Обратная связь (сборник)

— Что он постирал все данные о нем из разных там блоков памяти.

— Это только первый шаг. Но участок ведь должен быть зарегистрирован в земельных книгах округа, как ты полагаешь? Я хочу сказать, что в этой стране еще не перестали хранить информацию на бумаге.

— Значит, в земельных книгах округа этот дом зафиксирован.

— Нет. Из записей была удалена соответствующая страница.

— Не понимаю. Клюг никогда не выходил из дома.

— Самый старый прием в мире. Клюг проник в компьютеризованный архив лос-анджелесского управления полиции и отыскал там некоего Сэмми. Потом послал ему банковский чек на тысячу долларов и письмо, где сообщалось, что Сэмми получит в два раза больше, если заберется в местный архив и сделает то-то и то-то. Сэмми не клюнул, не клюнули также некто Макджи и Молли Ангер. Но Малыш Билли Фипс клюнул и получил второй чек, как было обещано в письме. У них с Клюгом долгие годы оставались прекрасные деловые отношения. Малыш Билли ездит теперь в новеньком «Кадиллаке», причем он понятия не имеет, кто такой Клюг и где он жил. Для Клюга же совершенно не имело значения, сколько он тратил. Деньги он делал буквально из ничего.

Я обдумал услышанное. Видимо, действительно, когда у тебя полно денег, можно сделать практически все, что угодно, а в распоряжении Клюга денег было предостаточно.

— Ты сказала Осборну про Малыша Билли?

— Я стерла этот диск, так же как стерла все упоминания о твоих семистах тысячах. Никогда не знаешь, когда тебе самому понадобится кто-нибудь вроде Малыша Билли.

— Ты не боишься, что у тебя будут из-за этого неприятности?

— Вся жизнь — это риск, Виктор. Самый лучший материал я оставляю себе. Не потому, что намерена им воспользоваться, а потому, что, если когда-нибудь такая вещь понадобится, а у меня ее не окажется, я буду чувствовать себя последней дурой.

Она наклонила голову в сторону, и глаза ее превратились в еле заметные щелочки.

— Скажи мне… Клюг выбрал тебя из всех соседей, потому что целых тридцать лет ты вел себя, как примерный бой-скаут. Как ты относишься к тому, что я делаю?

— Твое поведение я бы назвал восторженно-аморальным, но тебе много пришлось пережить, и по большому счету ты вполне честна. Но вообще мне жаль тех, кто встанет у тебя на пути.

Она ухмыльнулась и потянулась.

— Восторженно-аморальна. Это мне нравится.

— Значит, ты занялась компьютерами, потому что это волна будущего. А тебя никогда не беспокоит?.. Я не знаю, как сказать. Может быть, это глупо, но… Как по-твоему, они не захватят над нами власть?

— Так все думают, пока не начинают пользоваться машинами сами, — ответила она. — Ты не понимаешь, насколько они глупы. Без программ компьютеры буквально ни на что не годны. Но вот во что я действительно верю, так это в то, что власть в будущем будет принадлежать людям, которым компьютеры подчиняются. Они уже захватывают власть. Именно поэтому я компьютерами и занимаюсь.

— Я не это имел в виду. Может быть, я не те слова выбрал.

Она нахмурилась.

— Клюга очень интересовала одна проблема. Он постоянно подсматривал, что делается в лабораториях, занимающихся разработками искусственнрго интеллекта, и много читал по неврологии. Я думаю, он пытался найти что-то общее…

— Между человеческим мозгом и компьютером?

— Не совсем так. Компьютеры представлялись ему нейронами. Клетками мозга. — Она показала рукой на свою машину. — Этой штуке или любому другому компьютеру до человеческого мозга как до звезд. Компьютер не может обобщать, делать выводы, категоризировать или изобретать. При хорошем матобеспечении может создаться впечатление, что он что-то все же делает, но это иллюзия. Давно уже существует предположение, что, если мы наконец создадим компьютер, где будет столько же транзисторов, сколько нейронов в человеческом мозге, у него появится сознание. Я лично думаю, что это чушь. Транзистор — это не нейрон, и квинтильон транзисторов ничем не лучше дюжины. Так вот, Клюг, который, похоже, придерживался такого же мнения, начал искать общие свойства у нейронов и однобайтовых компьютеров. Потому у него дома и полно разного потребительского барахла: все эти «Трэш-80», «Атари», «ТИ», «Синклеры». Сам он привык к гораздо более мощным машинам. А это для него игрушки.

— И что он узнал?

— Похоже, ничего. Восьмибитовая машина гораздо сложнее нейрона, но все равно ни один компьютер не выдерживает сравнения с человеческим мозгом. Впрочем, это не самое удачное сравнение. Я сказала, что «Атари» сложнее нейрона, но на самом деле их трудно сравнивать. Все равно что сравнить направление с расстоянием или цвет с массой. Они разные. Но есть одна общая черта.

— Какая?

— Связи. Опять же, тут все по-разному, но принцип взаимосвязанной сети один и тот же. Нейрон связан с множеством других нейронов. Их триллионы, этих связей, и то, как передаются по ним импульсы, определяет, что мы из себя представляем, что мы думаем и что помним. С помощью такого вот компьютера я тоже могу связаться с миллионами других. Эта информационная сеть на самом деле больше человеческого мозга, потому что она содержит больше данных, чем все человечество в состоянии осилить за миллион лет. Она тянется от «Пионера-10», который сейчас где-то за орбитой Плутона, до каждой квартиры, где есть телефон. С помощью этого компьютера ты можешь познакомиться буквально с тоннами данных, которые когда-то были собраны, но на которые некому было даже взглянуть из-за нехватки времени. Именно это интересовало Клюга. Старая идея "критической компьютерной массы", когда компьютер обретает сознание, но только он рассматривал эту идею под новым углом зрения. Может быть, тут важен не размер компьютера, а их количество. Когда-то компьютеров существовало всего несколько тысяч. Теперь их миллионы. Теперь их ставят даже в автомобили и в наручные часы. В каждом доме их несколько: от простейшего таймера в микроволновой духовке до видеоигр и компьютерных терминалов. Клюг пытался выяснить, возможно ли достижение критической массы таким путем.

— И к какому выводу он пришел?

— Я не знаю. Он только начинал работу.

— Критическая масса…

— О чем ты думаешь?

— На что это может быть похоже? Мне кажется, должен возникнуть колоссальный разум! Такой быстрый, такой всезнающий. Почти богоподобный.

— Может быть.

— Но… не захватит ли он над нами власть? Кажется, я опять вернулся к тому вопросу, с которого начал. Не превратимся ли мы в его рабов?

Она надолго задумалась.

— Я не думаю, что мы того стоим. Зачем ему это? И потом, как мы можем определить, что ему будет нужно? Например, захочет ли он, чтобы его обожествляли? Сомневаюсь. Захочет ли он "рационализировать поведение человека и устранить все эмоции"? Это скорее из какого-нибудь фантастического фильма пятидесятых годов. Можно говорить о сознании, но что этот термин означает? Должно быть, амебы тоже что-то осознают. Может быть, и растения. Возможно даже, каждый нейрон обладает каким-то уровнем сознания. Даже «чип» с интегральной схемой. Мы до сих пор не знаем, что такое наше собственное сознание. Мы пока не сумели пролить свет на этот вопрос, исследовать его до конца, узнать, откуда сознание берется и куда уходит, когда мы умираем. А уж применять человеческие мерки и оценки к подобному гипотетическому сознанию, зародившемуся в недрах компьютерной сети, и вовсе глупо. Я, например, совсем не представляю себе, как оно может взаимодействовать с человеческим сознанием. Не исключено, что он просто не будет обращать на нас внимания, так же как мы не замечаем отдельных клеток собственного организма или нейтрино, проходящих сквозь нас, или колебаний атомов в воздухе.

После этого ей пришлось объяснять мне, что такое нейтрино. В моем лице она всегда имела внимательного и притом не очень образованного слушателя. Вскоре я уже забыл про наш мифический гиперкомпьютер.

— А что это за капитан? — спросил я через некоторое время.

— Ты в самом деле хочешь знать?

— Скажем так, я не боюсь узнать.