Страница 2 из 5
Мотив предупреждения-предостережения («не ходи, княже, хотят тя яти»).
Чаще всего будущая жертва преступления обычно с недоверием относится к тому, что ей говорят доброжелатели, и с доверчивость к убийцам. Появляется этот мотив впервые в «Повести временных лет», когда Ярополку говорит Варяжко: «Не ходи, княже, убьють тя, побегни в Печенеги.
и приведеши вои», и не послуша его» (Л. 76). «Повесть об ослеплении Василька Теребовльского»: «и устрете и детьскый его, и поведа ему, глаголя: «не ходи, княже, хотять тя яти». И не послуша его, помышляя: «како ми хотять яти? оногды целовали кресть…» (Л. 249).
Ситуации, и которых употребляется мотив предостережения – различные (предупреждение может оказаться действенным " происходит). предупреждаемому удастся избежать смерти или, наоборот, убийство
Наиболее ярко мотив предостережения предупреждения отражен " «Понести об убиении Игоря Ольговича», произошедшем в 1147 г. Мотив предостережения здесь повторяется, разрастается и заменяет собой то, что в других подобных повествованиях можно назвать мотивировкой преступления. Интересна следующая особенность. Если в большинстве повестей о княжеских преступлениях есть как бы трагическое послесловие, – в нем совершается месть, решаются или остаются неразрешенными нравственные вопросы, осуществляется поиск справедливости (например:
Повествование об убиении Бориса и Глеба – борьба Ярослава и Святополка, об ослеплении Василька Теребовльского – совместное решение князей и месть Василька, об убиении Андрея Боголюбского – события, происшедшие после убийства князя, восстание в Боголюбове и Владимире), то в «Повести об убиении Игоря Ольговича» важна предыстория, выражающаяся в отношениях князя Изяслава с Черниговскими князьями («Лесть» Черниговских князей.) При навязчивом повторении этого мотива все время варьируются одни и те же слова.
То есть это своего рода единственная криминальная повесть XII века, где сделана попытка найти причины злодеяния и в то же время оправдать князя, возможно причастного к убийству. Начинается все в 1135 году.
В 1135 г., когда между Ярополком Владимировичем и Ольговичами вспыхнула междоусобица, Ольговичи предупреждали: «И бысть в том межи
… велика, злоба, идяху, слово рекуче, Олговичи: «Яко вы начали есте перво нас губити» И.213)
После того, как в 1146 Игоря Ольговича посадили в поруб, земляную тюрьму, Давыдовичи, его родственники, собираются идти на Святослава. «Давидовича же рекоста, се есве зачала дело зло, а свершиве до конца братоубийство; поидиве искорениве Святослава и переимве волость его» (И.235). Здесь же появляется мотив предостережения – муж Святослава, Коснятко предупреждает его: «Княже, думають о тобе, хотять яти, аче по тя и прислета братья; не езди к нима» (И.234). Это единственное предупреждение тому князю, который реально мог пострадать. В дальнейшем, в прямой речи развертывается история «лести» (лжи) Черниговских князей, которая должна, очевидно, стать нравственным оправданием князя Изяслава, человека впоследствии причастного к убийству. «То же слышав Улеб, прибеже ко князю своему Изяславу и сказа ему, оже его отступили князи Черниговьскии и целовали на нь хрест; и приде ему весть от приятелий из Чернигова: «Княже! не ходи оттоле никамо, ведуть тя лестью, хотять убити, любо яти во Игоря место», т.е. в тюрьму (И. 244). Далее летописцем подробно переданы сложные переговоры с черниговскими князьями (Изяславом и Владимиром), которые отказывались целовать «безлепо» второй раз крест, и тогда посол Изяслава и говорит им «тако ми вошло во уши, оже мя ведете лестью, а ко Святославу есте хрест целовали к Олговичю, яко на сем пути нам любо мя ти, любо убити в Игоря место; а есть ли то, братья, тако, или не тако?» (И.244). На что те с полным правом отвечают, в частности: «.. жаль бо ны ть, брата нашего держиши Игоря… тобе бы, брате, любо ли, а быхом мы ата твоего держали?» (И. 245). Тогда Изяслав говорит: «… а семо мя повела тью, убити мя хотяче» (И.245). Эту же фразу повторяет посол Изяслава к ту его Ростиславу в Смоленске: «..и хотела со мною лестью убити мя яче» (И. 245). Потом Изяслав посылает посла в Киев к брату. Владимиру, рополиту Климу и Лазарю тысяцкому: «и рече им: «созовите кияне на • к святей Софии, ать мой посол молвить речь мою к ним и скажеть льсть Черниговских князей». В пространной речи Изяславова посла опять та же мотивировка: «… се же вы являю: се Володимер Даньцович и Изяслав. и Всеволодичь Святослав хотели ми любо яти, любо убити про Игоря… ти бо суть не мене единого хотели убити, но и вас искоренити» (И. 246).
После убийства Игори Ольговича, которого убивают сами кияне, сразу возникает все тот же мотив перекладывания вины на Черниговских князей. родственников убитого. Киевляне говорят: «Не мы его убили, не Ольговичи. Давыдовича и Всеволодичь, оже мыслили на нашего князи зло, хотяче погубити льстью» (И.249). Та же тема продолжается и далее, когда и дружина Изяслава, и его брат Ростислав вновь обвиняют во всем Черниговских князей, оправдывая Изяслава. В ответ на слова Изяслава: «то мне есть порока всякого от людий не уйти, тем есть речи: Изяслав веле убити.» (И. 250). «И реша ему мужи его «безлепа о немь печаль имееши, Оже людем речи, яко Изяслав убии, или повелел убити; но то, княже, Бог ведаеть и вси людье, яко не ты его убил, но убили суть братья его, оже хрест к тобе целовавше и пакы съетупиша, и льстью над тобою хотели учинити и убити хотяче» (И. 250). Как видим, этот мотив навязчиво, даже казуистично разрабатывается летописцем. Примерно в одних и тех же выражениях он обговаривается, переадресовывается друг другу всеми участниками происходящего восемь раз: сначала Улеб сообщает эту «лесть» Изяславу, потом посол Изяслава Черниговским князьям, брату Ростиславу, «киянам», после убийства Игоря то же говорят кияне, дружина Изяслава, князь Ростислав. Эта фраза настойчива, постоянна, навязчива и, очевидно, очень важна для автора повести.
Само слишком настойчивое повторение слов, что Изяслава хотели, либо убить, либо схватить» очень подозрительно и свидетельствует о том, что что-то тут нечисто. В самом деле, Изяслава никто не убил и не схватил, а это он сам схватил Игоря, и потом его убили в Изяславовом городе. Более того,:такая мотивировка совершенного Изяславом крайне эгоистична и по феодальным понятиям о чести и о мести просто несправедлива: Черниговские князья имеют полное право схватить Изяслава, раз уж он первый сделал то же с их братом. Это было бы лишь ответной реакцией, вполне справедливой по представлениям XII века. Видно, автору летописной повести нужно было какое-то хотя бы внешнее оправдание Изяслава, который все же знал, на что он провоцировал киевлян, передавая им речь послов. И поэтому слишком частое (и настойчивое) упоминание лести черниговских князей объясняется одной отличительной чертой «Повести об убиении Игоря Ольговича» – это единственная из всех повестей о княжеских преступлениях, где явно заметно желание оправдать князя, причастного к убийству. И это оправдание выходило эгоистически мелко и совсем не отвечало той нравственной гуманистической направленности, что присутствует в других сюжетах подобного рода. Оправдание Изяслава можно реконструировать так: так как его могли схватить из-за того, что он сам схватил Игоря, то в том, что убили Игоря, виноваты те, кто хотели Игоря освободить. Очевидна эгоцентрическая ущербность таких рассуждений.
Интересен и другой момент в идейной направленности «Повести об убиении Игоря Ольговича». Летописцем все же ощущается важность и необходимость нравственного оправдания Изяслава. Очевидно, требование нравственного суда и оценки преступления было уже распространено в древнерусском обществе. Это хорошо выражено во фразе самого князя Изяслава: «Теперь мне порока всякого от людей не уйти». И по сравнениям с этим «пороком от людей», от которого не уйти – утешения дружины и Ростислава становятся какими-то домашними и несущественными.
Таким образом, «Повесть об убиении Игоря Ольговича» отражает потребность древнерусского общества искать нравственную оценку преступлению, и в то же время является единственной попыткой оправдания человека, возможно, причастного к убийству.