Страница 407 из 426
— Да, дочка. Четыре годика.
— Как ее зовут?
— Габриэлла. А твою?
Девочка закрыла глазки. От Армагеддона до полного блаженства не прошло и двух минут.
— Клер.
— Хорошее имя, — сказал я.
— Правда? — Она улыбнулась мне широкой и в то же время застенчивой улыбкой, полной очарования. — Вам нравится?
— Угу. Не затасканное. И не слишком модное.
— Вас тоже бесит, когда детей называют дурацкими именами вроде Персиваль или Оазис?
— А помнишь ирландский период? — спросила Энджи.
Аманда кивнула и рассмеялась:
— Бесчисленные Деверо и Фионы.
— Я знаю одну пару, — сказал я, — так они своего сына назвали Боно.
Она расхохоталась так громко, что девочка на миг приоткрыла глазки.
— Быть такого не может!
— Не может, — признался я. — Это шутка.
С секунду мы молчали. Улыбки постепенно стирались с наших лиц. Мамаши и спортсмен не обращали на нас внимания, но в парке, на полпути между площадкой и дорогой, я заметил какого-то мужчину. Он держал голову низко опущенной и ходил туда-сюда, стараясь не смотреть в нашу сторону.
— Это, видимо, отец? — спросил я.
Аманда посмотрела через плечо и обернулась ко мне.
— Он самый.
Энджи прищурилась:
— Вроде староват для тебя.
— Меня никогда не интересовали мальчишки.
— Ясно, — сказал я. — И что ты отвечаешь, если тебя спрашивают, кто он? Что он твой отец?
— Иногда. Иногда — что он мой дядя. Иногда — что старший брат. — Она пожала плечами. — Большинство людей этим вполне удовлетворяются. И больше никаких вопросов не задают.
— А чего он не работе? — спросила Энджи.
— Да он вроде как в отпуске. — Она помахала ему, он сунул руки в карманы куртки и двинулся к нам.
— А что вы будете делать, когда отпуск закончится?
Она снова пожала плечами.
— Будем решать проблемы по мере их возникновения.
— Неужели тебе этого хочется — устраивать свою жизнь здесь, в Беркширах?
Она посмотрела по сторонам:
— А чем тут плохо? Беркширы — место получше многих других.
— Значит, ты что-то запомнила? Тебе ведь тогда было всего четыре года.
Глаза у нее сверкнули.
— Я все помню.
Все — то есть слезы, крики, арест двух людей, которые ее любили, и меня, наблюдавшего за происходящим со стороны, хотя именно я был его причиной.
Она помнила все.
Мужчина наконец дошел до нас и протянул Аманде пустышку.
— Спасибо, — сказала она.
— Не за что. — Он обернулся ко мне. — Патрик. Энджи.
— Как дела, Дре?
Они жили всего в миле от собачьей площадки, в типовом двухэтажном доме, стоявшем на главной дороге. Сегодня утром мы проезжали мимо него как минимум дюжину раз. Светло-бежевые стены дома составляли приятный контраст с оконными рамами и столбами крыльца цвета меди. От дороги с широкими тротуарами его отделяло несколько ярдов. Пейзаж скорее напоминал небольшой городок, чем деревню. Через улицу расстилалась лужайка; за ней начиналась грунтовая дорога; дальше виднелась церковь с белой колокольней и протекал ручей.
— Здесь так тихо, — сказала Аманда, когда мы выбрались из машин и сошлись на тротуаре. — Иногда ночью журчанье воды спать не дает.
— Ужас, — сказал я.
— Как я понимаю, ты не большой поклонник природы, — сказал Дре.
— Природу-то я люблю, но на расстоянии.
Аманда вытащила Клер из детского автомобильного сиденья и передала ее мне:
— Не возражаете?
Затем снова влезла в салон и вытащила сумку с памперсами. Дре вынул из багажника «субару» коляску, и мы по тропинке направились к дому.
— Давайте я ее возьму, — сказала Аманда.
— Если ты не против, я ее понесу.
— Ладно, если хотите.
Я уже забыл, какие груднички крошечные. Клер весила максимум восемь с половиной фунтов. Из-за туч выглянуло солнце, и луч упал ей на лицо. Она сморщилась и закрыла глаза кулачками. Но ненадолго, потому что почти тут же убрала кулачки и открыла глаза. Цветом они напоминали выдержанный скотч и глядели на меня с изумлением — во всяком случае, мне так показалось. В них я прочитал немой вопрос, означавший не просто кто ты, но и, главное, где я и что тут происходит.
Я вспомнил, что еще недавно Габби смотрела на этот незнакомый мир, заполненный вещами, не имевшими названий, точно так же. С искренним непониманием. И спросить нельзя, пока не научишься говорить. Впрочем, она еще даже не понимала, что можно научиться что-то такое понимать.
Мы ступили через порог, свет померк, и личико Клер потемнело. Я присмотрелся к ней внимательнее. Она была невероятно хорошенькая. Пухлые щечки, карамельного цвета глаза, ротик как розовый бутон. Нетрудно было предположить, что из нее вырастет настоящая красавица. Скорее всего, от поклонников у нее не будет отбою.
Она захныкала, и Аманда забрала ее у меня. Только тут меня осенило: красавица или нет, но Клер ни капли не походила ни на Аманду, ни на Дре.
— Слушай, Дре, — сказал я, когда мы расселись в гостиной с камином из гладкого серого камня.
— Слушаю, Патрик.
На нем были темно-коричневые джинсы, светло-серая рубашка поло без воротника, темно-синий джемпер. Темно-серую шляпу он так и не снял. В Беркширах он смотрелся так же уместно, как золотой зуб во рту. Из внутреннего кармана куртки он достал оловянную фляжку и глотнул из нее. Аманда глядела, как он сует фляжку назад в карман, и в глазах ее читалось нечто, весьма близко напоминавшее неодобрение. Она села на другом конце дивана и стала укачивать малышку.
Я сказал:
— Мне вот что интересно. Как ты вернешься на работу в службу социальной защиты, если у тебя самого, мать твою так, незаконная семья?
— Пожалуйста, не выражайся. Здесь ребенок, — подала голос Аманда.
— Ей всего три недели, — огрызнулся Дре.
— Все равно я не хочу, чтобы она слышала плохие слова. Скажи, Патрик, а перед своей дочерью ты тоже ругаешься?
— Когда она была младенцем, ругался. Сейчас уже нет.
— А что Энджи об этом думала?
Я взглянул на свою жену с легкой улыбкой. Она ответила мне тем же.
— Вообще-то ее это раздражало. Немножко.
— Вообще-то ее это очень сильно раздражало, — сказала Энджи.
Аманда сверкнула на нас глазами, без слов говоря: вот именно.
— Ладно. Убедила, — сказал я. — Прошу прощения. Больше не повторится.
— Спасибо.
— Так вот, Дре.
— Ну что? Тебя интересует, как я собираюсь работать в службе социальной защиты, если сам сожительствую с несовершеннолетней?
— Что-то вроде того.
Он наклонился вперед и сжал ладони.
— А кто сказал, что это кого-то касается?
Я ухмыльнулся:
— Позволь мне, Дре, поделиться с тобой своими мыслями. У меня четырехлетняя дочь. И я на миг представил себе, как через двенадцать лет она сожительствует с каким-то подонком из соцслужбы, который вдвое ее старше, придерживается морального кодекса продюсера реалити-шоу и прикладывается к фляжке еще до полудня.
— Полдень уже наступил, — сказал он.
— Но вряд ли это твой главный критерий. А, Дре?
Не успел он ответить, как Аманда сказала:
— Молоко уже согрелось. Бутылочка в миске, в раковине.
Дре поднялся с дивана и пошел на кухню.
Аманда сказала:
— Знаешь, Патрик, на твоем месте я бы о морали не рассуждала. Немножко поздно.
— Ты что, считаешь себя выше морали? С высоты своих шестнадцати лет?
— Я не говорила, что я выше морали. Я только имела в виду, что твой праведный гнев здесь не к месту. Если учесть прошлое всех, кто тут присутствует. Иначе говоря, если ты думаешь, что получил второй шанс спасти мою честь после того, как двенадцать лет назад вернул меня матери, которой я была не нужна, то никакого шанса у тебя нет. Не стоит тешить себя иллюзиями. А если тебя мучают угрызения совести, найди себе священника. Такого, у которого у самого совесть чиста. Если такие еще остались.
Энджи посмотрела на меня. Ну что ж, сам нарвался, говорил ее взгляд.