Страница 72 из 74
И вот весна наступила. В Тмутаракани раньше, чем выше по Днепру, но в путь уже можно было отправляться. Преодолевая степь, подоспеют к схождению с реки льда, если что – пару дней постоят лагерем, переждут.
Глеб в нетерпении метался по дворцу, будто впитывая каждый уголок в память. В нём завелась неутомимая непоседливость, так что он даже не замечал, что подруга его игр – Ауле, угрюмо печалится, предчувствуя разлуку. У девочки кроме них, кто был с нею добр, не осталось близких.
- Как ужаленный! – бросала она ему, скрещивая на груди руки и, не разделяя радостного предвкушения, уходила куда-нибудь.
Один из княжьих дружинников, Харлунд, влюбился в касожскую девушку и, женившись за период зимовья, отпросился остаться в Тмутаракани. Ради того, чтоб родичи невесты позволили свадьбу, норманн принял христианство. Ярославич всегда отмечал ту лёгкость и простоту, с которой многие язычники обращались в новую веру – если это требовалось для улаживания какого-то дела. Христиане же, напротив, своим упрямством (при проповедовании смирения) и несговорчивостью провоцировали немало ссор и склок.
Укладывая вещи, Перенег сетовал:
- Ох уж эти женские чары! Скоро ни одного товарища со мною не останется!
- Не гунди, - засмеялся Святослав, - у мужчины подходит возраст, когда пора бы и обзавестись семьёй. И ты однажды в это угодишь.
- Ни за что! К чему мне этот камень на шею? Семья! Ею заниматься надо, а я не хочу.
- С кем же ты на старости останешься?
- Твоих внуков буду ратному делу учить.
- Ну… что ж, пожалуй, я не против такого исхода.
Татиана вошла к ним попрощаться. На глазах её поблёскивали сентиментальные слёзы. Если раньше она считала, что к лету жизнь в городе оживает, то на этот раз всё было ровно наоборот. Прекратится детская беготня по дворцу, не будет громогласного хохота дружины, выпивающей за ужином. Ни разу, под зорким руководством Святослава, ни один из его воинов не позволил себе лишнего, ни побуйствовать, ни поскандалить, и оттого Татиане делалось спокойно от присутствия в своих стенах этих гостей. А ещё не наступившее отсутствие уже пробуждало тревогу.
Они троекратно расцеловались в щёки. Ярославич повторно попросил быть для Ауле доброй защитницей и покровительницей, не нагружать излишне работой и не отправлять к низшей челяди, после чего, взгромоздив на себя сундук, двинулся с остальными своими спутниками к пристани и кораблям, ждавшим их, чтобы перевести через Сурожское море. Горожане сбежались из разных кварталов, чтобы поглядеть, как отчаливает князь, архонт, ишхан. Вся Тмутаракань успела узнать, кто он такой, но, что важнее, большая её часть сумела признать в нём это. Да, кто-то смотрел на него с неприязнью и затаившимся гневом, кто-то мечтал, чтобы он не вернулся, а кто-то, напротив, надеялся, чтобы этого князя Бог сохранил подольше. Святослав же, наконец, отринул все думы прочь и грезил домом. Нет – дом у него мог быть где угодно, хоть на Волыни, хоть здесь, в Тмутаракани. Была бы Киликия рядом. И именно к ней уже устремились все его мысли.
- Соскучился по братьям, сестре, матери? – поднимаясь на борт следом за княжичем, спросил того Перенег.
- Соскучился! Столько рассказать им хочу!
- Да уж, рассказов хватит до середины лета! А, Ярославич?
Святослав кивнул молча, вдыхая полной грудью, как вырвавшийся из-под воды. Не вслушивался уже ни во что, не приглядывался ни к чему. На стругах ли, на коне, пешком – главное двигаться вперёд! Не откладывать больше. Они ехали на север первыми по размерзающемуся пути, и это грозило дополнительными трудностями: безлюдьем, несущимися по течению льдинами, голодными волками. Не забыв о нападении, подстроенном кем-то, Святослав заместил в дружине потерянных воинов и даже нанял сверх того нескольких колбягов[6].
Преодолев первый отрезок пути по морю, путники сошли на берег и заночевали в поселении, где жили рыбаки и плотники с подмастерьями, тем и занимавшиеся, что строили судна или ремонтировали старые. После многолюдной торговой Тмутаракани сразу будто очутились в другом мире. После захода солнца сделалось тихо. Кроме редкого лая собак и далёкого воя дикого зверя, ничего не мешало сну.
Учтя осенний опыт, Святослав выставлял по два дежурных. Один другого всегда толкнёт и помешает задремать. За рыбацким поселением началась степь, наливающаяся молодой, сочной травой. Преодолев несколько десятков поприщ[7], отряд увидел на горизонте в восточную сторону низкие дымки и тёмную линию – кочевники подступали своими ордами на выпас.
- И чего им не сидится там, откуда они родом? – погрызя травинку, сплюнул Перенег.
- Говорят, они плодятся, как насекомые, так что не хватает всем места, - откликнулся другой дружинник. Парень-печенег, что служил Святославу, не смог оставить это замечание без ответа:
- Отец рассказывал, что иногда бывали засухи там, в сторону Волги. Скоту нечего было есть, и мы вынуждены были сниматься с места.
- Но приходили вы с войной!
- Ну, будет! – заставил их прекратить зарождающуюся ссору Ярославич. – Всякий народ, всякий люд ищет, где ему лучше. И мы не с хлебом-солью на Хазарию и Византию ходили. Андрей, - назвал он печенега по крестильному имени, хотя родным было Адыргул, - Как думаешь, что за племена идут?
- Должно быть торки, они часто паслись по соседству и иногда присоединялись к нашим кочевьям прежде.
О торках дозоры доносили лет пять назад. Они подошли к границам, но не осмелились их пресечь. «Может, первая версия и была верной, - подумал Святослав, - родятся они где-то обильно, раз волнами захлёстывают такие широкие просторы».
По всему движению вдоль Днепра вверх, отряд постоянно видел на востоке дымящиеся костры и сотни голов в табунах, стадах и отарах. А если у них враждебный настрой? Небольшая дружина не сможет совладать с сотнями, пусть даже плохо вооруженными. Налетят, сметут, раздавят, расстреляют из луков, и никто не найдёт потом в бескрайних полях заклёвываемые воронами и терзаемые волками трупы. Святослав никогда не боялся боя, но признавался себе, что ситуация его беспокоит.
И всё же они продвигались, никем не трогаемые. Иногда близость кочевников была совсем нешуточной – слышались голоса, болтающие на чужом языке, и можно было разглядеть лица разложившихся на постой мужчин, женщин и детей. Облегчение охватило сердца, когда завиделись башни и укрепления на том берегу Днепра, по реке Рось. Ярослав Владимирович отодвинул сюда со Стугны охранные дозоры с сигнальными огнями[8], подальше от Киева, поселил пленённых после усобицы со Святополком ляхов, чьи сыновья и внуки почти полностью обрусели, продолжая жить в этих окраинных поселениях.
- Свои! – обрадовано сказал Перенег и припустил коня. Глеб хотел было поскакать с ним рядом, но Святослав окликнул сына, велев ехать в середине отряда. Не потому, что первому положено было ехать князю, а потому, что в центре безопаснее будет при внезапном нападении.
За укреплённым частоколом будто гудел улей. Переплывший на струге и впущенный внутрь деревянной крепости, Святослав со своими людьми увидел значительное усиление постовой башни. Значит, тоже опасались крупного нашествия, предупредили кого-то из князей и получили подкрепление. Старший над ратью поведал:
- На том берегу, поприща на два выше, сам Всеволод Ярославич стоит!
«Брат рядом!» - предчувствуя первую приятную встречу, оживился Святослав. Пообедав, он собрал дружину и перевёз её обратно. Поздним вечером добрались до раскинувшегося лагеря, в котором вовсю шла работа – строительство ещё одной башни и укреплений. Воины указали в сторону, где находился князь, но, не дойдя до него, Святослав столкнулся с Шимоном Офриковичем. Обрадовавшись друг другу и обнявшись, они остановились.
- Что же происходит тут? – кивнул на восток Ярославич.
- Да что и всегда! Тесно им там, в степях, вот и лезут, подобно саранче.
- Пытались напасть?
- Уж попытались бы они у меня! Как заслышали о приближении, я тысячу на тот берег, сам с двумя сюда.