Гать. Задержание

Росляков поднял телефонную трубку.

— Егоров, зайди ко мне.

Полковник ждал Егорова, молча дымя сигаретой.

— Вот что, Андрей Петрович… Мне кажется, что гибель отряда и близкое расположение разведывательно-диверсионной школы гестапо неспроста… Да… — Он нетерпеливо махнул застывшему в дверях Игорю. — Ты тоже вникай… На мой взгляд, надо сейчас идти по двум направлениям: выяснение причины гибели отряда и второе — школа. Я бы посоветовал вам изучить материалы архива гестапо в Белоруссии. Чем черт не шутит, вдруг найдем какие-нибудь следы… Верно?

Росляков добродушно усмехнулся, отчего его круглое лицо вмиг подобрело, а у глаз появились мелкие морщинки.

Игорь молча покосился на Андрея, словно говоря: «Мог бы и сам догадаться… А впрочем, и я хорош!»

— У меня все. — Росляков встал и прошелся по кабинету. — Ты, Егоров, свободен, а ты, Андрей, останься на минуту…

Кудряшов опустился в кресло.

— Ты не обижайся на меня, Андрей Петрович, — голос Рослякова звучал ровно, без нажима, — я тебе как старший товарищ хочу сказать…

Андрей неотрывно следил за широкими плечами полковника.

— Неразворотлив ты несколько… Конечно, я понимаю, дело новое, ляпов допускать не хочется… Но учти: основа успеха оперативного работника состоит в быстроте мышления и умении ориентироваться. Главное, — в голосе Владимира Ивановича вдруг зазвучала веселая нотка, — учись анализировать факты и…импровизировать при отработке версий… Тогда пойдет! Вопросы есть? Давай, боец, не расстраивайся.

Странно, но это замечание Рослякова никакой обиды или неприятия не вызвало. Андрей вдруг понял, что неспроста был этот минутный разговор с полковником, что тот наверняка знает, что творится у него сейчас в душе.

Снегу выпало много. Андрей шел по узкой тропинке от Ворожеек на Радоницкие болота, мысленно благодаря отца за то, что тот заставил обуть валенки. Мороз стоял небольшой, градусов десять. Пар от дыхания вылетал пухлыми клубами и, хотя ветра не было, сразу же пропадал за спиной. Валенки Андрея проваливались в снег с приятным скрипом, а плечами он задевал ветки березок, и от этого на шапке вырос холмик снега, который от движения то и дело осыпался на лицо, но он не обращал на это внимания, вслушиваясь в таинственную тишину пролеска и всхлипыванье снега под ногами.

Дорохова Андрей увидел издалека. Василий Егорович выгребал навоз из коровника. Он как-то нехотя втыкал вилы в коричневую кучу и коротким, мощным рывком выбрасывал дымящуюся массу наружу. Серо-зеленая фуфайка распахнулась, разлетаясь при каждом взмахе полами, словно крылами, и показывался верх старых, в полоску, затянутых ниже пояса тонким ремнем штанов. Дорохов работал, даже не работал, а исполнял работу. Нудную, но нужную… Головы он не поднимал и только при броске чуть оглядывался, словно примечая место, куда ложился дымящийся шлепок.

Андрей подходить не спешил. Он долго стоял на тропинке, курил, собирался с мыслями, провожая глазами каждый взмах рук Дорохова.

Из трубы дороховского домика косой кудреватой струей тянулся дым, неясное солнце заставляло матово поблескивать снежную пыль на буграх и поленнице, сложенной ровно и высоко. На заледеневшей веревке болтались две пары подштанников, глухо бренчавших на легком ветерке.

Андрею вдруг захотелось так же, как Дорохов, стоять в распахнутых воротах коровника, коротко и резко, не оборачиваясь назад, швырять дымящийся навоз, смахивать рукавом фуфайки пот со лба и щуриться на тусклое зимнее солнце. Знать, что в избе ждет, попыхивая, самовар на столе и колотый сахар в мутной сахарнице с отбитыми ручками, дымящаяся картошка, густо политая топленым маслом, и капуста в тарелке, на которой, поблескивая, тают маленькие льдинки.

Андрей вдруг настолько ясно представил небольшую комнатку дороховской избушки, что ему даже захотелось протянуть руки к выбеленной стене печи и, держа их на расстоянии, немного так постоять.

Дверь избы распахнулась, и на крыльцо в наброшенном на плечи полушубке вышла Варвара Михеевна.

— Василий, — донеслось до Андрея, — самовар поспел. Опосля дометаешь…

Дорохов не спеша воткнул вилы в кучу и распрямился.

Прихрамывая, вышел из коровника и громко высморкался, словно выстрелил:

— Добренько, Варюшка. Значитца, погреемся, да и гостенек наш вовремя поспел, — он вдруг обернулся и, пристально посмотрев на кусты, в которых стоял Андрей, добродушно, но с какой-то натугой, крикнул: — Выходь, что ль, Андрей Петрович… Замерзнешь так стоять-то…

Андрей, усмехнувшись, вышел на поляну перед дороховской избой. Он не торопясь шел по тропинке и, чувствуя насмешливый взгляд Дорохова, злился на самого себя.

— Здравствуйте, Василий Егорович, — поздоровался он, — и вы, Варвара Михеевна, здравствуйте.

Та, как и в прошлый раз, низко поклонилась и, суетливо поправив полушубок, скрылась в сенях.

— Неловок ты, значитца, Андрей Петрович, — ухмыльнулся Дорохов, не сводя с него пристального, изучающего взгляда. — Я тебя приметил, когда ты еще через перелесок ломился, словно кабан на водопой. Всех сорок распугал. Ну, проходи, проходи… Скидывай мешок-то свой.

Андрей снял с плеч рюкзак и, держа его в руках, долго обивал валенки о ступеньки крыльца. Снял шапку и ударил ей по колену, подняв при этом целый вихрь мелких снежинок, отряхнул варежкой с воротника и груди иней.

Все было, как и в прошлый раз: не спеша пили чай, отдыхая и нехотя перебрасывались словами. Кряхтел Василий Егорович, близоруко помаргивала его жена.

Варвара Михеевна сидела за столом недолго. Выпив чашку-другую чая, она вдруг встала и, суетливо поправив передник, стала собираться.

— Куда ты, мать? — спросил Дорохов, видимо, озадаченный этими сборами.

— В магазин пойду, — ответила Варвара Михеевна, повязываясь платком и беря в руки большую сумку, сшитую из клеенки. — Намедни сказывали, что в магазин крупчатку завезли. Надоть бы взять кило десять на праздники, чай Новый год не за горами.

— Папирос возьми, — спокойно сказал Дорохов, ставя чашку на стол и морща лоб, — да соли и перца. Скоро кабанчика забивать, а соли курам на смех.

После того как Варвара Михеевна вышла, Дорохов долго молчал, словно собираясь с мыслями, и наконец негромко выдохнул:

— Вот так, значитца, Андрей Петрович… Сбежала моя жена, чтобы мы поговорить могли…

Андрей внимательно посмотрел на него.

— Василий Егорович, я очень прошу вас, — Кудряшов дотронулся до рукава гимнастерки Дорохова. — Рассказать все подробнее. Понимаете, может, был с вами какой-то случай, который вы запамятовали, по который мог бы мне помочь. Может, был какой-то эпизод, на ваш взгляд, незначительный, а на мой, очень важный. Вот, к примеру, о разведшколе. Как вы ее раскрыли, часто ли бывали там?

— О разведшколе… — Дорохов усмехнулся. — Не я ее раскрыл, а Смолягин Тимофей. Я что, человек не шибко грамотный…

— Ну а все-таки, Василий Егорович, как вы догадались?

— Тут, вишь, какое дело получилось, Андрей Петрович. Тимоха стал меня расспрашивать о том, что фашисты устроили на Выселках. Оказывается, им тоже здорово досталось, когда они напали на торфоразработки. И Тимоху заинтересовало, что там немцы делают, если такую охрану поставили. Я ему и говорю, вроде как торф добывают. Сам видел, как подводы с торфом вывозят. Тимоха насторожился и спрашивает: «А почему вроде?» Я тут ему свои сомнения и выложил: народу, говорю, там человек тридцать ошивается, а толку мало. Да и морды у них больно холеные… Тимоха тогда и говорит: ты, дескать, попробуй туда проникнуть и присмотрись повнимательней. А тут случись так, что у них полицая, который туда воду колодезную возил, с перепою кондрашка хватил, а я возьми и покрутись перед Хлыстом. Он посмотрел на меня да и говорит: «Что вы мучаетесь, вот хромой и будет воду возить…» Стал я туда ездить и присматриваться, примечать… Потом полицаи, которые ко мне ездили, как-то, напившись, стали говорить, что уж лучше из кустов пулю схлопотать, чем в НКВД попасться. Я и смекнул, что не чисто на Выселках, и Тимохе сразу сообщил. Через неделю Тимоха снова пришел и сказал, что там наверняка шпионская школа устроена, и еще просил, чтобы я приметы их запоминал, имена и ему сообщал.