Страница 3 из 51
-Не балуешь ты меня совсем, — Ганна надула полные губы, когда-то в самом деле казавшиеся мне до одури соблазнительными. Правильно мать в детстве говорила: пока мороженое раз в неделю — десерт, а дай есть до отвалу — будет вкусом не лучше супа крапивного. А я, дурак, не верил. Надо что ли сходить, покаяться.
“Отец, сука, совсем уж с новой любовницей распоясался. Однажды войду в силу и лично яйца его побью, пока не найду заветное и не переломлю иглу за материнские слезы.”
-Так ведь месяц не сплю, к Купале готовимся, — тупая отмазка, но другая в голову не пришла, да и достал разговор этот — сил нет. С другой стороны, все готовились к празднику Купалы: и люди, и нечисть и сами Боги. Обвинить меня было не в чем, но я все же решил добавить, — выбери себе что-нибудь в ювелирном, пусть на мой счёт запишут.
Ганна обиженно вздохнула, махнула рукой, будто выуживая что-то из воздуха:
-Веник твой, из всех деревьев по хворостине. От хворей, что тебя, заразу и так не берут, от дури, хоть поздно уже и от сглазу, конечно, — скривила губы. — Где найти дурака, который бы посмел Кощея сглазить. Да и не пристанет ведь, отлетит, как от щита невидимого сторицей вернется пакостнику.
-Люблю умных женщин, — забирая веник, вскользь коснулся губами протягивающих его рук.
"А тебя не люблю. Ты и сама, небось, будучи умной, знаешь".
-Мне пора, — проигнорировав подставленные для поцелуя губы, чмокнул в макушку. -Увидимся завтра.
Исчезнув в вихре портала, вышел уже у натопленной баньки, расположенной в господской части поместья, куда не пускали чужаков и гостей. Небольшой деревянный сруб дымил в небо запахами мяты, папоротника и лютиков. Довольно втянув воздух, наполненный ароматами трав, скинул баннику-прислужнику вещи.
-Остальные на месте? — спросил баньщика. Пояснять, кого жду не приходилось: мы с Тимом и Светом всегда на Агриппину ходили париться в баню. Еще с юных лет прижилась эта традиция. Да и кто не парится на Руси на Агриппу-то? Тот разве, кому свет не мил, да жизнь опостылела.
-Токма Светослав Никитич, господин, — согнувшись пополам в поклоне пролепетал растрепанный, похожий на сгорбленного старичка в обносках, родственник домового. Отпустил его рукой, подхватив полотенца да ритуальный веник.
Веники на Агриппу собирали из разных деревьев. Ветка березы, ветка ольхи, ветка ивняка — каждое дерево со своим умыслом и силой. Одним положено в бане париться, вторым скот оббивать, чтоб не хворал весь год, да темные не таскали (как будто удержит нас жалкий березовый прут), а третий кидают через плечо, выйдя из парилки. Если упал вершиной в сторону погоста — помрешь в течение года, прямой дорогой к Чернобогу на поклон.
“Что-что, а веник Ганна собрала знатный! Не зря нашим девкам с молоду в головы втолковывают, как надо и что каждая его часть значит.”
-Ганна одарила никак? — словно прочитав мои мысли, насмешливо уточнил развалившийся на банной лавчонке друг. Его деревянная кружка, размером чуть не с лохань, приятно обволакивала ароматом медовухи.
-Завидуй молча, — небрежно кинув полотенце в друга, занял скамью напротив Светослава, зачерпнув чаркой из бочонка рядом. — Хороша медовуха.
Настроившись на приятный вечер без баб и их дури, расслабился, откинув голову на бревенчатые стены. Пар приятно пробирался под кожу. Не успел пригубить медовуху толком, как послышался протяжный вой, грохот и взрыв откуда-то со стороны входа. Парную тут же обдало жаром вспыхнувшего пламени, языки огня слизали веник, голодным зверем набросились на почерневшее полотенце.
“Знатно занялся огонь, зараза!”
Полыхнуло так, будто бензином облили и подожгли. Огонь стеной отделил нас со Светославом от выхода, гарь тут же наполнила небольшую комнатку парилки, и без того душной донельзя.
-А вот и Лихачёв явился, — даваясь смехом, проклятущий змей нежился в пламени, будто парным молоком мамка купала. Повезло же, твари ползучей, огня не бояться!
-Светка, туши, мать твою! — задыхаясь от дыма, заорал я, ливанув из стоящей рядом лохани на перекинувшийся на мою лавку огонь. Убить меня, конечно, не убьет, но гореть заживо так себе удовольствие, даже зная, что в итоге не сдохнешь.
-Скучный ты, Кир, как старый дед, — послышалось ленивое из-за дымной завесы, но огонь сразу же пропал, только горынычева саламандра, довольно шипя и облизываясь развалилась на каменном полу.
-Еще раз назовешь меня бабским прозвищем, лично твои яйца перебью, — напомнил Светослав, но в голосе все еще плясали смешинки. Мы оба знали, что он мне навредить не сможет никогда. Присяга есть присяга.
Я хмыкнул, возвращаясь на обгорелую скамью. Когда появилось это прозвище уже и не вспомню. Наверное, ещё с детства повадился дразнить друга Светкой, сокращая его имя на бабский манер. По юности он бесился смешно, даже как-то порывался навалять мне, но только сам же и пострадал — получил обратку за нарушение магической клятвы. Издревля Горынычи служили охраной при Чернобоге, а значит и при Кощеевых. Потому и не могли бунтовать против тех, кому принадлежали их жизни.
-Сорян, мужики, это не я — всё гены виноваты, — из-за дверного проёма появилась вечно довольная рожа Тима, всегда и везде опаздывающего. Он даже родиться и то опоздал! Пересидел, дурила ленивая, две лишних седьмицы.
-Ты хоть предупреждай, Лихачёв, а вдруг были бы не одни?
— И подумаешь! Ты в скромники что ли заделался, Кир? Вот это новость для "Правды Лукоморья" (прим.автора: местная газета). Сдать тебя что ли журналистам с потрохами? — не найдя, куда приземлить свой зад, Тимофей пихнул в бок Света, чтоб тот подвинулся. Моя-то скамья обгорела чуть не до половины, сам еле разместился.
-Может, я за невинные жизни боюсь. Грех на душу брать не хочу, — проворчал, морщась. В воздухе все еще воняло гарью и запах неприятно щекотал нос.
Дружный, бессовестный ржач был мне ответом.
-Извиняй, но это очень смешно, Кир. Слышал, Свет, Кощей боится упокоить лишнюю душу! Умора, ну! — задыхаясь от хохота, Лихачёв без грамма страха смотрел на сгусток тьмы в моей ладони. — Тягаться завтра будем, братан, остынь. Дождись уже Купалы, не гневи Даждьбога.
Тяжело вздохнув, развеял послушную некромагию.
“И правда, завтра можно будет оторваться на славу! А сегодня очищение и медитации”
Попарившись и поныряв в протекавшую позади баньки Смородинку — (прим. автора: река, разделяющая мир живых и мертвых) — мы, слегка захмелевшие на меду, вышли на спор кидать веники. Тимофеев упал вершиной к реке, Горынычев — в сторону мира яви, людского мира, а мой аккурат на погост.
-Эх, ничему нельзя нынче доверять, даже дедовским приметам, — наигранно — раздосадовано вздохнул хохмач-Тим. — Ну куда тебе на погост, ты ж Бессмертный, сволочь.
-Хочешь притопим тебя прям тут, в Смородинке, тогда хоть твое предсказание исполнится, идиота кусок, — пьяно огрызнулся я, заржав над шутливо-испуганной рожей друга. — Шут ты гороховый, Тим. Даже не скажешь, что из приличной нечистой семьи!
Глава 2.3
Яда
Не смотря на мои надежды, день не задался с самого утра. Костюм, в котором планировала появиться перед начальством элитного клуба был безнадежно испорчен, на юбке красовались затяжки от кошачьих когтей.
«Единственная моя дорогая, люксовая, вещь, между прочим! Как раз для правильного первого впечатления. Ох и Васька!»
Пришлось выдумывать замену.
«Что ж, если не получилось выйти томной красоткой, буду загадочной готкой!»
Выудив из чемодана черное платье с принтом смешных котиков, надела плотные черные гольфы и мохнатую кофту. Пусть и лето на дворе, но близость леса делала воздух прохладнее. Макияж решила сделать небрежным, слегка размазанным, в тон волосам. Получилось, на мой вкус, отлично!
«Как раз для клуба».
Выйдя на крылечко, зачем-то поздоровалась с Якимом, который при виде меня чуть было не упал со своей жердочки смешно растопырив клюв.