Страница 3 из 12
Дама в положении редко бывает предметом вожделения. Да и будущая мать обычно неприкосновенна – даже для человека с извращенной психикой.
Да, беременных иногда убивают, но – в запале, из ревности. Или (если совсем отморозки) из корыстных побуждений.
По версии следствия, Климентьев тоже убил в запале ссоры. В его собственноручно написанном признании значилось: «Елена стала кричать, что напишет заявление. Обвинит меня в том, что я ее бил, принуждал к сожительству. Говорила, что я ничтожество, она меня ненавидит. На меня накатила ярость, я ударил ее один раз, а потом ничего не помню. Когда пришел в себя, понял, что она мертва. Испугался и решил спрятать тело».
Мать осужденного утверждала: признание сын написал под жестким давлением.
– В полиции его били, спать не давали. Но Пашенька держался. А потом ему пригрозили: что меня убьют, дом сожгут, если признание не подпишет. Тогда он и сдался…
– Какие-то еще доказательства у следствия имелись?
– Волокна ее одежды на его джинсах. Но это ерунда, Ленка ведь у нас дома бывала, они общались. А самое главное: в лесу его видели. Примерно в то время, когда девушку убили.
– Он там действительно был?
– Да, – тяжко вздохнула мать. И убежденно добавила: – Подставили Пашеньку! Подло подставили!
Ленку Павел никогда не провожал – много чести. Тем вечером вообще еле дождался, пока уйдет. Права мать: слишком много ее стало. Да и он зря нарушил принцип, что модель нужно снимать единственный раз. Но Ленка, зараза, фактурная оказалась, фотогеничная. Все его замыслы принимала с восторгом, гонорара, как иные ушлые бомжи, не требовала. На смешные ее попытки пококетничать, к себе привязать внимания не обращал. Где она и где он? Не рассчитывает ведь всерьез, что свою жизнь с ней свяжет?
Тем вечером Ленка в очередной раз попыталась навязать им за ужином свое общество, но приглашения не дождалась и ушла, как обычно, примерно в семь пятнадцать. А без двадцати восемь, когда покончили с едой и мать отправилась на кухню заваривать чай, от нее сообщение:
«Паша, мне плохо! Голова очень кружится! Идти вообще не могу!»
Он про себя чертыхнулся – с какой стати должен решать чужие проблемы?
Но уже начало смеркаться. От Борового до Грушевки через лес – четыре километра. И обратиться Ленке больше не к кому. Подружек не имела, мамаше тоже не до нее.
Набрал номер – не отвечает. Вот дура-то!
Отпечатал:
«Ты где?»
«На поляне! У трех дубов!» – прилетело сообщение.
«Чего трубку не берешь?»
«Звонки срываются».
Место знал – примерно на полпути. Лес там как раз расступался, и мобильная связь ловила, но плохо.
«Вызывай «Скорую».
«Не поедут они!»
Это да. На весь район три машины, да и чтоб по лесу проехать, внедорожник нужен.
А Ленка нагнетает:
«Мне прямо совсем плохо, все качается и в груди давит. Пожалуйста! Помоги!»
Ну, нельзя совсем сволочью быть. Чая ждать не стал, сорвался. Матери ничего не сказал – она и без того Ленку терпеть не может. До поляны быстрым шагом добрался за двадцать минут. По пути встретил соседку, Маркеловну. Та со стороны Грушевки топала. Поздоровались. Он еще спросил:
– Вы Ленку у трех дубов не видели?
Старуха округлила глаза:
– Нет! А че вы там-то встречаетесь?
Объяснять ничего не стал.
Ленки на поляне действительно не оказалось. Достал телефон, позвонил – абонент не в сети. Не дождалась его? Отправилась домой? Но тогда б Маркеловна доложила, что по пути ее встретила.
О страшном даже не помыслил. Наоборот: злость накатила. Издевается, что ли, девица? Вызвала в лес, а потом сбежала? Может, дойти до Грушевки и высказать все, что думает? Но осознал: даже не знает, где она там живет. А выяснять, прохожих расспрашивать – много чести.
Развернулся, пошел домой. Ленкин номер, впрочем, несколько раз за вечер набирал – аппарат оставался выключен. Будь действительно любимая женщина, стал бы волноваться, искать, в больницу звонить. Но Ленка для него всего лишь хорошая фотомодель. Поэтому выкинул из головы и спокойно лег спать.
А уже утром за ним пришли.
Ленкин плохонький телефончик нашли при ней и, конечно, сразу обратили внимание на переписку с Павлом. А также на его неотвеченные вызовы – последний он сделал в районе десяти вечера.
У фотографа потребовали объяснений. Он рассказал, как было. Оперативники, следователь напирали:
– И вы не забеспокоились? Не попытались узнать, что с ней случилось? Не попробовали ее найти?
Парень отбивался:
– Да с какой стати? Она мне не девушка, никто. Помочь попросила – я пошел. А когда ее на поляне не оказалось – разозлился только. Решил: разыгрывает.
– Молодая женщина попросила у вас помощи. На закате в глухом лесу. Вы ее не нашли – и спокойно отправились спать?
– Я думал, дурака валяет!
Время смерти с точностью до минуты установить невозможно, но, по заключению экспертов, убили Елену, вероятней всего, в промежутке с 19.40 до 20.20.
Место, где конкретно она погибла, обнаружить не смогли.
Труп, слегка присыпанный еловыми ветками, нашли в неглубоком овражке – примерно на полпути в Грушевку, в двухстах метрах от поляны.
Адвокат полагал: Елена действительно звала Павла на помощь. Но пока он шел, встретила на поляне кого-то. Доверилась ему. И отправилась с ним – навстречу гибели.
Сам Климентьев считал по-другому. И даже пытался следователя убедить: Ленка – девчонка еле грамотная, девять классов с трудом окончила. А в сообщениях – ни единой ошибки. Да и вообще не ее стиль – эсэмэски строчить. Может, тот, кто убил, сообщения с ее телефона и отправлял? Уже после ее смерти?
Но следователь был уверен: никакого загадочного человека не существовало вовсе. Подсудимый сам писал сообщения с телефона Елены, чтобы отвести от себя подозрения.
Да и Маркеловна клялась: посторонних она на своем пути из Грушевки не встретила. Опрошенные жители обоих поселков тоже не приметили никого подозрительного.
А Павел и собственноручное на предварительном следствии подписал, и мотивы у него имелись, и возможность.
Дело передали в суд.
Но Елена Юрьевна продолжала считать: сын не убивал.
Дима крепко задумался.
Ксюшина версия, будто Павел по всей стране за беременными охотился – полная чушь, конечно.
Но убил ли он Елену?
Судебных ошибок объективно в стране меньше, чем во времена, когда Чикатило орудовал и первого подходящего могли за его творения в тюрьму отправить и даже расстрелять.
Но и сейчас случается: улики серьезные, собственноручное признание подписано, а в тюрьме – невиновный.
Дима сразу вспомнил похожий случай из личного опыта. Давно дело было – семь лет назад. Журналист верил: осудили несправедливо. Много времени убил, в командировки мотался, свидетелей опрашивал, целую папку материалов собрал. Человек, впрочем, так и остался отбывать свой срок.
А в деле Климентьева доказательная база выглядела еще более крепкой, почти непробиваемой.
Но эта грустная женщина настолько не походила на мать убийцы!
Да и по тому, что рассказала, не очень годился фотограф с причудами на роль жестокого истязателя.
Может, взяться? И человеку попробовать помочь, и отвлечься наконец от лосей, щенков, котят и манула Тимофея из московского зоопарка?
Плюс повод будет продолжить разговор с практикантами на примере уже знакомого им дела.
Поэтому Дима осторожно сказал:
– Обещать ничего не могу. Но разобраться попробую.
– Я заплачу! Любые деньги!
– Прекратите, пожалуйста. Вам есть где в Москве остановиться?
– Да… Сестра в Ногинске.
– Ну, езжайте с богом. Документы все оставляйте, ваш номер телефона. С наступающим Новым годом! Пусть он принесет справедливость и счастье.
Елена Юрьевна снова заплакала. Дима хлопотал, подавал воду, гладил успокаивающе по плечу. И виновато думал: «Мы-то с Надькой завтра в Главный театр на «Щелкунчика» идем. А ее сын будет в тюрьме Новый год встречать».