Классная дама

Не следовало мне озвучивать Петру Асафовичу свою цель, стоя у порога дома, набитого императорскими опричниками. Стоп — его экипаж?.. 

— Вы разве знаете моего отца?

Я сбилась с шага и замотала головой так, будто даже врать не умела. Ветлицкий молод, чтобы приходиться отцом поручику, выходит, отчим? Мать Ягодина и есть хозяйка имения, ужавшая в тратах своего нестарого еще муженька?

— Я имела в виду полковника, — поправилась я. — Мне было нужно… неважно. Он… ваш отец?

— Полковник Ветлицкий? — поручик захлопал глазами, затем расхохотался, и у меня от его искреннего смеха прошла по спине дрожь и спало оцепенение. — Помилуйте, нет, с чего вы взяли? И он не титулован, вы заблуждаетесь.

Я заблуждалась, я запуталась. Софья растерялась, застрекотала взволнованно, я же могла лишь глупо открывать и закрывать рот. 

— Но он устроил меня в академию? — пискнула я потерянно. — Нет? 

— Полковник попросил, чтобы я обратился к отцу, — спокойно и мягко, как дурочке, разжевывал мне Ягодин, а до меня доходило, что я облажалась. Я гордо именовала себя профессионалом и задирала перед жандармами нос, но никто никогда мне не говорил, что таинственное сиятельство — Ветлицкий. Никто так не обращался к нему, я молчала, чтобы его лишний раз не злить, и только Софья в запале припечатала его вместе с прочими оскорблениями. — Я выполнил просьбу полковника, отец — мою, вы об этом разве не знали?

Если бы я оказалась посреди улицы голой, ей-богу, я бы пережила. Я не сопротивляясь шла на дно. На дне мне самое место. Если бы…

Если бы я лучше думала своей красивой отчаянной головой! Если бы я больше анализировала, а не купалась в рефлексиях, мне бы не было сейчас так мучительно больно, словно я обе отпущенные мне жизни прожила так, что меня жег позор. Софья металась, захлебывалась словами, забрасывала вопросами, но я ей ответила горько и коротко — козочка, взгляни на меня, я последний лох.

Уже когда Мориц сказала про одеяла, стоило бы понять — все не так, как мне, бестолочи и зазнайке, кажется. Я не говорила Ветлицкому про дортуар, зато сообщила Ягодину. А Петр Асафович, потерявший дар речи, когда я попросила его отвезти меня к его сиятельству? Что, козочка, я обманула тебя, что ты скажешь? Я обещала тебе сиятельство, а подсунула разочарованного альфонса, горького пьяницу в мундире полковника, женатого и без денег.

И это значит, что версия про противостояние Мориц и полковника рассыпается… или наоборот. Игра намного серьезнее. Поручик не заметил, какой эффект произвели его слова, мы шли по украшенной освещенной аллее, нас обгоняли празднично одетые люди, и был тот редкий момент, когда меня воодушевляла толпа и ее приподнятое настроение. Экипаж остался на небольшой площади перед парком, и я не знала, доверять ли теперь и Петру Асафовичу.

— Петр Асафович… ваш человек?

— Да, разумеется. Он служил моему отцу, но с тех пор, как я пошел в жандармерию, служит мне. Верой и правдой, — добавил он настороженно, и я с улыбкой кивнула. У меня не было к этой службе никаких нареканий. — Я ваш должник в некотором роде, Софья Ильинична, — смущаясь, внезапно сменил тему поручик. — Смерть Калининой…

Да, смерть Калининой. Из-за нее у полковника лопнуло терпение. У него все расследование пошло не туда, а у тебя, похоже, все получилось?

— Я много думал, пытался во всем разобраться, хотел убедиться в первую очередь сам, что она умерла по любым причинам, кроме чьей-то злой воли. Я читал все, что вы передали полковнику. Я отдал знакомому химику на анализ вашу бутылочку, и он ничего не нашел. Это, правда, еще ничего не доказывало. И тогда я пошел…

— К врачу, — закончила я, и притихшая Софья опять вцепилась в меня с расспросами. 

— Да. — Ягодин непритворно обрадовался, но выдал себя лишь чуть дрогнувшим голосом. — Отец прав, называя вас исключительным человеком.

Или у меня скверно со слухом, или реальность смешалась с вымыслом. Мне бы подальше держаться от сильных мира сего и от их оценок и заочных комплиментов.

— Я пошел к врачам — к одному, другому и третьему, описал симптомы. Не настолько все точно, но все же… они убеждены, что это тромбоз или же ишемия. Один из этих докторов весьма авторитетен в исследованиях пост-мортем. Полковник моим изысканиям был не рад, и мы с ним расстались отнюдь не друзьями, а кроме того… — он остановился, посмотрел на меня, и его улыбка тревожила и вселяла неясное стремление дышать полной грудью, а не так, как это делала я — словно боялась, что каждый глоток воздуха ядовит. — Это всецело была идея отца, сделать сыскную полицию. И признаться, я не спорил, когда он сказал, что я достоин ее возглавить. 

Вот это новости, несколько вяло подумала я. Не только доказать, что совершено преступление, но и доказать, что преступления не было — этот мир подобных решений не знал. Мы стояли посреди аллеи, нас то и дело обходили увлеченные друг другом щебечущие влюбленные, где-то грянула музыка, засверкали огни — там каток, мечтательно подсказала Софья. Ох, козочка, мне бы немного твоего легкомыслия и желания жить.

— Я рада за вас, поручик. Пойдем туда?

Козочка, мне жаль мои кости, но, надеюсь, ты знаешь, что делаешь. И еще помни — у нас мало денег. Кокетничай, но не шикуй.

Но банкет вышел не за мой счет. Пока я пребывала в полуобморочном состоянии, Софья с восторгом смотрела на коньки, которые надевала на нее ловкая девушка. Пока я готовилась к тому, что выйду на лед и с размаху сяду на задницу, она подпрыгивала в нетерпении. Ягодин, как человек рассудительный, на лед не пошел, и я бы не пошла по своей воле тоже, но поручику хорошо, а у меня два разума в одной голове. Мы сиамские близнецы с моей козочкой — куда она, туда и я.

Но стоило ступить на лед, и страхи исчезли. Звучала веселая танцевальная музыка, жались ближе к снежным бортикам неумелые парочки, а я летела на крыльях, и юбка мне не мешала, вот чудеса! Я взмахивала руками, хохотала, обгоняла гимназистов-старшеклассников, выхватила у продавца сладкой ваты ароматный розовый факел и понеслась, держа его будто флаг. Я удивительно ловила ритм и настроение музыки, и казалось, что оркестр играет лишь для меня одной, и восторг в изумрудных глазах ласкал исстрадавшееся юное сердце.

Позволю себе немного романтики, совсем легкой, ненастоящей. Я праздную. Я знаю, что смерть Калининой не криминальна, я знаю, что было в письме. И с остальным разберемся, обещала я не то себе, не то Софье. Все непременно будет у нас хорошо…

Эйфория не отпускала, и я не спрашивала себя, что ей причина: то, что Софья рассталась с иллюзиями, то, что она разглядела — разрешила себе разглядеть — подлинный, чистый интерес в глазах мальчишки, который видит перед собой невероятно красивую девушку и держит себя в руках, не переходя незримую грань. А может быть, мне нужна передышка — мне, взрослой женщине, далекой от легкого флирта, уставшей от отношений, которой еще предстояло побороться за место под солнцем. 

Мы смотрели факиров и клоунов, катались на карусели, отщипывали от сладкой ваты липкие пряди, пока не осталась сиротливая палочка. Поручик стрелял по шарам в тире и выиграл милую брошку — недорогую, безделушку, но я прицепила ее на курточку, и мне было приятно, что она у меня теперь есть. После краткой паузы опять повалил снег, и вокруг меня закружились в танце снежинки, повинуясь красивой и трепетной магии.

Черт, влюбленной быть хорошо, пусть эти чувства мои не полностью.

— Софья Ильинична, отец хотел бы познакомиться с вами, — сказал поручик, когда мы отошли от прилавка с сельтерской, и я не нашла в его словах ничего предосудительного. Посмотреть на того, кто встряхнул академию, стоит. — В честь праздника у нас будет скромный прием — отец, мать, сестра с мужем, цесаревна Ольга…

Скромный прием с цесаревнами, хмыкнула я. Софья просяще застонала. Козочка, у нас долг двенадцать тысяч целковых и очень, очень запятнанная репутация. Это может быть ловушкой, и я не знаю, нужно ли так бездумно в нее лезть.