Боярыня

— Свинью в сарай, боярыня, за горсть монет ее откормлю, зимой сыты будем.

— А вот это похвально, — признала я. Не Фока Фокич, но впечатляет. — За хватку к свинье пару гусей добавлю.

Какого же черта ему это нужно, подумала я. В любовь с первого взгляда я не верила, не столько мне лет, на сколько я выгляжу, и не так я глупа, как многим видится. Воспользовался ситуацией, решил, что я захочу сплавить одну из падчериц с рук? Вел подобные разговоры с моим покойным мужем? Нет, сомнительно, боярин Головин нашел бы партию для дочери и получше, не всегда же она была перестарком, стало быть, мне нужно осторожно выяснить, в чем причина пребывания Анны в отчем доме. Но дьяк?..

— Так что ко мне пришел? — снова спросила я. — Говори правду, не то до государыни дойду.

Не уверена я, что Воронина эта угроза испугает, а императрице хоть какое-то дело до чужих браков есть.

— Как есть говорю, боярыня, — без стеснения ответил он. — Мне жениться пора, а род Головиных богат да знатен. И мне не век в дьяках прозябать, и тебе выгода. От одной свиньи не обеднеешь.

— Ты еще про двух гусей забыл, — напомнила я. — Добро. Ступай. Что решу — пришлю сказать тебе. А что ты все на сундук смотришь?

— Работа уж больно хороша, боярыня, — отозвался дьяк и поклонился. Я, конечно, большей откровенности и не ждала.

— Ступай…

Воронин исчез в двери так стремительно, что мне показалось — кто-то выдернул его из кабинета, и этот кто-то зашел не сразу, а, вероятно, подождал, пока дьяк покинет мои палаты. Я выбила очередную дробь пальцами, дверь приоткрылась, я покивала уже очень знакомой мне бороде.

— Зайди, Пимен, дверь закрой, — велела я. — Епифаньку привел? — Пимен кивнул. — А ну скажи мне, кто боярышень сватал, когда, сколько раз, почему отказ был?

Трудно было сказать наверняка, какую логическую цепочку выстроил в уме Пимен, но что он решил не портить со мной отношения, а то не только баню отберу, — бесспорно.

— Так… — Он почесал бороду. — Почитай… Боярин Халатнов сватов присылал. Так это когда, матушка? Тебя еще в доме-то и не было. А потом… Круглов, граф. А то при тебе уже, али не помнишь?

Я дернула плечом.

— Почему отказали? Запамятовала.

— Так боярышня против. Боярин-то наш после графа Круглова лютовал, чуть в монастырь боярышню не сослал. Так-то, — Пимен слегка смутился, но очень искренне, — сватов разве много было? Поди, а кому жена нужна, что калечных девок рожает?

Они здесь еще и худо-бедно, но наблюдают наследственность, поразилась я, а выводы делают, конечно, неверные. Насколько я представляла, вины первой боярыни Головиной в том, что она не смогла разродиться, не было, и уж тем более она была не виновата в травме Пелагеи. Но — в эти времена свои взгляды на многое, и не мне их менять.

Хотя — почему нет?..

— Чего не сослал? — хмуро спросила я. — Пожалел?

— Так боярышня-то увечная, — развел руками Пимен. — А то…

— Погоди, погоди, — я еле удержалась, чтобы не вскочить. — Пелагею сватали? Ты что, умом тронулся?

Это немыслимо — задача жены нарожать как можно больше наследников. Повезет, так хоть парочка доживет до восемнадцати лет, но я сомневалась, что Пелагея способна даже зачать, не говоря уже о том, чтобы разрешиться от бремени. Да, у нее повреждены ноги, но мускулатура не развита совершенно — если только руки и немного спина.

Пимен пожал плечами. Голову на отсечение я бы, разумеется, не дала, разве что голову Пимена, но мне показалось, он не врет и действительно не в курсе деталей. Но Наталья или Марья могут знать, и сама Пелагея и даже Анна — определенно.

— То дело боярское, не холопье. Ты, матушка, спросила, я ответ дал, а что, почему, разве мне ведомо? Там Епифанька пришел, прикажешь звать?

Я кивнула. Никогда я своей жизни я не была озадачена сильнее: сватали девушку, не пригодную к роли жены, но как знать…

— Стой. А что, боярин тот и граф какого возраста были?

— Так мужи, — опять пожал плечами Пимен и, открыв дверь, поманил к себе кого-то. Уточнять, что он имел в виду под «мужами», я уже не стала, все выясню у своих баб и падчериц.

Епифанька, кем бы он ни был, меня побаивался. Я ждала его появления с любопытством — ему доверяли убирать трапезную, а входить к боярыне он не спешил. Пимен потерял терпение, выскочил из кабинета и затолкал ко мне худющего паренька. Я махнула рукой — выйди, мол, и дверь закрой. И не надо за меня опасаться.

Епифаньке было лет семнадцать, но вот был ли он блажной, как назвал его Пимен — возникли сомнения. Он бормотал что-то себе под нос, не поднимал головы, и все же я видела в этом какую-то наигранность.

— Посмотри на меня, — ласково попросила я. — Не обижу. — Епифанька выпрямился, перестал бормотать. — Скажи, ты в трапезной убирал, когда боярина убили?

Он кивнул.

— А что видел, что слышал? Заходил кто, входил, выходил? Видел кого?

Епифанька помотал головой. Очень выверено-быстро, не так, как если бы еще не дослушал меня и изо всех сил попытался бы сыграть в искренность, и не думая долго. Но, возможно, я спросила не так, он ответил мне на последний вопрос, прослушав прочее.

— Что видел? — повторила я. — Расскажи. Не бойся. Или, может, голоса какие были? Или приходил кто, спускался? Или в трапезной был?

Епифанька опять замотал головой. Я уже было решила, что сидела в кабинете с мужем достаточно долго, что из трапезной успели все убрать, и лишь потом кто-то пошел осуществлять свое темное дело, но Епифанька вдруг издал короткое мычание, поднял руки и провел по лбу сперва правой рукой, потом левой.

Что за… Есть ли связь, что именно в этот день убирать — или присматривать — за трапезной прислали того, кто ни под одной пыткой не расскажет, как было дело? Как ни растягивай его и ни жги… Но пока я кусала губы и кривилась, Епифанька еще раз повторил свой выразительный жест.

— О чем ты? — нахмурилась я. — Что это?

Епифанька в отчаянии промычал еще раз и снова огладил лоб. Я его не понимала, а он как мог пытался сказать, что видел.

— Пимен! — крикнула я. В дверь с готовностью просунулась борода. — А ну скажи, кто сюда Епифаньку в тот вечер прислал?

— Так Петр, боярыня, — прогудел Пимен. — Он уже который день-то тогда лежал? Осьмой? Спину сорвал. А сейчас здоров сызнова, только надолго ли?

— А оставался кто, когда мы с боярином в кабинет ушли?

— Так никого, матушка.

— Аы-ы!

Епифанька тряс головой с такой яростью, что я растерялась. На Пимена он даже и не смотрел — возможно, то, что видел Епифанька, словам Пимена не противоречило, но жест?.. Он в который раз повторил этот жест, и ведь это значило что-то очень определенное, что не спутать ни с чем. Я не должна была спутать, то, что показывал Епифанька, нельзя было трактовать двояко — если бы на моем месте была настоящая боярыня Головина, она, скорее всего, поняла бы пантомиму с первого раза.

Меня осенило.

— Пимен, а боярышни были разве в трапезной с нами?

— Да что ты, матушка? — ужаснулся Пимен. Спросила я что-то настолько недопустимое, что у бедняги борода затряслась. — Разве то можно?

Откуда я знаю, можно или нельзя, идиот, подумала я, а Епифанька встрепенулся, закрутил головой. Боярышни? Лента, повязанная вокруг головы? Или кто-то из моих девок-холопок?

Глава четырнадцатая

— О чем он говорит? — пробормотала я. Пимен расслышал, несмотря на мычание Епифаньки.

— Да Пятеро ведают, матушка, — озадаченно откликнулся он. — Дурной он. Боярин-батюшка бы его продал, кабы не Фроська.

— Фроська?..

— Так сестра она ему, — пояснил Пимен. — Как ее в твой двор за Трофима отдали, а этого вон… с ней вместе, и жалко ведь его, хлопчик работящий, добрый.

В его голосе зазвучали незнакомые мне прежде нотки. Что же, Пимен способен на сострадание — почему нет? У меня у самой Епифанька вызывал симпатию — и нет, он вовсе не был дураком, но кто будет заниматься социализацией немого в это время?..