Страница 3 из 74
Сразу за чайной, под водосточной трубой, рос крохотный, нежный папоротник, которого ещё неделю назад здесь не было. Пытливый Алисин взгляд сразу же заметил выделявшуюся на общем фоне сочную зелень, узорчатые, изящно раскинувшиеся листики. Настоящее волшебство. Оценив освещённость, Алиса разочарованно поджала губы. Узкий переулок был уныло тёмным, при себе у неё не было ни фонаря, ни зеркала, да и плёночных пластинок осталось всего несколько штук. Она не станет их тратить на кадры, которые вряд ли порадуют результатом.
– Прошу прощения, юный господин папоротник, – сказала она, делая лёгкий реверанс. – Может, в следующий раз, когда вы чуть подрастёте.
«Ну или разложитесь, как телескоп».
Пройдя по извилистой улочке и углубившись в неразбериху старых зданий, Алиса нырнула под низкую арку и наконец очутилась у своей истинной цели. Когда-то этот небольшой открытый участок официально назывался Веллингтонской площадью, теперь же был известен просто как «площадь». На площади собиралась для игр местная детвора, часто это были сыновья и дочери иммигрантов или сироты, которых не очень-то жаловали в парках поблагоустроеннее. Алиса фотографировала ребятишек, слушая истории об их родине и переезде в Англию (некоторые из них, особенно у натурщиков совсем юного возраста, смешивались с традиционными сказками их стран).
Сегодня стайка ребятишек обзавелась мячом. Они гоняли его в углу, меся грязь. В другом углу три девочки были увлечены игрой на счёт, легко переключаясь с английского на русский и идиш, а затем обратно. Алиса вытащила камеру и принялась продумывать варианты композиции.
– О, поглядите, знатная англичанка пришла пофотографировать бедных, но симпатичных иностранных детишек.
Алиса резко повернулась, оскорблённая как словами, так и тоном, которым они были сказаны. Молодой человек ненамного старше её лениво облокотился на потёртую статую пушки и одарил Алису непроницаемой улыбкой. Его наряд разительно выделялся на фоне толпы: во-первых, дети такое не носят, во-вторых, он был чистым и отутюженным, серым и профессиональным. Пиджак сидел безупречно, брюки были подогнаны по фигуре. Часов у юноши не было, но фиолетовый галстук смотрелся дорого и, судя по всему, был сшит из шёлка. Шляпа была тщательно вычищена. Из-под неё выглядывали рыжие волосы тёмного, чуть ли не чёрного оттенка, аккуратно подстриженные вокруг ушей и шеи. Светло-карие глаза казались почти оранжевыми. Щёки светились здоровым румянцем.
– Скажите, – продолжил он, протягивая руку, чтобы погладить бездомную кошку, которая быстро исчезла за углом, – вам, благодетелям, нравится лить крокодиловы слёзы над портретами нищих и укладом их жизни?
– Прошу прощения, – ответила Алиса холодно, выпрямляя спину так резко, что та хрустнула. – Эти снимки для моего личного пользования и периодической демонстрации их моей тётей избранной и тактичной публике. Я не какая-нибудь жуткая благодетельница, упивающаяся несчастьем окружающих.
– О? И как много вам известно об их «несчастье»? Что вы вообще о них знаете? – напирал незнакомец.
Алиса окинула его холодным взглядом:
– Вон та девочка в кофте с большой перламутровой пуговицей. Её зовут Адина. Она из приюта, который расположен слишком далеко от Санкт-Петербурга, чтобы его обитатели могли не бояться погромов. Её мать умерла, отец с тётей Сильви – вся семья, которая есть у неё в целом свете. – Она указала на другого ребёнка: – Это Саша. Ему, должно быть, лет пять, и он предпочитает сыр конфетам. Его мать шьёт на заказ, отец собирает макулатуру для бумажных фабрик, а сестра умирает от туберкулёза, хотя он этого пока толком не понимает. Я никогда не говорю с ними покровительственно и никогда не задариваю их сладостями или монетами, чтобы они мне позировали. Если я что-нибудь приношу, этого хватит на всех, и угощаю я от чистого сердца. Даже к самым маленьким я отношусь с той же добротой и уважением, которых жду от всякого. – Последнюю фразу она произнесла подчёркнуто, сверля незнакомца взглядом.
– Ладно, ладно. – Молодой человек непринуждённо рассмеялся. – Прошу прощения. Мои обвинения были голословными. Я повёл себя как негодяй и мерзавец.
Он поклонился, и на сей раз в его жесте не было насмешки.
– Извинения приняты, – ответила Алиса вежливо, но по-прежнему холодно. – Можно поинтересоваться, с кем я имею удовольствие вести беседу?
– Кац, – ответил он, снимая шляпу. – Авраам Джозеф Кац, эсквайр. Барристер фирмы «Александрос и Айви», но вы можете звать меня Кац. К вашим услугам.
– Я... – начала она представляться.
– О, все здесь знают Алису с камерой, – сказал юноша, обводя площадь рукой. – Единственную и неповторимую. И всё же вы должны понимать: эти дети (даже те из нас, кто здесь вырос) имеют не слишком-то радостный опыт общения с вашими соотечественниками. Их доля – либо холодные издёвки да насмешки, либо безучастная благотворительность и эксплуатация. Золотая середина – редкость.
– Нас? Вы говорите... выглядите как... – Алиса запнулась, боясь показаться грубой. – Британец.
– Я здесь родился. Чего не скажешь о моих родителях, – произнёс Кац, пожимая плечами. – Они тяжело трудились, а я усердно учился. Теперь я помогаю, оказывая бесплатные правовые услуги. Порой кто-то, обладающий законной властью, должен вмешаться и спасти ребёнка от богадельни или его родителя от тюрьмы. А то и хуже. Бывает, какой-нибудь благодетель (скажем, с камерой) забирает ребёнка себе. Чтобы выставлять его как цирковую зверушку, или якобы с целью благотворительности, или для... целей, о которых лучше не упоминать вслух.
– Какой ужас, – искренно возмутилась Алиса. – Я ужасно, ужасно сожалею, что подобное происходит. И всё же вы не можете обвинять меня в поступках моих безнравственных соотечественников. Это всё равно как если бы я стала относиться ко всем вам плохо из-за одного гнилого яблока, привезённого из России.
– Совершенно справедливое замечание, – тотчас согласился он. – В таком случае моя впечатляющая физиономия к вашим услугам, если вы когда-нибудь решите вернуться и снять мой портрет. Я совершеннолетний и сын иммигрантов и могу дать законное согласие на разумное использование моего изображения, если до этого дойдёт.
В его тоне не было ничего предосудительного. Он не подмигнул ей, и его слова не прозвучали двусмысленно. Он улыбнулся, и это выглядело совершенно безобидно, никакого театрального наклона головы, как во время позирования. Не было похоже, чтобы он заигрывал с Алисой или угрожал ей.
И в этом было что-то странное.
– Ваш английский лучше, чем у многих моих соотечественников, – произнесла она медленно, пытаясь понять, что бы это значило. – По крайней мере, лучше, чем у моих соседей.
Да что она такое городит? Наверняка её комментарий прозвучал грубо. Кац вырос в этих краях – он только что об этом упомянул! Разумеется, он прекрасно говорит по-английски!
– Ну, я барристер, не забыли? Я знаю латынь, а также русский и английский. «Квоусквэ тандэм» и всё в таком духе. Вероятно, мне следует выучить французский, так я наконец смогу выговорить названия вин.
Мир перед глазами Алисы немного закружился, словно она падала в кроличью нору. Какой странный юноша и какой странный способ познакомиться! Обычно она либо избегала молодых людей, которых ей навязывала сестра, либо быстро забывала тех, с которыми ей довелось познакомиться самой. Большинство из них были занудами, и с ними вряд ли можно было пересечься на забытой площади. Все они отпускали плоские и сальные шуточки и цитировали римских мыслителей, полагая, что Алиса не знакома с их трудами.
У неё ни разу не возникло желания сфотографировать кого-нибудь из них.
Чего она не могла сказать про господина Каца.
– Нужно было взять больше плёнки, – соврала она. И всё же немало кадров ждали обработки у тёти Вивиан. Вообще-то, именно этим Алисе сейчас следовало заниматься, а не слоняться по городу в поисках приключений. – Я как раз думала об этом, когда вы заговорили со мной.