Жемчужный узел

Лад придержал дверь, пропуская её вперёд — в тёмное, тёплое помещение. Окон не хватало, чтобы в должной мере осветить большой зал, свечи тоже плохо справлялись. Несмотря на ясное утро, внутри царил полумрак, лица гостей едва угадывались, равно как и кушанья в их тарелках. Лизавета невольно подумала, что так и было задумано, чтобы скрыть не самые лучше блюда.

— Не стой на пороге, — Лад ткнул её промеж лопаток, заставляя сделать несколько шагов вглубь комнаты.

На мгновение показалось, что все взгляды оказались прикованы к ней. Стало неуютно: Лизавета не могла рассмотреть выражения лиц, но сразу надумала, что они были неодобрительными, недовольными. Она слышала, что городских в деревнях не очень-то жаловали, и сейчас не могла об этом не вспомнить.

Лад же будто не замечал косых взглядов. Он пронёсся через зал прямо к стойке, за которой стоял дородный, высокий мужчина. Тот как раз наливал что-то в огромную кружку, когда Лад резко затормозил и громко хлопнул по столешнице. Мужчина вздрогнул — напиток расплескался.

— Ты какого… тут творишь⁈ — не стесняясь в выражениях, возмутился он.

— И тебе не хворать, Добрыня, — совершенно не испугавшись грозного окрика, легкомысленно улыбнулся Лад. — Позволь тебя кое-с-кем познакомить. Лизавета… Лизавета, чего ты там стоишь, иди сюда!

Опомнившись, Лизавета быстро подошла ближе.

— Вот, это Лизавета.

— Оч-чень приятно, — она запнулась под суровым взглядом, но всё же выговорила пару слов.

— Приятно, — пробормотал в ответ Добрыня, и сразу же перевёл взгляд на Лада. — И чего тебе надо?

— Комнату, — по-прежнему не обращая внимания на явное недовольство собеседника, отвечал тот. — Для вот этой прелестной девы в беде. Она правда попала в очень неприятную ситуацию: очнулась на озере — а ничегошеньки не помнит. Говорит, была с батюшкой на каком-то постоялом дворе, а потом — всё, не память, а дырка от бублика. Как сюда приехала, с кем, где её отец, не имеет ни малейшего понятия.

— Досадно, — только тут Добрыня по-настоящему внимательно посмотрел на Лизавету. Она внутренне съёжилась под его взглядом, но внешне страха не показала — или, по крайней мере, попыталась. — Как, говоришь, звать?

— Лизавета, — уже без запинки откликнулась она. — Очень приятно.

— Добрыня, — он вытер руки о фартук и протянул одну для рукопожатия.

Маленькая ручка Лизаветы в ладони Добрыни почти утонула.

— И что, говоришь, вообще ничего не помнишь?

Она быстро-быстро замотала головой.

— Но звать-то тебя как, помнишь, — резонно заметил Добрыня. — А отец кто?

— Купец. Микула Баулин его зовут — может быть, знаете?

— Микула⁈ —оказалось, что Добрыня тоже может быть очень громким. — Отчего ж не знать! Почитай, с неделю назад от нас уехал, совсем недавно виделись. Так ты ж его дочка, что ли?

— Угу, — Лизавета кивнула.

— Так чего сразу не сказала⁈ Дочке-то Микулы мы помочь сможем — хороший он мужик. Вещи всякие полезные нам находит, цену сверх всякой меры не заламывает. Ради такого дела можно тебе и за бесплатно комнатку найти. Тем более, скажу я тебе по секрету, у нас сейчас больше половины свободны. Что поделать, Караси — не бог весть какой перевалочный пункт.

Последние две фразы Добрыня проговорил тихо, перегнувшись через стойку. Лизавета растерянно улыбнулась, про себя поражаясь, как оказывается отца здесь… ну, не то, чтобы любили, но уважали.

— Так, подожди, а как вы с этим-то познакомились?

«Этот» мученически закатил глаза.

— На озере я её встретил. Говорю же, она там очнулась, сидит, ничего не помнит. Как я мог мимо пройти?

— Правильно, не мог, — важно согласился Добрыня и вновь повернулся к Лизавете. — А отец-то твой сейчас где?

— Наверное, на том постоялом дворе, где мы были. Только я название не помню, только морду медведя на вывеске.

— Медведя? Так это, наверное, «Медвежий угол» был. Он как раз на пути из города к нам лежит. Правда, к городу ближе, странно там останавливаться… В общем, дня три оттуда досюда. Если твой батька знает, где ты, то за этот срок до нас и доберётся. Как думаешь, знает?

Лизавета была уверена — да. Но сказать об этом Добрыне не могла, иначе бы пришлось объясняться.

— Не уверена. Я вообще не понимаю, как тут оказалась.

Последнее было правдой и, возможно, Добрыня это почувствовал. По крайней мере, именно после этих слов он поглядел на Лизавету особо сочувственно:

— Ох, девка… Ладно, давай тогда так сделаем: ты у нас на эти три, а лучше на четыре денька останешься. Поживёшь, батьку своего подождёшь. Приедет — хорошо, порадуемся. Не приедет — мы тебя в город к нему и мамке отправим. Лошади у нас есть, кучера тоже отыщем. Что думаешь?

Мысль была хорошая, о чём Лизавета тут же и заявила. Добрыня довольно улыбнулся, потёр похожую на лопату седую бороду.

— Ну, вот и хорошо. Ты-то доволен?

— Доволен, — согласился Лад, до сих пор молчаливо следивший за их беседой. И тут же расплылся в хитрой улыбке: — Я это предложить и хотел, чего мне огорчаться?

Было очевидно, что Лад беззастенчиво врал. Он быстро увернулся от подзатыльника, который чуть не отвесил ему Добрыня, и на всякий случай отбежал на середину зала — гоняться за ним по комнате хозяину явно было не с руки. Так и случилось: Добрыня что-то проворчал себе в бороду да вернулся к напиткам.

— Эй, Лиза! — кликнул Лад, и Лизавета поморщилась: так её никто не называл. — Я тогда с обеда загляну, посмотрю, как ты тут. Проверю, как бы этот старикан тебе самую плохую комнату не дал.

— А чего ж ты завтра проверять собрался⁈ — вскинулся Добрыня. — Ты сегодня проверь. Вот подойди поближе, я тебе всё покажу!

Что именно Добрыня собрался показать Ладу, угадывалось по грозным ноткам в его зычном голосе. Лад благоразумно подходить не стал, махнул Лизавете издалека — и был таков. Ей же осталось глупо пялиться на закрывшуюся дверь и гадать, что будет дальше.

Гадать долго не пришлось. Добрыня медленно вышел из-за стойки и, жестом позвав Лизавету за собой, потопал к дальнему концу зала. Там был проход в узкий, тёмный коридор, усеянный одинаковыми дверями. Они прошли мимо одной, второй, третьей, четвёртой — Лизавете даже начало казаться, что коридор будет бесконечным — и, наконец, остановились. Добрыня достал из кармана фартука массивную связку ключей, отцепил один и протянул ей:

— Вот, твоя комната будет. Не хоромы, конечно, но уж что есть.

— Я уверена, она замечательная, — улыбнулась Лизавета. — Спасибо.

Она действительно была благодарна: за крышу над головой, за радушный приём, за добрые слова об её отце, которого она любила, несмотря на случившееся. Здесь, в этом неуютном коридоре, стоя рядом с возвышавшимся над ней Добрыней Лизавета и впрямь поверила, что всё может закончиться хорошо.

Добрыня, будто почувствовав её искренность, мягко улыбнулся:

— Да не за что. Ты, как обустроишься, приходи. Накормим ещё.

Лизавета проводила взглядом грузную фигуру и лишь затем вставила ключ в замочную скважину. Повернулся он легко, с громким щелчком: пускай двор и выглядел небогато, но за порядком тут явно следили. Лизавета улыбнулась, представив, как Добрыня по утрам смазывает петли, подметает полы и смахивает веничком из перьев пыль, и сильнее толкнула дверь.

Как она и предчувствовала, комната была обставлена бедно. У одной стены стояла односпальная кровать, у другой — небольшой, чуть облупившийся шкаф. Был ещё стол, на котором кто-то предусмотрительно оставил чернильницу, заточенное перо и пару листов бумаги. Правда, чернила в баночке давно и безнадёжно засохли.

Оставшись одна, Лизавета тяжело опустилась на кровать. Она сильно прогнулась под её весом, но, к чести Добрыни, не скрипнула. Лизавета прикрыла глаза.

Стоило смежить веки, и перед ними замелькали образы прожитого дня: испуганный окрик отца, улыбчивый Лад, хмурая Ольга, суровый только на вид Добрыня — и водяной. Конечно, нечисти Лизавета не встречала, но представила его ярко, в деталях. Живо явился толстый старикан с длинной бородой, круглым носом и пронизывающим взглядом неприятных, маленьких глаз. И как отец мог её такому отдать?