Жемчужный узел

— А что ж это меня никто не встречает⁈ Неужто забыли батьку⁈

— Стой, куда! — тут же вскричала мачеха.

Но Лизавета не слушала. Она вскочила из-за стола и побежала ко входу в дом так, что юбки захлестали по ногам. Отец уже ждал, распахнув тёплые объятия.

— Здравствуй, здравствуй, мой птенчик, — пробасил он, и Лизавета почувствовала, как в макушку ткнулся колючий подбородок. — Вижу, соскучилась!

— Ты как? Как доехал? Голодный? — едва отстранившись, завалила его Лизавета вопросами. — Устал, поди! Давай я слуг снаряжу, чтоб воды тебе на ванну нагрели!

Она готова была снова сорваться с места, но отец удержал, сжал крепко-крепко предплечья:

— Постой, дай на тебя наглядеться!

Лизавета удивлённо посмотрела снизу-вверх. Отец глядел на неё в ответ с непривычной нежностью. Нет, он и раньше смотрел на неё исключительно с любовью — но теперь тёплые чувства будто смешивались с какой-то… грустью?

— Всё хорошо? — осторожно поинтересовалась Лизавета.

— Да, конечно! — он ответил слишком поспешно. — Просто не могу поверить, как же ты у меня выросла! Кажется, всего пару лет назад вот такая крошка по дому бегала, а теперь — девица на выданье! Смотрю, и каждый раз удивляюсь!

Смущённая, Лизавета заправила прядку за ухо. Она не знала, что на это ответить: простое «Я тебя тоже люблю» звучало слишком обыденно, привычно и никак не выражало всю гамму чувств, таившихся в груди. Впрочем, отвечать и не пришлось.

— А с женой не желаете поздороваться? — это мачеха возникла на пороге.

— Желаю, конечно, желаю! — напоследок сжав Лизавету за плечи, отец отстранился. — Я, вон, и подарочек тебе привёз, да какой! Увидишь — будешь диву даваться! Такого в наших краях-то и не сыскать!

— Да прям-таки не сыскать! Ты-то ведь тоже не за тридевять земель катался!

— А всё же удивить тебя смогу. Да уж, так удивлю, что мало не покажется…

Так, то ли споря, то ли воркуя, они вместе вышли из прихожей, оставив Лизавету позади и в лёгком недоумении. Право слово, отец вёл себя очень странно! Мачеха же была в своём репертуаре — Лизавета порой даже задумывалась, так ли уж она любит отца. Или, может, любила когда-то, но чувства с годами угасли и любовь сменилась терпением?

Вздохнув, она направилась вслед за родителями. Те нашлись в гостиной: отец сел в любимое кресло, мачеха — прямо напротив. На столике между ними уже дымился изящный чайник, а рядом стояли две кружки, будто бы намекая — Лизавете здесь было не место.

— Дорогая, прости, но не могла бы ты дать нам с мамой минутку? — заметив её краем глаза, отец повернулся, посмотрел извиняющимся взглядом. — Есть новости, которые я бы хотел обсудить только с ней.

— Да, конечно, — чувствуя себя ещё более растерянной, Лизавета отступила.

Не так уж часто родители просили оставить их, чтобы посекретничать. Порой ей вообще казалось, что у мачехи с отцом не осталось никаких тайн — такой простой, безыскусной была их жизнь. Мачеха целые дни проводила за чаепитиями и тем, что называла обсуждением новостей. Отец жил работой: если не ездил куда-то с товаром, то запирался в конторе с бумагами о купле, продаже и займах.

Конечно, у обоих были постыдные увлечения — мачеха не гнушалась провести вечерок за бульварным романом, отец порой прикладывался к бутылке, но всё это казалось сущими мелочами. И вот, нате вам, появились какие-то секреты!

Лизавета, поражённая и, признаться, слегка возмущённая, позабыла об оставленном ужине. Она ушла наверх и вот уже несколько минут то ходила из одного угла своей комнаты в другой, то растерянно топталась на месте. Она мучилась непониманием, ожиданием и смутной надеждой на то, что в итоге ей расскажут о предмете тайного разговора. Хотя, может, лучше бы не рассказывали, чтобы их жизнь по-прежнему виделась такой же простой.

Растерянная пуще прежнего, Лизавета беспомощно села на кровать. Потом подскочила, зажгла стоявшие то тут, то там свечи. Комната наполнилась тусклым, неровным светом, от которого сомнения и подозрения Лизаветы только усилились.

— Нет, ну что может случиться! — забормотала она себе под нос. — Папенька ездил в деревню, отвозил товары… может, его ограбили? Да нет, он выглядел целым и невредимым. А может, обманул кто? Сунул фальшивую монетку, а папенька сразу и не понял… Хотя он столько уже в этом деле, наверняка его непросто обмануть. Но если рассчитались не деньгами, а драгоценностями? Впрочем, откуда драгоценности у деревенских…

Идеи кружили в её голове, словно рой пчёл, и скорее раздражали своим гудением, чем успокаивали. Надеясь утихомирить мысли, Лизавета подошла к окну, отворила створку. Снаружи пахнуло тяжёлым, влажным, чуть сладковатым воздухом — будто дождь скоро пойдёт. Лизавета вдохнула его полной грудью, но легче не стало.

Подумалось: может, позвать Настасью, поделиться переживаниями? Лизавета так и сделала, но заговорить о своих сомненьях в отце не смогла даже с верной служанкой. Та чувствовала, что дело неладно, пыталась расспрашивать, но столкнувшись с тщетностью своих попыток, умолкла. Лизавета снова осталась одна — в темноте и расстроенных чувствах, безо всяких мыслей о сне.

Даже лёжа в постели, она ждала, что вот сейчас раздастся стук, дверь откроется, отец сядет на край кровати и всё объяснит. Но этого так и не произошло.

02

Наутро Лизавета сразу же поняла: что-то не так. Достаточно было просто зайти в обеденную, где в полной тишине сидели родители, разделённые дубовым столом.

Обычно за завтраком они пускай неловко, но разговаривали. Мачеха рассказывала, кому из знакомых сегодня нанесёт визит; отец согласно мычал, методично пережёвывая какую-нибудь кашу. Иногда они менялись — тогда отец с энтузиазмом планировал грядущий день, глубоко вдаваясь в дела, а мачеха натянуто улыбалась, безуспешно пытаясь притвориться, что ей это интересно. Тем не менее, в обеденной никогда не повисало тягостное молчание: кое-как, не всегда удачно, но семья уживалась друг с другом.

Однако сейчас над столом звенела натянутой струной тишина. Отец с мачехой не смотрели друг на друга: он делал вид, будто бы изучает новостной листок, она с нарочитым аппетитом стучала вилкой по дну почти опустевшей тарелки. Размеренный стук действовал на нервы — Лизавета пробыла в комнате меньше минуты, а у неё уже настойчиво заныло в висках.

— Доброе утро, — в полной мере ощущая неуместность этих слов, всё же промолвила она.

Мачеха что-то невнятно пробормотала. Отец с шумом вздохнул — на мгновение Лизавете показалось, что он ничего не ответит. Но нет: газета всё-таки была сложена, и в Лизавету вперился внимательный и усталый взгляд.

— Присядь, — проговорил отец голосом, не сулящим ничего доброго.

Не послушаться было нельзя. Медленно ступая к своему месту за столом, Лизавета вспомнила все те ужасы, что прошлым вечером лезли в её впечатлительную головку: и про грабёж, и про разорение, и про необходимость в скором замужестве. При мысли о последнем сердце ёкнуло особенно болезненно — это была единственная придуманная Лизаветой причина, по которой отец желал бы серьёзно поговорить именно с ней.

О том, что разговор будет серьёзным, говорило его лицо — обычно живое и подвижное, сейчас оно застыло каменной маской, в которой за решимостью смутно угадывалось смятение. Нервничать заставляла и мачеха: обычно равнодушная к разговорам Лизаветы с отцом, сейчас она внимательно поглядывала на них, сжав губы в тонкую недовольную ниточку.

— Нам нужно с тобой кое-о-чём поговорить, — продолжал отец.

Недоброе предчувствие становилось всё более явным.

— Когда я был в отъезде, произошло нечто… необычное, и я должен тебе об этом рассказать. Это случилось в последней деревне, которую я посетил, в Карасях — ты, может быть, помнишь, я как-то о ней рассказывал…

Лизавета с трудом разбирала слова: в ушах шумело, сердце билось всё сильней и сильней. Теперь она знала — случилось нечто плохое. Отец, привыкший говорить открыто и прямо, неспроста так долго подступался к теме беседы. Он замер, как у проруби в день Крещения: весь сжался перед шагом в холодную воду.