Ведьмина Ласка

Сел на койке, повертел головой. Нет, не хочу я тут жить. Раньше мне счастья здесь не было и теперь вряд ли будет. Что мне проку от деревянной коробки? Волком тут одному выть? Да и сельчане тоже… Если столько лет прошло, как им объяснить, что остался, как был, молодым парнем. У нас верят во всякое… Ещё обвинят колдуном или что хуже. Надо искать себе новое пристанище. Где только его искать? Да и что толку думать о том, когда я даже не могу с проклятием этим дурацким разобраться? Если всё, как я думаю, и превращения каждый раз связаны с Василисой, то надо, выходит, рядом с нею быть?

Подумал о ней и вспомнились глаза её озёрные. Голубые, светящиеся изнутри, как вода под солнечными лучами, как темнели надвигавшейся грозой, случить ее разозлить или обидеть. Дёрнул же чёрт нагрубить ей сегодня! Не стерпел с досады, дурья башка. Как поджала губы свои сладкие, плечи ссутулила, отвернулась резко… Не дурной же, вижу, что нравлюсь ей. И ласки мои тоже нравились. Не прогнала ведь, зазвала чай пить, а не пинком с крыльца под зад…

А как рыдала горько за куклу свою страшную… Аж пожалел, что лишил ее такой дорогой вещи. Надо бы вернуть все же. Пусть бы и разболтает, сволочь такая, тайну мою. Если суждено мне при Ваське вот так мыкаться, то человеком, то зверем, всё равно ж когда-то да узнает. Так тому, видно, и быть. Верну. Пусть порадуется девчонка.

Спрыгнув с кровати, нашёл украденную у Василисы игрушку. Безглазая, немая. Ну мотанка обычная. И не поверишь, что недавно нотации читала, как тёща злющая! Подхватил зубами, как добычу и потащил к выходу.

Уже за заборчиком Яговой избы снова ощутил, как свербит по телу, обещая скорое превращение. Выплюнул куклу и что есть мочи кинулся в сарай, где с прошлого раза припрятал себе шмотья. К счастью, никто тут не был с тех пор. Вещи лежали, где оставил, прикрытые каким-то домашним скарбом. Переодевшись, вернулся на улицу, подхватил куклу и задрал к небу голову. Уж ночь совсем. Звёзды вон перемигиваются. Это лаской бы мог незаметно прошмыгнуть, да подкинуть пропажу в дом, а теперь что? Назад идти? Так ведь твёрдо решил отдать.

Решимости хватило на пару широких шагов. Остановился, всматриваясь в окна. Темно. Спит ведь, небось. Гостей проводила и спит. Может утром зайти? Или на крыльце оставить? Хорошо же будет. А лучше под крыльцом вообще. Как будто завалилась туда случайно. Сама собой. И никто не виноват. Тихонько, крадучись, дошёл до ступенек. Нагнулся, и даже уже уложил куклу на мшистую кочку под ступенями, замер. Нет. Не по-людски это. Мне же не пять лет давно, в самом деле. Там, за дверью, меня не ждёт ни пьяный, с налитыми кровью глазищами отец, сжимающий в крупном кулаке свой потёртый ремень. Ни даже злющая, как рой голодных пчёл мать. В мои-то годы уж поздно бегать и прятаться. Никто меня не принуждал с ножом у горла красть куклу. Кража она кража и есть. Так что теперь набраться духу, постучать и встретить рожей последствия содеянного. Хоть раз в жизнь не с мальчишеской трусостью. Хватит! Вырос мальчонка-то. Пора.

Поднял куклу, отряхнул, решительно, чтоб не дать себе шансу смалодушничать, перепрыгнул несколько ступеней, размашисто ударил костяшками о дверь. Раз, другой. Тишина. Так хотелось уйти, извинив себя тем, что вот пробовал – не открыли.

Отругал себя мысленно, сжал кулак и снова постучал.

– Вася! Василиса?! – снова прислушался. Закаркал ее ворон ручной, зашлёпали по полу босые явно ноги. Скрипнув (надо бы смазать что ли), отворилась на щёлочку дверь. Васька в сорочке с распухшими глазами и красным носом, просунула в щель своё аккуратное треугольное личико.

– Ян? – с удивлением моргнув, открыла дверь шире. – Ночь совсем. Случилось чего?

А я вместо ответа смотрю, как дурак на неё. И так жалко, будто сердце сейчас лопнет от тоски в голубых глазах.

– Ты плакала что ли? Из-за меня? – Васька вздрогнула, потом фыркнула надменно.

– Больно надо за тебя рыдать, – а сама глаза прячет. И видно, опустив к полу, заметила висевшую в руке куклу свою, встрепенулась. – Мамина куколка… Откуда она у тебя? – подняла взгляд пытливый, вижу же, что ждёт объяснений. Захотелось соврать, что нашёл, мол. И вот принёс. Героем быть в её глазах. Спасителем и благодетелем. Так ведь я не такой. Никогда не был. Ни храбрецом, ни героем. Вздохнул, скрипнул зубами:

– Я взял её, Вася… – с трудом пропихивая через глотку правду, опустил голову.

– Ты прости. Знал бы, что так тебе дорога, ни в жизнь бы не тронул. Вот тебе крест!

Глава 16

Василиса

Ты прости… прости… прости.

Слова извинений тонут в море облегчения, которое волнами омывает моё сознание. Схватив дрожащими пальцами родное, пусть сейчас и грязное, набивное тельце куколки, я всхлипываю, совершенно не стесняясь гостя. Уткнувшись носом в мягкий животик, даю оберегу впитать свои слезы, как делала она много-много раз, будь они вызваны детскими обидами, подростковыми разочарованиями или угрозами и нападками мачехи. С самого детства куколка рядом со мною. Мой верный друг и хранитель девичьих секретов.

– Зачем? – судорожно всхлипывая, спрашиваю я.

– Так это… – он ведет плечом, косясь на безлицую вновь куклу, – нравишься ты мне, Василиса. Прикипел душой, аж тошно. Ну, думаю, в минуты когда не рядом, возьму что-то на память чтоб смотреть и тебя вспоминать, похожа ж. Ты ж чай не маленькая, подумал, зачем тебе кукла-то…

– Чем?

– Что - чем? Похожа? Ну вот такая же, – передернув плечами, словно замерз, Ян повертел ладонью в воздухе, обрисовая женскую фигурку, – с косами густыми, глазами пронзительными, губами…

– Губами? – хмурюсь, вновь смотря на куклу. И правда! Только что безлицый оберег, вновь взирал на мир хмуро, поджав ярко окрашенные губы в тонкую линию.

– Врёт, и не краснеет! – хриплым голосом, прокашливаясь от длительного молчания, заговорила она под мой испуганный визг.

Отбросив куколку в сторону, вцепилась в дверной косяк.

– М-мама! – пискнула испуганно. Яким с Васькой обещали, что обережная куколка заговорить должна, но вот что б так, ночью да голосом замогильным!

– Украл, чтоб правду не рассказала, про душу его черную да дела мерзкие, – куколка, покачиваясь на пухлых ножках, словно пробующий сделать первые шаги младенец, неуверенно заковыляла в нашу сторону. Обличительно ткнув в Яна грязной ручонкой, ну точно судья в старой программе которую любила смотреть мачеха, зачитала чуть ли не приговор, со всеми его прегрешениями, – тетку твою, Иринку – загубил, голову запудрил да со свету сжил, сам неприкаянной тварью мается, врет, иворачивается, бедокурит. Нет ему прощения и никогда не будет. И меня украл, чтоб правду тебе не сказала, рта не раскрывала. А я вот, первым делом, как родовой магией напиталась – глаза тебе и открою. Нет ему места в нашем доме, рядом с душой твоей светлой. Погубит и тебя, Васенька, как Иринку-то. Метлой гнать из двора его надо!

– Это правда?

Ладонь Яна, широкая, сильная и крепкая с прожилками синих вен сложилась в кулак, стиснув зубы, не отводя взгляд он медленно кивнул:

– Правда.

– Так вот о ком она говорила. – пробормотала сконфуженно, – что простила.

– Кто? – разом спросил он и кукла.

– Иринка ваша. У Дуба сказала, что прощает.

– А еще что? Наставление какое? Напутствие?

Напутствие… Бросаю взгляд на Яна. Может ли быть такое, что тётка о нём говорила?

– Ты знал? – обведя взглядом успевших подойти, но в этот раз молчаливо наблюдавших за нами Якима и Ваську. – Вы знали всё?

– Смотря что имеешь в виду под всё, – тихо ответил он, переглядываясь молчаливо со зверями и куклой.

– А есть что-то еще, кроме того, что ты каким-то образом выглядишь чуть старше меня, крутил шашни с моей теткой, довел ее до смерти и… – я судорожно выдохнула, с силой сжимая все так же стискивающие запястья браслеты, – кто ты? Оборотень? Вампир?

При упоминании последнего все презрительно сплюнули, а Яким три раза постучал по полу.