Простить и поверить

Димка бормочет какие-то глупости про Черемуху, не зная, зачем вообще тратит силы на слова, но без них кажется, что он обижает Лену, у которой все в первый раз и которая, конечно, заслуживает совсем другого к себе отношения, нежели быстрый перепихон за занавесками школьного актового зала. Димка и не собирался совращать невинную одноклассницу, но этот проклятый вальс, который сегодня наконец-то у него получился, отключил все тормоза, потому что Ленка в непонятном восторге бросилась ему на шею и сама принялась целовать, да не просто, а с жадностью, а у него шумело в голове еще с самого начала их танца, потому что он ощущал пальцами ее руки, ее спину, ее тонкую талию – и думал только о том, что ничего о ней не знает и что он самый большой осел на свете.

Черт его знает, как далеко они зашли бы с Ленкой в этом обоюдном безумстве, но друг от друга их заставляют оторваться громкие гулкие аплодисменты, и Лена вздрагивает в испуге и вжимается в Димку, словно бы ища у него защиты, а у него от этой ее доверчивости екает в груди и заполняет ее небывалой прежде храбростью.

Издевательский голос Жнеца благодарит за спектакль и извиняется, что пришел без цветов, а Димка, безапелляционным тоном велев Лене оставаться на месте, лихо спрыгивает со сцены и, угрожающе прищурившись, направляется к Жнецу.

– Цветы для похорон своих прибереги! – советует он, кипя от злости и принимая, пожалуй, самое важное в жизни решение. – А то я ведь не посмотрю, кем у тебя папочка работает, приложу так, что мало не покажется. Может, научишься не лезть не в свое дело!

Жнец заинтересованно приподнимает брови, однако с места не двигается. Только ждет, когда Димка подойдет ближе, а потом демонстративно откидывается на спинку кресла.

– С каких пор Черёма и ее танцы перестали быть моим делом? – задает он резонный и слишком опасный вопрос, и Димка, не останавливаясь, резко подается вперед, опирается на ручки кресла, вжимая противника в спинку и нависая над ним в предупреждении.

– Забудь об этом! – приказывает он. – Деньги я верну через неделю, как договаривались! А Ленка тебя больше не касается, заруби это на своем жирном носу!

Нос у Жнеца действительно весьма выдающийся: широкий, приплюснутый и вечно сальный, – и это та самая запретная тема, которую Димка совершенно зря поднимает. Может, сумел бы вовремя остановиться – и не было бы проклятия на последующие двенадцать лет. Но Димку, как всегда, несет, а Жнец не прощает промашек.

Он хватает Димку за воротник и притягивает к себе со столь взбешенным видом, что самое время извиняться и объяснять, что имел в виду совершенно другое, но Димка никогда не отказывается от вызова. Он легко сбрасывает руку Жнеца и сам придавливает его к спинке. Наклоняется еще ниже и предупреждает:

– Стриптиза не будет, Жнец! Я передумал! А если ты или кто-то из твоих прикормышей что-то имеете против, я с удовольствием объясню свое решение более прозаическим способом. Уверен, тебе не нужно объяснять, каким именно!

Димка много лет ходит на бокс и не сомневается, что легко завалит того же Жнеца, несмотря на его полуторакратное превосходство в весе. Он не боится схватки и со жнечковской свитой. Даже если достанется, противники тоже без потерь не уйдут и навсегда запомнят, что с Димкой Корниловым лучше не связываться. Давно, на самом деле, надо было это сделать, но долг перед Жнецом останавливал.

За Черемуху и ее спокойствие Димка готов драться насмерть. Вот только тогда он еще не подозревает, что силой проблемы не решаются, а только наживаются еще большие. Жнецу не нужна была сила. Он действует хитростью. И ради победы не гнушается сделать вид, что Димка победил.

– Неделя, Корнилов, – напоминает он, выползая из-под его руки и отступая на безопасное расстояние. – Посмотрим, насколько ты честный. Иначе пеняй на себя. Я ничего не забываю!

Димка усмехается, чувствуя себя героем. Он уже знает, где возьмет деньги, чтобы раз и навсегда избавиться от жнечковской зависимости; он защитил свою Черемуху, да еще и фактически на ее глазах; он добился ее взаимности – и перед этим меркли все остальные вещи вместе взятые. Он не думает, как так получилось, что эта девчонка вдруг стала дороже репутации и, быть может, даже в какой-то степени чести; его распирает от восторга, и он нисколько не прислушивается к Ленкиным вполне логичным опасениям.

– Дим, ты… не связывайся, пожалуйста, с ним, – просит она, обжигая двери, за которыми скрылся ретировавшийся Жнец, ненавидящим взглядом. – Он придурок и пустое место, чего на него внимание обращать? Ему удовольствие доставляет других унижать, а больше он ни на что не способен…

– Тебя он унижать не будет! – раздраженно обрывает ее Димка, не желая разговоров о Жнеце. То, что тот обожает унижать других людей, он знает не понаслышке, а еще знает, что Жнец всегда мстит за нанесенные обиды. Но в тот момент Димка опасается только того, что Жнечков расскажет Черемухе об их споре. У него два десятка свидетелей, и Димка ни за что не сможет убедить Лену в том, что Жнец врет. Значит, надо опередить его и подать этот гребанный спор под таким соусом, чтобы она встала на его сторону. Сложная задачка, но Димка не сомневается, что справится. Надо только еще немного времени, чтобы Ленка окончательно ему поверила. Вот станцуют вальс – и под Ленкину торжествующую радость он сознается, что именно стало поводом для их отношений. Посмеется, что бывают в жизни подобные неожиданности, и пообещает, что никогда ее не обидит. Черемуху обижать нельзя: она слишком нежная и ранимая, она завянет и погибнет, а у Димки на ее счет, кажется, совсем другие планы. И он закрывает ей рот новым поцелуем, не позволяя портить вечер страхами и подозрениями.

И Ленка подчиняется…

– Доброе утро, Дмитрий!

– Доброе утро, Елена Владимировна! Никаких происшествий за ночь не было. Никто не брал автосервис штурмом и не покушался на «Гелендваген» господина в ковбойской шляпе.

– Хорошо. Рада это слышать.

И ни улыбки, ни одного лишнего слова или совсем не лишнего взгляда: Ленка как будто и не слушала его, и Диме, конечно, тоже стоило ограничиться первыми двумя фразами, чтобы не выглядеть лишний раз клоуном, но ерничанье так и пробивалось наружу – словно защитная реакция от этого безразличия и высокомерия. Скажи ему кто, что однажды он захочет защищаться от Черемухи, посоветовал бы пророку изгнать злых духов, замутивших разум, а сейчас иначе просто не мог. Характер требовал хоть как-то обозначить собственную значимость, пусть разум и советовал прижаться и не отсвечивать, пока Елена Владимировна не вспомнила прошлые обиды и не рассчиталась за них с обидчиком по полной. Но иногда казалось, что лучше уж так, чем вот это вот ежесменное втаптывание в грязь. Дьявол, да если бы не эта долбанная служба опеки, ни одной лишней минуты тут бы не остался! Но пытку, как оказалось, надо выдержать до конца. И снова, и снова заискивающе улыбаться, отчитываться, называть по имени-отчеству.

По имени-отчеству, черт все подери! Девчонку, которая просила его открыть ей тайну, которая хриплым голосом выдыхала его имя, которая защищала его от Жнецовской банды, не думая о собственной репутации и не боясь насмешек! Знала ли она, что этот ее поступок раз и навсегда изменил Димку Корнилова, заставив полюбить всем сердцем, не оставив в том места ни для одной другой женщины?

Впрочем, к чему ей это знать? Она-то вычеркнула его из своей жизни и видела теперь в нем исключительно навязанного Милосердовым подчиненного, который никак не уймется и так и напрашивается на увольнение. Словно проверяет. А Дима и проверял, рискуя потерять все, что у него осталось.

Вот только раз за разом садился в лужу, еще сильнее падая в Ленкиных глазах и раздражая сына, который никак не понимал, на кой черт отец лезет на рожон, и выговаривал после Диме бабушкиным тоном, заставляя мучиться угрызениями совести и перед ним, и перед загнанной в могилу матерью, которой его восемнадцать убавили не один десяток лет. Казалось бы, за следующие две пятых жизни Дима должен был поумнеть и научиться выдержке, но куда там! Горбатого могила исправит, как любила говорить мать. Хорошо знала непутевого сына!