Боярыня

Что она хотела — вонзить мне под ребра нож?..

Глава восемнадцатая

Свадьба прошла камерно и уютно.

Народу было немного — я, Пелагея, для которой все тому же Афоньке я приказала сделать удобное кресло-переноску, Пимен, Фока Фокич и его супруга — Параскева, беременная, кажется, уже девятым ребенком? — Акашка, Фроська, прислуживавшая мне и Пелагее, и граф Воротынский-Удельный, которого никто не приглашал, но он явился на правах моего делового партнера. Зато со стороны жениха отметилась целая толпа, что до глубины души возмутило Пимена.

— Это они столоваться пришли? — ворчал он, пока мы рассаживались для церемонии.

Видимо, в сыскном приказе коллектив был как одна семья. Судя по лицам — стая товарищей. Я посочувствовала Воронину — так, слегка. Женщин пришло немного, кроме Пелагеи, моих баб и Параскевы, несколько жен коллег жениха, и они, бедняжки, в модных платьях тряслись, синели и с завистью поглядывали на меня.

Первый блин у Пелагеи вышел комом, но я не унывала: и так сойдет. Мне было удобно, кроме того, на опытном образце я выловила ошибки в дизайне и уже понимала, что китовый ус был не то что лишним, но пришивать его надо было не так… плевать. Церемония завораживала, я даже привстала, чтобы увидеть, как Пятеро будут принимать наши дары. Пять статуй, подношения, дохлые мыши для Хитрого и Мудрой уже не удивляли, а вот Сильному — росомахе — и Справедливому — волку — отказали по крупному зайцу, и наблюдать, как тушка килограммов на пять растворяется в воздухе, мне все еще было странно.

Были опасения, что дьяка после церемонии выведут под белы рученьки за связь с подозреваемой, но… нет. Разодетые коллеги только завистливо покосились на богатейший стол, возле которого огромный монах командовал местными нищими. Среди нуждающихся наверняка затесались и те, кто хотел вкусно пожрать за чужой счет, но — им перед Пятерыми ответ держать, я не обеднею. По поводу всего остального: накорми голодных, а чиновник сам прокормится. Я ощущала зловредное удовлетворение от того, что отыгралась на всех чинушах разом за прошлую жизнь и за эту тоже.

Год поворачивал к весне. Снег все еще сыпался, но был уже не колючий, небо становилось ярче и выше, выглядывало солнце и бросало тени — синие — на оседающие сугробы. Ветер вздыхал, пахло талым, все громче орали птицы, лица людей светлели, а когда особенно припекало, по двору текли первые робкие ручейки.

Я освоилась. Дела пошли, не всегда ровно, были потери, как денежные, так и человеческие, особенно когда в одном из отделений наплевали на принципы санитарии, которые я втолковывала — после этого случая я начала их вбивать разве что не розгами. Малышей, к счастью, удалось выходить, но немалые деньги я выплатила разъяренному боярину Колодину. Фока Фокич, надо отдать ему должное, нес со мной наравне и радость, и горе, и как я подозревала, немалая заслуга его была в том, что Колодин не разрушил мне все своими негативными сплетнями: мы начали в отдельных палатах принимать вольных и даже купчих, как Разуваев и предлагал, и отношение к повивальным домам быстро выправилось. Работала и система страхования, пусть примитивно.

В «Душеспасительном и повивальном доме» я обустроила кабинет, где, улыбаясь, встречала клиентов и контрагентов и качала сына. Никаких угрызений совести по поводу совмещения бизнеса и материнства у меня не возникло еще и потому, что я все-таки вытащила священные книги, читала их на досуге и взяла в привычку на укоризненный взгляд цитировать сказки. Производило впечатление, когда я с кроткой улыбкой рассказывала притчи о том, что можно людям и что нельзя, согласно заповедям Пятерых…

Стало понятно, и почему Марья так возмущалась, что грамоте выучили боярышень, и почему к разгульным девкам и прижитым детям относились без особого осуждения, а понятия «война» не существовало. Пятеро были богами-животными, мирно соседствующими в одном огромном лесу, и образ жизни их был далек от человеческих страстей и злобы. Не чини зла, не бери больше, чем нужно, храни то, что есть, не разевай рот на соседского кролика, если больше мыши тебе в пасть не поместится… как обычно бывает, люди часть сказок переиначили на выгодный для себя лад и пустили в доверчивые массы.

Я могла бы сказать, что полностью счастлива? В общем да, я понимала, что выражение «гневить Пятерых» здесь более чем буквально. У меня рос здоровый и крепкий сын, шли в гору дела, были неплохие партнеры и были деньги, которые я могла без опаски вкладывать. Анна не казала нос в отчий дом, муж ее тоже — но я все еще была подозреваемой. Мужеубийцей. И нет-нет, но я сжималась под одеялом от тревоги и замирала от неурочного стука в дверь… Никто не забыл ту темную ночь, ни мои люди, ни чужие, ни холопы, ни аристократы. Мне это все еще припомнят — вопрос времени.

Вопрос жизни и смерти.

Вскрылась река — это было событие. Я выехала в город вместе с Натальей, Пелагеей и детьми — повсюду были гуляния, песни, пляски, купцы раздавали калачи и мед, звенели колокола и колокольчики. Пришла весна… мир задышал, потянулся, готовый к любым свершениям — то, что совершенно стиралось в огромном городе среди высоток и запаха креозота.

Мир и правда открыл глаза. Пробуждение — Милостивая покидает свой зимний надежный схрон, выводит детенышей к людям, обращает взор на страждущих. Сгинули моры — до следующих холодов. Дворцовые глашатаи возвещали о начале гуляний и ассамблей, я рассматривала свое праздничное платье — темно-синее, расшитое золотом умеренно и со вкусом: Пелагея переделала один из моих девичьих нарядов, и я поняла, где ошиблась, не стоило мне изгаляться с одеждой, которая была мне велика. Мои новые платья вызывали такой интерес, что я осторожно прощупала почву — как посмотрит глубокоуважаемый Фока Фокич на открытие швейной мануфактуры?

Сомневаться не стоило, что точно так же, как и на прочие мои проекты. С интересом и тщательным расчетом затрат и прогнозируемой прибыли.

Постепенно приучалась к обществу моя падчерица-дикарка. Она уже не сжималась при виде посторонних людей, не прятала стыдливо искалеченные ноги под мехами, не старалась забиться в угол возка — я специально требовала подать огромные сани, чтобы быть у всех на виду вместе с семьей, и прикидывала, как и что предпринять, чтобы для таких, как Пелагея — ведь их немало! — появилась возможность нормально жить. Практически невыполнимо, даже в мое время во многих местах доступная среда была медийной насмешкой…

Ближе к лету должны были начаться занятия в школе. Ясли уже работали и были, увы, переполнены, но расширяться пока я не могла, у меня не было помещений, зато, чего я не ожидала никак, оказалось много рабочих рук: простолюдинки смекнули, что ходить за детьми приятней и легче, чем на износ работать в грязном трактире. Брала я не всех и увольняла без жалости, но от кандидаток отбоя не было все равно.

Я засыпала, смотря на сына. Ему исполнилось три месяца — как быстро время летит, и нужно немного замедлиться мне. Найдены толковые люди, которые могут стать во главе: всеми повивальными домами управляли монахини, многие из которых не хуже опытнейших повитух могли справиться с самыми сложными родами, поскольку в монастыри часто прибегали женщины на сносях, и их принимали, оказывали необходимую помощь. Душеспасительной кассой заведовал Фома Фокич — младший брат Фоки Фокича, правой рукой его был Акашка, точнее, теперь уже Акакий Пименович. Рановато мальчишка повзрослел, но ему это нравилось, а меня очень устраивало качество его работы, и о том, чтобы бросить все и уйти служить государыне, он больше не помышлял.

Я была счастлива? Конечно, да.

Этим утром я проснулась, как обычно, с петухами. Их начали выпускать на двор, и орали они немилосердно. Я потянулась… необычным было то, что рядом со мной лежал не только Кондрат, но и Тимофей.

— Наталья? — позвала я, но не получила ответа. Сердце замерло, хотя я понимала, что сейчас услышу привычное «ай, матушка», но… — Наталья?