Боярыня

— Слушай, толмач, — выдохнула я, и боль от схватки словно пропала, — помоги мне выбраться отсюда. Я тебе заплачу. Я очень богата.

— Да как, боярыня? — озадачился толмач и потянул меня выше. — Дохтурь вон какой сердитый.

— К черту… к морам доктора. — Так ему будет понятнее. — Пойдешь со мной, если кто спросит, скажешь, что доктор велел мне ходить и ходить, — я шептала очень быстро, надеясь, что меня понимают и принимают мои слова. — Если за нами кто увяжется — пускай. Найдешь мой возок, Афоньку найдешь, это кучер мой. А не найдешь Афоньку, не страшно, любого, кто согласен меня отвезти. В моих палатах дам тебе денег столько, что работать тебе больше не придется. Вообще.

Последние слова он, конечно, не понял, но часть о деньгах заставила его вздрогнуть.

— Сейчас тебя доктор спросит, что делаешь, объясни как сумеешь, что у нас повитухи так требуют. Ходить и ходить. Понял?

Кто сказал, что красота спасет мир? Наивный идеализм. Мир спасет жадность. Доктор что-то верещал вслед, но мой спаситель не повел ухом. Какой же неправильный у меня выходит сюжет — то холоп, то мещанчик, выучивший на другом языке пару фраз. Где принцы? Остались в сказках?

Ажиотаж немного прошел, я, конечно, замечала людей, которые провожали нас взглядами, но в целом происходящее со мной никого всерьез не интересовало. Толмач впихнул меня в комнатку и велел обождать.

— Как зовут тебя? — спросила я.

— Феофан, боярыня. Дьяк посольского приказу.

Я, как бы больно не ни было, улыбнулась. Какое…. милое совпадение. Можно мне сейчас вместе с квартирным вором и пусть даже бесполезным старшим по дому сюда квалифицированного врача?

— А в один момент обернусь, — заметил Феофан и испарился. Я осмотрелась: абсолютно «старый» дворец, такой же, как и мои палаты. Никакой легкости, как в том крыле, где я встретила императрицу, а комнату, где я провела добрый час, я вообще не помнила.

Ждать пришлось, несмотря на обещания Феофана, долго. Схватки становились сильнее, но я к ним — как бы сказать? — привыкла и воспринимала как должное. Не самая сильная боль, и, может, мой организм выбросил порцию гормонов, помогающих справиться, а может, повысился или понизился уровень стресса, но состояние было вполне выносимым. Заглянула какая-то барышня и испуганно ойкнула, и больше меня не беспокоил никто. Я сосредоточилась на своих ощущениях… и малыше. Если все пройдет хорошо, а все пройдет хорошо, я его скоро увижу. Возьму на руки. Прижму к себе. Сейчас очень сложно нам обоим — мы справимся, и потом не будет никого счастливее нас.

Мне плевать, кто отец моего ребенка. Мне важен только он сам, мальчик или девочка, стремящийся в этот мир — не самый лучший, не самый справедливый, не самый прогрессивный, для того чтобы я никогда не чувствовала себя одинокой и никому не нужной. Чтобы у меня были силы, сравнимые с всемогуществом. Чтобы я могла не хуже императрицы сокрушать любых мор и равнять с землей горы.

Я немного впала в забытье — может, задремала между схватками, и испугалась, увидев перед собой двух мужиков, но сразу опознала в них Афоньку и Феофана. Они меня подняли под руки и повели куда-то темными каменными коридорами… видимо, поняла я, это совсем старая часть дворца, старше моего дома, и скоро ее снесут, как неуместное напоминание о «темных временах», срежут, как бороды, пожгут, как исконное платье. Распахнулась дверь, и я увидела возок. Афонька открыл дверцу, и Феофан пропихнул меня туда.

— Стой! — крикнула я прежде, чем он успел закрыть дверцу. — Стой. Я награжу тебя, как обещала.

Но проще было сказать, чем сделать. Я не могла наклониться к ларчику, и, на мое счастье, сообразил Афонька и, проснувшись в возок, откинул крышку.

— Пусть берет, сколько унести сможет, — велела я. — И тебя награжу.

Что грозило Феофану за то, что он ослушался приказа — если он был — и вывел меня из дворца? То ли он не знал, то ли ему плевать было на это. Но он себя не обидел — выгреб столько монет, что у Афоньки глаза на лоб полезли. Так, звеня всеми карманами, с двумя горстями монет в руках, Феофан откланялся и пропал, а Афонька, захлопывая ларчик и закрывая дверцу возка, проворчал:

— От скаженный, алчба одолела! Ну, матушка, Пятеро благословят!

Возок тронулся с места, а я… Я в одно мгновение оказалась залита околоплодными водами. То, что я раньше принимала за них, было то ли предвестником, то ли чем-то другим… Стало морозно, и я утешала себя, что много времени дорога не займет. Возок летит быстро.

И тут я вспомнила, что велела императрица светлейшему: отвезти меня в палаты и учинить у меня обыск. Как бы меня ни потряхивало, как бы страх липкими холодными пальцами ни пытался цапнуть за горло, я расхохоталась в очередной раз: дьяк посольского приказа Феофан заработал на мне десятилетнее жалованье… без последствий для себя. Лихо, лихо.

«Лихо», — все еще повторяла я, когда возок влетел на мой двор. «Лихо, лихо!» Ржали лошади, толпились люди, и это была не моя челядь; первая, кто подбежала ко мне, оказалась Наталья с воплем:

— Ай, матушка, ну что ж долго-то так, ай, Афонька, дурень ты ленивый, дурень! За чем тебя, убоже, посылать! Поди, матушка, банька-то готова давно, а в доме твоем государевы люди рыщут! Мол, то приказ владычицы. Вон и дьяк этот! И тот, что в доме, весь важный, боярышень до слез же перепугал! Сказала бы ты им, матушка, куда же на женскую половину-то, ай!

— Позже, — сквозь зубы выдавила я. — Я в родах. В баню?

Ну пускай…

— А доктор? — уточнила я, когда Наталья, все еще ругая Афоньку, выволакивала меня из возка. — Доктора прислали?

— Ай? — удивилась она. — Матушка, идем, идем, вот ноженьки ставь сюда осторожнее… Да что встал, Афонька, иди помоги боярыне, дверь открой! Зачем доктор? Ты же здоровая!

При князе и дьяке — вон он стоит, на морозе, и смотрит на меня, как мне чудится, — с ребенком сделать ничего не посмеют.

Или я продолжала тешить себя иллюзиями, снова что-то успев позабыть.

В бане меня раздели, переодели в чистую рубаху, расплели косы. Пахло травами — мне тоже дали выпить отвар какой-то травы, и я сперва пыталась сопротивляться, потом решила, что им видней. Неизвестно, какой силы боли будут дальше, и если сработает анестезия, неплохо. Я ведь не первая, не подопытный кролик, все будет хорошо, обязательно будет хорошо…

Как ни странно, но суеты не было, как и посторонних людей. Мои девушки, одетые, им было жарко, но они стойко терпели, Наталья, еще одна женщина, мне незнакомая, которая всем в общем и распоряжалась. Она тоже меня осмотрела и — что меня бесконечно удивило — даже не поленилась определить раскрытие.

— Скоро уже, — кивнула она Наталье, а боль становилась все жестче и сильнее. Не то чтобы я не могла с ней пока справляться…

— Ты кричи, боярыня, кричи, — посоветовала повитуха, — крик, он помогает.

Правильно дышать в эти времена не умели и смотрели на то, что подсказывает сама природа? Крик напрягает нужные мышцы?.. Я поверила. Мне все равно больше ничего не оставалось.

— Наталья? — позвала я, когда очередная схватка отпустила. Уже ненадолго, я это знала. — Всех вон.

— Да что ты, матушка? — испугалась она. — Как вон?

— Молча. Оставь повитуху, сама останься, ну и… Марью позови.

— Она немощна, матушка.

— Наплевать, — отчеканила я и набрала в грудь воздуха.

Это, наверное, будет длиться вечно.

Наталья исполнила мой приказ, хотя, как я подозревала, все девушки остались в предбанничке. Марья, несмотря на возраст, стояла возле моей головы, утирала пот, давала пить. Не обошлось и без курьезов — опытные женщины никак не среагировали на то, что мой плотный завтрак, а может, и вчерашний обед, которого нынешняя я не помнила, потребовал выхода. Я потребовала фигурку Милостивой, но потом, понимая, что могу стиснуть ее слишком сильно и повредить, отдала ее, и Марья поставила ее на лавочку рядом со мной. Мне удавалось даже поспать — урывками, буквально минуту, потому что схватки следовали уже часто и сильно, я насчитала, если, конечно, не ошиблась, три за десять минут. Ошиблась, естественно, какие уж тут подсчеты.