эти по разряду гуков проходят. Знаете, почему у гуков жратва такая вонючая? Да потому что жарят они её прямо вместе с крысиным говном, тараканами и вообще со всем, что там в ихний рис попало. Им всё это побоку. Спросишь их, с хера ли у вас тут такая вонь стоит, так ведь они даже и в толк не возьмут, о чём речь-то вообще. Да, я-то всякого навидался, – продолжал босяк. – У себя там гуки носят эти свои ржачные шляпы соломенные, видали, поди, – островерхие такие? Девка, скажем, на велике едет, так ты хватанёшь её за шляпу, когда мимо проходишь, – ну и чуть ли не отрывается тогда у ней башка-то, потому как шляпа-то верёвочкой привязана! Сдёргиваешь её прямо с велика, чувак, тут она так и ёбнется прямо в грязь. Видал я как-то раз одну, так она вся покорёженная была, чуваки. Шею ей верёвкой-то перерезало. Дохлая она была, вот что.
Билл Хьюстон совсем запутался:
– Что? Где?
– Где? Да в Южном Вьетнаме, чувак, в Бьенхоа[42]. Практически в самом центре города.
– Ну это вообще пиздец, чувак.
– Да? Не, пиздец – это когда какая-нибудь из этих тёлочек бросает тебе на колени гранату, потому как ты, чувак, позволил ей рядом с тобой на дороге встать. Они ведь правила-то знают. Знают, что дистанцию соблюдать нужно. Которые дистанцию не соблюдают, у тех, верно, и граната при себе имеется.
Хьюстон и Кинни хранили молчание. У них просто не было в запасе никаких сопоставимых тем. Парень допил своё пиво. В один миг они даже почти заснули. По-прежнему никто не продолжал разговор, но босяк всё-таки сказал, как бы отвечая кому-то на что-то:
– Это всё херня. Вот я-то всякого навидался…
– Давайте-ка ещё по пивку, – предложил Кинни. – Не твоя ли очередь проставляться?
Босяк, кажется, не помнил, кто там что купил. К столику несли всё новые и новые кувшины.
Джеймс Хьюстон вернулся домой после последнего дня третьего года обучения в старшей школе. Выпрыгнул из автобуса, улюлюкая и показывая водителю средний палец.
Мать уехала на работу на попутке и оставила грузовик на въезде в гараж, как он и попросил. Младший брат Беррис стоял на дороге, ковырялся пальцем в ухе и вглядывался в дуло игрушечного пистолета с пистонами, раз за разом нажимая на спуск.
– Глаза-то побереги, Беррис. Слыхал я, одному пацану искра в глаз попала, так его в больницу увезли.
– А из чего пистоны делают?
– Из пороха.
– Чего-о-о? Из по-о-ороха?!
В доме зазвонил телефон.
– Мне не велели отвечать, – сказал Беррис.
– Телефон-то что, опять включился?
– Не знаю.
– Ну так он же звонит, нет?
– Да ладно!
– Ну вот, теперь перестал, дурошлёп ты этакий.
– Да я бы не смог ответить никак. Всё равно звук такой, как будто на том конце жуки какие-то в трубку говорят. Уж точно не люди.
41
YMCA (Юношеская христианская организация) – международная волонтёрская организация для военнослужащих.
42
Во время Вьетнамской войны в городе Бьенхоа находилась крупнейшая авиабаза ВВС США.