Классная дама

Я обозлилась и положила «Сладострастную поэму» на стол перед Ветлицким так, что он спокойно мог прочитать название. Бесполезно, он только мазнул по книге взглядом. 

— Софья Ильинична, прошу вас, — поторопил меня Ветлицкий. — Все, что вы узнали и увидели за эти два дня. От первого до последнего слова, и я надеюсь на вашу память. И именем Владыки заклинаю, не рассказывайте мне про рацион и инспектора Рауша, это не то, что меня интересует.

Я молчала и рассматривала его, он — меня. Бессловесная дуэль, кто сдастся первым. Он тратил мое время, я — его.

— Софья Ильинична, я жду.

— Мне нечего вам сказать, господин полковник. — Я презрела условности, откинулась на спинку стула, и Софья, кажется, упала от такой вольности в обморок. — Я не знаю, как вы себе представляете выполнение той задачи, что вы мне поставили, но мнится, что вряд ли заговорщики ждали меня, чтобы немедленно посвятить в детали, которые мне неизвестны.

Лицо Ветлицкого дернулась на мгновение, и я поняла — случайно, но я попала в точку. Значит, он полагал, что мое появление не вызовет подозрений, а лишь обрадует тех, кто готовит покушение. И значит, никто не знает…

— Арест Лопуховой и Бородиной пока в тайне? — понимающе усмехнулась я. — Тогда, Георгий Станиславович, решите, оставлять это и далее так или все же потыкать палкой в гнездо с осами. Пока Лопухова и Бородина для остальных заговорщиков на свободе, у них нет резона использовать меня, но едва станет известно об аресте, я окажусь под подозрением. Итак?..

Ветлицкий поднялся, кусая губы и уже не глядя на меня. Бесспорно, он был неприятно шокирован юной красавицей. Ветлицкий отошел к окну, невежливо повернулся ко мне спиной, какое-то время смотрел, что творится на улице, потом, не оборачиваясь, негромко произнес:

— Такая странная метаморфоза, Софья Ильинична. Будто не вы говорите со мной, а кто-то другой. — Он вздохнул, я понимала — нелегко принять решение, каким оно будет? — Если… кхм. Если и остальные заговорщики столь же… умны, то мне в самом деле придется пересмотреть все расследование.

— «Бабий заговор»? — с ухмылкой напомнила я. — Именно так вы его назвали. А бабы оказались не только упрямыми, но еще и неглупыми, как же так. Так что же, я возвращаюсь и напрасно жду каких-то шагов мне навстречу, или вы провоцируете кого-то?

Он рассчитывал, что на меня выйдут сразу или практически сразу, и того времени, что я находилась на должности классной дамы, должно было явно хватить. И еще это означало, что Софья в письме названа так, что исключает то, что она знает кого-то из заговорщиков. Вот это мне стоило понять в первый же миг, несмотря на то, что палач от меня требовал имена, но претензии себе самой я высказывать не могла. Я попала из огня да в полымя, вернее — из ледяной воды черт знает куда, и небольшая оплошность простительна. Мне она не стоила ничего. Пока не стоила.

— А что в письме? Вы не спросили меня ни разу, знаю ли я кого-то из заговорщиков, — я все-таки выпрямилась, а Ветлицкий все так же смотрел в окно. — Вы не спросили, какая связь между мной, Лопуховой и Бородиной, стало быть, эта связь либо вам очевидна, либо… нет никакого письма, вы меня взяли… — За лоха? За фраера? На испуг? 

— Достаточно.

Ветлицкий обернулся. Другой бы кто сказал — в глазах полыхали молнии, взгляд был загадочен и горяч, не человек, а конек-горбунок… дракон то есть. Но в его взгляде была одна досада.

— Недостаточно, — парировала я. — Как связаны заговор и смерть Натальи Калининой, чье место я так кстати заняла?

— Довольно! — Досада мгновенно сменилась злобой, но точно так же на миг. — Вы задаете слишком много вопросов, Софья Ильинична, и у меня на эти вопросы ответов нет. Только встречный: не вы ли глава этого заговора?

Уже не бабьего, отметила я, а Софья очнулась, умоляя не злить Ветлицкого еще больше. Не волнуйся, козочка, мы в безопасности, легкомысленно успокоила я ее.

— Тогда вам следует подумать, как меня переиграть, — улыбнулась я, и Ветлицкий удивил меня еще больше, чем, пожалуй, его удивила я.

Он попытался сдержать улыбку, спрятать, стереть, как будто бы не было, потряс головой, вернулся на место — за стол, и резким движением, но не раздраженно, сдвинул бумаги, чтобы между нами осталось единственное препятствие — книга. С таким говорящим названием. 

— Признаться, вы мало отличались от Лопуховой. Я так считал. Такая же восторженная кокетка, считающая, что хлеб растет на деревьях, а молоко появляется потому, что по утрам приходит молочник. Откуда он его берет — не ведомо никому. Бородина все еще молчит — доктор запретил ее допрашивать, если, конечно, мы не хотим остаться вовсе без обвиняемых.

Подозрительная какая откровенность, подумалось мне.

— Вы рисуете мрачные перспективы. Так что с Калининой? Она странно умерла.

— Ее смерть для нас удача, — поморщился Ветлицкий, — собственно говоря, я приказал вас немедленно арестовать и привезти ко мне именно по этой причине. Так мы следили за вами и планировали еще долго следить, не замечали? — Я пихнула Софью, та плаксиво скривилась. — Нет? После ваших признаний позвольте вам не поверить. Но вы меня озадачили, я не знаю, что думать. Я не предполагал, что вы настолько уверены в своих словах и своих силах, что даже не сочтете необходимым притворяться. Теперь…

Я отправлю вас обратно в ваш доходный притон, закончила я. Ну нет, дорогой, у меня под крылом дети, и лучше тебе не будить во мне зверя.

— …Я подумаю, как использовать ситуацию с учетом того, что вы умнее, чем кажетесь. Для вас это, разумеется, недостаток, для нас, возможно, что нет… 

Очень сложно взять и слету поменять все вводные, полковник, когда ты вроде бы рассчитал, что на меня накинутся с радостью и посвятят во все возможные тайны, а мне останется их в клювике принести. А по итогу — меня уже ненавидит пол-академии от Розен и до Яги, и если поделятся чем-то, то ядом. А все потому, что игра была втемную что у тебя, что у меня.

— Пока это и для вас недостаток, полковник.

— Ум в женщине излишен, — отрезал Ветлицкий. — Этим славится академия. Прекрасные покорные жены, вышколенные молчаливые фрейлины.

Неумелые любовницы, прибавила я.

— Покажете мне письмо?

Полно, да есть ли оно? Я видела лишь бумагу, на которой могли написать что угодно или не написать вообще ничего. И неубедительность Ветлицкого, как же она сейчас нехороша. Он не только себя загнал в западню, но и меня тоже, и понятно, почему поручик постарался сбежать. Если Ветлицкий облажается, а так и будет с его подходом, Ягодину проще ударить себя кулаком в грудь и заявить, что он по ряду обстоятельств не стоял с этим конфузом даже рядом. А мальчик-то карьерист, и не скажу, что это так плохо.

— У нас мало времени, — вместо ответа изрек Ветлицкий. Настроение у него менялось как у институтки… ха-ха. — Наследник в отъезде, но по традиции он вместе с императрицей должен присутствовать в академии на молебне в честь Явления Владыки. Он через три недели. И если ее величество по причине глубокого женского положения, скорее всего, присутствовать не сможет, то наследник — наверняка. Если покушение состоится, то в это время. Отменить традицию мы не можем… отменим, если придется, но слухи пойдут, и это крайняя мера. Его величество будет очень недоволен — думаю, догадаетесь, чем все закончится лично для нас.

— Для вас, — с притворным сочувствием вздохнула я. — Для меня есть несколько заманчивых вариантов. Каторга, урезание языка, а может, и казнь. Но меня утешит, если вы, разжалованный в городовые, будете за мной из толпы наблюдать. Знаете, на миру и смерть ведь красна, а когда кто-то получил кару хуже, чем смерть, умирать даже не так обидно. Хотя бы прочитайте, что я вам пришлю, и сделайте лучше воспитанницам. Зачтется Владыкой…

Я хотела добавить «ваше сиятельство», но не стала бесить Ветлицкого еще больше. Он назвал свой чин, назвал имя-отчество и не захотел щеголять передо мной титулом — его право.

— Пришлю за вами экипаж, когда сочту нужным, — сухо пообещал Ветлицкий, и я поняла — аудиенция окончена. Сейчас будет решаться чья-то судьба.