Клянусь, я твой

— Это же «Бейби-Сиэтл» на окраине города… — мой тихий шепот потрясённо прорезает фоновую тишину. — Я ещё была в отчаянии… Стэн тогда приехал, чтобы поддержать меня, — я поднимаю на Кейна полные болезненных воспоминаний и непонимания глаза и потрясённо шепчу: — Откуда у тебя эти фотографии?

— Что значит, поддержать тебя? — спрашивает Кейн, игнорируя мой вопрос. — Вы разве не вместе были? Ты же приняла его предложение руки и сердца, и вышла за него замуж.

По мере произнесенных слов его глаза все больше наполняются озадаченностью и каким-то маленьким проблеском понимания, но слишком далёким, пока неспособным пробить толстую броню из лжи.Это неправда, нет. Ты же знаешь.Я делаю глубокий вдох.

— Кто тебе такое сказал? — в голосе моем сухая отстранённость.

— Твой отец.

— Папа? Господи.

— Он сказал, что ты разочаровалась во мне из-за того, что я не пришел… — с несвойственной ему неуверенностью отвечает Кейн, внимательно изучая мое лицо. — И видеть меня больше не хочешь.

— И ты поверил ему?

— Нет, — твердо отвечает Кейн. — Поэтому пришел лично с тобой поговорить. Хотел объясниться. Был уверен, что ты поймёшь меня и простишь, — тут его глаза смягчаются и тон становится чуть ниже, пробивая в голосе тонкую брешь: — Я же знаю тебя. Знал, — грустно подчеркивает Кейн. Пару секунд он собирается с мыслями, он делает глубокий вдох, несильно расправив плечи и говорит, глядя мне в глаза: — Ким, я не смог прийти на наше место, потому что меня схватили, обвиняя в «краже» моей сестры из детдома. У меня забрали телефон и я не мог тебе позвонить. После того, как меня выпустили, я приходил к твоему дому три вечера подряд и стучал в твое окно… Но ты мне так и не открыла.

Придушенные временем воспоминания накрывают ураганом. И я понимаю, что как же далеко остались те безоблачные дни, когда мы с Кейном ещё не знали, что такое боль и предательство. Такие дни ты записываешь на плёнку внутренней памяти и воспроизводишь раз за разом в другие вечера, полные боли и одиночества. До всех этих разрушающих событий Кейн часто приходил ко мне каждый вечер, забирался по разветвленному дубу, что стоял напротив моей комнаты на втором этаже и стучал камешком в окно. Я запирала дверь комнаты изнутри, пускала его через окно и мы до утра нежились в объятиях друг друга, будучи уверенными в том, что нас не поймают. Сейчас же я смотрю на него спустя пять лет нашей разрушенной жизни, и не верю в то, что судьба так жестоко над нами посмеялась.

— Родители переселили меня в другую комнату, — мой голос доносится глухо, словно я нахожусь в доме и разговариваю с человеком по ту сторону закрытого окна. — И на окна поставили решетки. Первое время они не разрешали мне даже пройтись по дому в одиночку.

Кейн подхватывает, не сводя с моих глаз взгляда, продолжая уловленную нами обоими логическую цепочку:

— Спустя неделю меня нашел твой отец. Пообещал помочь вернуть мне Оливию из детского приюта, заплатить мне, но взамен я должен отказаться от тебя. Ещё он сказал, что прямо сейчас ты находишься со Стэном, и вы поженились. Он предоставил мне свидетельство о браке и вдобавок эти фотографии, — Кейн ненадолго замолкает. Когда он снова говорит, его голос звучит поникшим и безысходным. — Я подписал эти бумаги, Ким. Подписал, не проверив и не выяснив правду.

— Боже мой, — я пораженно выдыхаю. — Я поехала тогда в женскую консультацию, чтобы подтвердить или опровергнуть беременность.

— Ты… — Кейн запинается на полуслове.

— Это был твой ребенок! — выкрикиваю я.

В воздухе повисает невозможная абсолютная тишина.

— Был? — холодно замечает Кейн.

— Папа, — я с горечью улыбаюсь, проигнорировав побежавшую по щеке слезинку. — Он заставил меня сделать аборт. Если бы ты знал, как я кричала… Если бы ты знал, как мне было больно!

Кейн в бессилии прикрывает глаза и качает головой, он отворачивается к окну, сцепив руки на затылке.

— У меня был план, — я смотрю в его спину полными слёз глазами, мне видны побелевшие костяшки его пальцев, до такой силы он сжал их, и продолжаю говорить, с нездоровым мазохизмом добивая нас обоих. — Вечером накануне аборта я сбежала. Родители не удерживали меня, ты пропал, они видели, что меня мало что вообще интересует, а потому ослабили свой контроль. Ночью я тихо вышла из дома и побежала к тебе. Не знаю зачем, ведь тебя уже скорее всего в городе не было, — с апатичной пассивностью рассуждаю я. Мой голос дрогнул, придушен каким-то убитым спокойствием, когда я убито произнесла: — К тебе я так и не дошла. По дороге меня встретили двое парней. Они…

Ком, вставший в горле, мешает мне договорить. Тут Кейн разжимает пальцы и настороженно поворачивается ко мне.

— Что они, Кимберли? — шепотом спрашивает он, едва не захлебнувшись собственными словами. В глазах его стоит ужас и отрицание.

— Они сделали это, — подтверждаю я и буквально чувствую, как внутри него всё обрывается. В моих глазах стоят слёзы. — На следующий день я уже не сопротивлялась. Мама повезла меня в больницу, меня проверили и я согласилась. После того, что они сделали со мной… Мне было все равно.

Его лицо мгновенно перекашивается гримасой боли, с него сходят все краски и Кейн делает рывок ко мне. Он хватает меня за щеки, слишком сильно и отчаянно, судорожно впиваясь в мое лицо.

— Кимберли, скажи, что это ложь! — его глаза лихорадочно блестят, он кусает губы и по его левой щеке скатывается льдинка, и я не сразу понимаю, что это слёзы. Бессильные мужские слёзы, так как если бы я находилась на краю обрыва, который вот-вот рухнет вниз, а он наблюдает за этим издалека, не способный прийти мне на помощь. — Скажи мне, что всего этого не было! Скажи!!!

Он с силой встряхивает меня за плечи, больно впиваясь пальцами. Его глаза мокрые от слёз, он задыхается от сдавленных вдохов, Кейна колотит и рваное дыхание обжигает мне лицо, — я никогда ещё не видела его в таком состоянии, и мне до ужаса страшно за него. Я ощущаю удивительное заторможенное спокойствие, хотя этот пронзительный крик ещё долго будет стоять в моих ушах. Но внешне я даже не шелохнулась.

— Поздно, — мой тихий, жестокий своим равнодушием голос едва доносится до моих ушей. — Забудь. Всё прошло. И уже не склеить.

Я смотрю на его потрясенный взгляд, вижу, как бессильно падают с моих плеч его руки и слышу как он захлёбывается собственным коротким вдохом. Я бросаю на него последний взгляд, полный убитого холодного спокойствия, а затем разворачиваюсь на каблуках и ухожу.

— Ким. Кимберли, постой! — в отчаянии зовет меня Кейн и я, рывком открыв дверь вовнутрь, резко и неожиданно застываю.

13

Кимберли стоит без движения.

Мои лёгкие застывают, удары сердца резко сокращаются, кровь становится вязкой и тягучей, как время, вырвавшееся из плена секунд, минут и часов.

Вид замершей Ким, ее неглубокое частое дыхание и легкая дрожь в руках — верный признак того, что она не собирается уходить. Что-то заставило ее передумать, что-то поистине для нее шокирующее, и это явно не моя отчаянная мольба. Я смотрю на ее ошеломленный вид, на сковавшее тело ледяное оцепенение, я не вижу её глаза, они направлены вперёд, но почему-то четко ощущаю исходящее от них оцепенение, и понимаю, что остановилась она вовсе не из-за меня.

— Оливия, — шелестит Ким одними губами.

Она срывается с места, я бесшумно прохожу вперёд, опираюсь на дверную раму между стенным косяком и белой дверью и молча наблюдаю за ними.

— Кимберли? — голос малышки такой невинный и доверчивый, разносится по округе, как шелест листьев. Мне заметно как Оливия сильно впивается пальцами в мишку, — она всегда так делает, когда ей страшно или больно.

Кимберли опускается на корточки, ее сумка спадает с плеча, касаясь пола, но она не замечает этого. Она гладит Оливию по плечам, лихорадочно касается ее щек и волос, так словно видя перед собой целую и невредимую малышку, она не верит, что так оно и есть на самом деле.