Не верь глазам своим

– Я понимаю, мисс Лодердейл.

Сколько раз я просила называть меня Сарой! После пропажи нашей первой помощницы и няни, мисс Веракрус, Констанс появилась в нашем доме и годами служила верой и правдой. Она знала меня с двенадцати лет и смогла бы рассказать обо мне больше, чем родные родители. С какой начинкой я люблю пироги. В какого мальчика влюбилась в выпускном классе. В какой шуфляде прятала дневник с сокровенными мечтами.

Именно Констанс смазывала мои коленки и дула на них, чтобы не болело, когда я неуклюже падала у балетного станка. Мне не нравилось крутиться на носочках, стирая пальцы в мозоли, и, к неудовольствию матери, этот вид искусства никак мне не давался, а она отправила меня в балетную школу, потому что дочери всех знакомых Лодердейлов из высшего света обязательно ходили в какую-нибудь студию изящного мастерства. А чем дочь Лодердейлов была хуже? Когда я со слезами вытребовала уйти из балета, не выкрутив ни одного приличного па, она поняла, что всем.

Именно Констанс утешала меня, когда Джереми Фэрфакс ни с того ни с сего бросил меня прямо посреди школьного коридора на глазах у всех одноклассников, выставив меня на посмешище. В пятнадцать любое расставание сравнимо с концом света, а когда твоё поражение видит вся школа – апокалипсис, не меньше. Маме я сказать побоялась – ни к чему было лишний раз доказывать, что её дочь ни на что не годится. Прибежав домой в слезах, я закрылась в комнате, и только Констанс прорвала оборону, навестила меня с подносом румяного печенья и гладила по плечу, пока я не выплакалась до последней капли. А потом взяла мои ладошки в свои и сказала, что Джереми Фэрфакс – полный кретин, если воротит нос от такой, как я.

Именно Констанс сидела в первом ряду на вручении дипломов, заменяя мне сразу и отца, и мать. Первый заключал очередную многомиллионную сделку, а вторая штурмовала кабинет мэра не с первой и не последней петицией, чтобы старый кинотеатр в Хэмпдене, в квартале от нашего дома, или отреставрировали или снесли ко всем чертям. Внешний облик района значил для неё больше, чем достижения собственной дочери.

И как только я сближалась с Констанс, и добивалась своего – она звала меня просто Сарой, как добрая тётушка, что годами жила с нами под одной крышей – мама вихрем вносилась в наши доверительные отношения и пресекала всякую фамильярность.

– Она наша домработница, милая. – Ошарашено заявляла она, когда Констанс выходила из комнаты и не могла услышать подобных несправедливостей в свой адрес. – И должна обращаться к тебе соответственно.

Лишь окончив школу, я научилась давать маминым выходкам отпор, обрела голос и смелость им пользоваться, но всё равно проигрывала в каждой войне. Можно любить человека, но ненавидеть его поступки.

Напряжённость Констанс переполняла коридор до краёв и чуть не вырывалась из окон. Она будто увидела призрак и грызла губы, боясь в этом признаться.

– Простите… Сара… Но ваш отец уже десять минут говорит по телефону, так что миссис Лодердейл должна спуститься. И… и вы тоже.

Я нахмурилась. Маму нельзя беспокоить, даже если она в лучшем расположении духа, что бывало нечасто. Но пока ею завладевала хандра, любая микровспышка волнения могла оказаться спусковым механизмом.

– Кто же пришёл?

– Вы должны сами увидеть.

– Идёмте. – Сказала я, отдаляясь от комнаты мамы. Поведение домработницы взволновало меня. – Я сама с ним встречусь.

Пока винтовая лестница вела меня вниз, я мысленно перебрала имена всех возможных визитёров. Одна из так называемых подруг мамы из местного «клуба жён олигархов»? Миссис Лэнсберри, мамаша Шейлы, с которой мы сидели за соседними партами в старшей школе Хэмпдена и скрыто ненавидели друг друга? Алиссия Сент-Клер, супруга Грэхема Сент-Клера, исполнительного директора сети «Уолмарт»? С ней на пару мама заведовала местным благотворительным фондом, чтобы хоть куда-то вложить свободное время и деньги. Или Барбара Биггли, что жила в начале Гранд-Вью авеню и комментировала каждый выбранный мамой наряд, считая себя законодательницей мод Балтимора? Я видела её гардеробную. Вещей в ней хватило бы, чтобы одеть целый квартал бездомных, а в ней самой смогла бы жить небольшая, непривередливая семья.

Но уже на середине лестницы я выдохнула. В холле переминался с ноги на ногу молодой мужчина, а не одна из этих буржуйских аристократок, которых я на дух не переносила. Высокий и подтянутый гость в простых брюках и расстёгнутом пальто, из которого выглядывал уютный джемпер, а не дизайнерский костюм-тройка. Каштановые волосы зачёсаны чуть на бок. Красивая линия скул и карие глаза. Он сцепил руки за спиной и стоял не шелохнувшись в страхе ступить хоть на шаг дальше гостеприимного коврика при входе или тронуть хоть пылинку на позолоченной раме – хотя благодаря Констанс в этом доме нельзя отыскать ни пылинки.

Мужчина позволял себе лишь глазами знакомиться с обстановкой дома, но тут же кашлянул, когда заметил нашу процессию. Я вспомнила мамины уроки хорошего тона и приветливо улыбнулась, ещё когда до гостя оставалось добрых двадцать шагов.

– Добрый день. – Поприветствовала я мужчину, поравнявшись с ним.

То ли от природной робости, то ли от подавляющего богатства обстановки, тот некоторое время не мог отвести от меня глаза. Не решался заговорить, словно сама принцесса вышла встретить его. Его глаза впивались в черты моего лица, а руки хаотично задёргались. Сперва он расцепил замок и хотел протянуть ладонь, потом опустил руки по швам.

– Простите, но моя мать не может сейчас принимать гостей. – Взяла я разговор на себя, пока Констанс мялась позади. – Но вы можете зайти позже или передать ей что-то через меня.

Мужчина по-прежнему молча пялился на меня, нагнетая обстановку странным напряжением.

– Могу я узнать ваше имя? – Чуть раздражённо спросила я.

– Здравствуй, Сара. – Наконец выдавил из себя гость. Откуда он знал моё имя? Я вот впервые видела этого человека.

– Мы знакомы?

– Конечно, знакомы. – Мужчина вдохнул в себя весь кислород дома и сказал. – Я Джонатан. Твой брат.

Глава 4

После провала в балетной школе, пуанты отправились в коробку пожертвований маминого благотворительного фонда «Белые ангелы». Она только вступила в ряды местных активисток-домохозяек и хотела оправдать столь удачный взлёт в обществе, а ещё свободные часы без настоящей работы. Нельзя ведь прослыть простой лентяйкой, что почивает на лаврах супружеского успеха.

Мою нелюбовь к лебединому изяществу балетных плие, батман фондю и краузэ мама приняла с неохотой и лишь с подачки папы, который защищал свою дочурку от напастей жены. Когда находил время. Но Вирджиния Лодердейл не была бы собой, если бы не продолжила навязывать своей дочери увлечения, достойные балтиморского бомонда. Ведь все отпрыски местных богачей обязательно играли на каком-нибудь инструменте, скакали верхом или привозили медали со школьных олимпиад.

За школой балета последовали уроки фортепиано и скрипки. И каково же было разочарование матери, когда она поняла, что её дочь не годится для музыки так же, как и для танцев. Медведь наступил мне не только на ногу, но и на ухо, так что после двух месяцев регулярных занятий с лучшими преподавателями скрипка и смычок отправились в ту же самую коробку.

А за ними боди для гимнастики, нотная тетрадь и даже телескоп. Восхищаясь музыкальными успехами Джонатана, мама не могла смириться, что её старшая дочь обделена всякими талантами. Банальна и тривиальна. И её не волновало, что у меня были свои увлечения, в которых бы я хотела преуспеть вместо того, чтобы копировать дочерей её подруг.

Потеряв всякую надежду воспитать из меня балерину, пианистку или астронома, мама поставила на мне крест и лишь махнула рукой, когда я спросила, могу ли записаться в кружок юных модельеров в школе Вест Ройал. Я так любила наряжать кукол и рисовать принцесс всё в новых и новых платьях, что уже с двенадцати лет своей детской страстью предопределила будущее.