Классная дама

В туалетной комнате, к вящему разочарованию Софьи, возилась у раковины Яга, которой не было никакого дела до нарядов других классных дам и учителей, потому что она все равно видела очень плохо, но потом зашла еще одна дама — тоже довольно зрелая, монашеского вида. Софья сказала, что это учительница ларонского и все ее зовут «мадам Хрум».

— Почему? — опешила я, рассматривая ее со спины, а мадам Хрум пялилась на меня в зеркало с неожиданной для ее возраста завистью. — Она выглядит абсолютно тихой и безобидной, но да, остальные на вид тоже такие милые, что обольщаться не стоит.

— Она все время что-то жует, — хихикнула Софья, и будто в подтверждение ее слов мадам вытащила из кармана сушку и захрустела. Может, таким образом она выразила свое отношение к моему вызывающему наряду. — Но я не знала, что она жует даже в туалетной комнате. Она говорит только на ларонском, если, конечно, за эти два года не решила вдруг выучить наш язык. Можешь с ней поздороваться, если хочешь.

Я не хотела, да и мадам поспешила удрать. Появлялись другие дамы, косились на меня, удивлялись, облизывали алчными взглядами — цена халата говорила сама за себя — но молчали. В отличие от болтливой Каролины Францевны, которой было безразлично, где ловить свободные уши — и я подозревала, что однажды она постучится прямо в кабинку, а то и просто вломится без стука — остальные дамы установили негласный туалетный этикет. Никто не желал доброго утра, не пытался завязать разговор — одинокие, озлобленные женщины создавали себе комфортное жизненное пространство хотя бы в таких мелочах, как утренние процедуры в якобы уединении. Я не стала ничего в их ритуалах менять.

Меня ждало самое сложное — убедить Софью надеть белье. Я могла это сделать без ее согласия, но не была уверена, что она даст мне потом спокойно обделывать все дела и не утомит нытьем и жалобами, но она, к моему изумлению, пересмотрела свои убеждения и отнеслась к подаркам Ветлицкого… ладно, жандармерии, казны, считай — самого императора — благосклонно и лишь комментировала качество кроя и материала. В итоге я красовалась в белоснежном белье, весьма приличном, на мой взгляд, и очень вульгарном, на взгляд Софьи. Может быть, что-то из исподнего Софьи действительно уволокли, но я уже сомневалась, потому что размер был все же не точь-в-точь, откровенно — белье великовато, но было удобно, нас обеих все устроило и настроение скакнуло вверх. Платье я надела прежнее, обувь, присланная Ветлицким, оказалась впору, замысловатая, но элегантная прическа, на которую ушло чуть больше времени, чем вчера, и я была готова покорять… бесить свое окружение.

Мое утро тоже становилось ритуальным, впрочем, и день предстоял такой же. Все то же самое, что и вчера, с двумя значительными отличиями: в дортуаре было теплее, ненамного, но девочки не были такими синенькими, и светящиеся полоски в молитвенном зале горели в разы ярче. Я, пользуясь возможностью, внимательнее смотрела по сторонам. Воспитанницы уткнулись в книги, Миловидовой не было, но учителя не все присутствовали на молитве и ее отсутствие никого не удивило, а я задавалась вопросами, как она и что именно влияет на ее состояние — падение или перебор с алкоголем. Софья пнула меня и высказала, что я ей мешаю.

После молитвы вынесли серебряные подносы с крохотными слойками, политыми медом и посыпанными орехами. Софья сообщила, что сегодня день Изабеллы Кормилицы, приютившей однажды странников и испекшей из горсти муки много хлеба. Девочки смотрели на выпечку с вожделением, но не толпились, не толкались, стояли покорно и терпеливо, и только взгляды выдавали, как же им хочется немного вкусного.

Слойка и правда таяла во рту, и, увы, ее было издевательски мало, она была размером с макарон. А детям нужна глюкоза, подумала я — и следом вспомнила про Аскольда. Ему не привыкать быть у меня на посылках, а что он еще покупает и кому? Книжки старшеклассницам? Вино Миловидовой? Яд?..

Когда я возвращала молитвенную книгу на место, в мою ладонь что-то ткнулось — легкое и безвредное. Бумага? Записка? Я обернулась, но мимо проходили старшеклассницы, и было уже невозможно понять, кому из них понадобилось либо меня о чем-то предупредить, либо пригрозить чем-то. Запихав записку под манжету, я собрала своих девочек, пропустила вперед старшие классы и повела малышек на завтрак.

Я полагала, что в честь праздника воспитанниц побалуют и здесь, но нет. В столовой было еще и адски холодно — отличный способ заставить людей меньше есть, зло подумала я, жаль, что я не додумалась до этого раньше, гости бы никогда не засиживались. На что я растратилась, чем пожертвовала непонятно во имя чего и ради кого? Когда у меня была возможность и не имелось на то никакого желания, я принимала у себя каких-то безразличных мне в общем людей, дарила им свое время и силы, и я нужна была этим людям как рыбе зонтик, а сейчас у меня нет даже пяти целковых, чтобы купить девочкам сласти, и лишних пары часов, чтобы организовать им хороший, интересный для их возраста и развития досуг. 

На меня никто не смотрел, и я осторожно посунулась подальше от любопытных глаз и вытащила записку. Я так и раскатала ее на руке, как бы разглядывая манжету, и не могла понять смысл слов.

«Красный коридор под ширинкой». 

Кто это писал, мужчина, женщина, и что за ширинка, черт возьми? Мне показалось, Софья насмехается, тихонько так, ехидно отыгрывается за вчерашнее, и я дала ей возможность почувствовать себя отомщенной, просто подождала.

— Сейчас урок арифметики, потом ларонский, — Софья лучше меня помнила расписание. — Пойдем. Я покажу тебе кое-что.

Интрига нарастала. Я шла по коридорам, ведомая Софьей, за окном просыпался новый день — солнечный, но бледный, будто болезненный, и определенно морозный. Выйти с девочками на улицу не получится, если я не хочу их застудить, придется найти им иное занятие, чтобы не таскать их за собой как цыплят по коридору от стены к стене. 

Мы шли к храму, и я удивлялась все больше. Я не видела там никаких коридоров, тем более красных, и не могла представить, что за ширинка, черт возьми. А Софья знала, и она торжествовала, она была сейчас главная — да ради бога, только скажи, что от меня хотят. Судя по всему, это неопасно.

— Куда мы идем? — спросила я, испугавшись уже всерьез, потому что мы миновали лестницу в храм, а еще потому, что Софья владела телом не хуже меня… если я позволяла. — Что ты задумала?

— Мы квиты, — фыркнула она и остановилась напротив неожиданной здесь, в академии, двери с золочеными косяками и резными узорами. Я присмотрелась — вычурный герб с двухвостыми львами или грифонами. — Вот красный коридор, можешь зайти.

Я толкнула дверь, и она легко открылась. Такая же лестница, ведущая вниз, такие же светящиеся полоски, но ступени покрыты мягким красным ковром — я сделала шаг, и он запружинил под ногами.

— Нас не поймают?

— Поймают тебя, — мстительно хмыкнула Софья, — но ты умная и что-нибудь непременно придумаешь. Не бойся, это просто коридор, по которому спускается в храм императорская семья. 

— А ширинка?

— Иди вперед.

Ничего необычного. Софья рассказала, что в этот коридор заходить воспрещается, но воспитанницы все равно заглядывают из любопытства — одного раза всем хватает, а отец Павел если и видит, то беззлобно журит и может наложить покаяние, но почти никогда так не делает. Он считает, что нельзя наказывать людей за то, что они приходят в храм, даже если это противоречит правилам академии, и это одна из причин, почему его не любят ни классные дамы, ни Мориц. 

— То есть Алмазовой главное — не попасться на глаза кому-то из классных дам и учителей?

— И одноклассниц, — кивнула Софья. — Бахтиярова всегда бегала в храм, а я ее прикрывала. Один раз ее заметила Миловидова и наябедничала Гофман, и той пришлось усадить Бахтиярову на три дня за шитье, а я насыпала Миловидовой соль в постель.

— А ты змея, — ухмыльнулась я, — но мне нравится.

Софья умела постоять и за себя, и за других. Но к выпуску академия ее доломала, это жуткие жернова, технология отработана. И Гофман не стоила таких восторгов… возможно, не стоила для меня, Софья сравнивала ее с другими классными дамами — и справедливо, что Гофман намного лучше, хотя бы со слов.