Страница 61 из 65
Кто-то подглядывал за мной в замочную скважину. Сосредоточившись, я определила, что это Мирослав, медленно встала с кровати, потянулась и направилась в ванную комнату, громыхнула раздвигающимися дверьми душевой кабины, включила воду. Взяла с полки флакон лака для волос в аэрозоле, по стеночке на цыпочках подкралась к входной двери, и пока этот тугодум и недотёпа успел что-либо сообразить, пустила долгую струю в замочную скважину.
За дверью что-то отпрянуло, свалилось и сказало «Ку...», затем уползло на четвереньках.
Ирен хочет определить меня в ранг «посвящённых», но из каких соображений? Она намеревается это сделать из огромной любви ко мне, то есть «по блату». Только так объяснялась её необъективность по отношению ко мне. Чтобы принадлежать к избранным, я должна возлюбить всякую дрянь, такую, как мой муж, например. И то, что я только что выпустила в глаз своего муженька лаковую струю, поступок мерзкий, отвратительный и недостойный посвящённого в учение Великого Знания.
После полудня в двери повернулся ключ и ввалился Веслав.
– Знаешь, что ты натворила? – заорал он, чуть взвизгнув.
– Ещё нет!
– Ты чуть не оставила его без глаза!
– То есть? – равнодушно изрекла я.
– Ты знаешь, о чём я говорю – о замочной скважине, накоторую ты сделала настоящую химическую инвазию*!
– Ума не приложу, как глаз этого законченного неврасте-ника мог оказаться в замочной скважине? В таком случае, где был сам обладатель? – спросила я, скорчив глупую гримасу.
– Ну, ладно, ладно, – поморщился Веслав, – он промылглаз водой, и ему уже значительно лучше!
– Прекрасно, если понадобится моя помощь, я к его услу-гам – можно поправить ситуацию, путём химиотерапии другого, близприлегающего глаза, с помощью лаковой струи...
– Прекрати глупить!
– Если, конечно, ты не выбрал целью уморить меня голо-дом, то, имей в виду – это пренеприятнейшее сосущее чувство влияет на меня очень отрицательно! Мои умственные способности катастрофически слабнут, происходит заметное угасание энергии на всех уровнях, и я превращаюсь в слабое безвольное существо, неспособное двинуть ни рукой, ни ногой, ни взглядом. Голодную забастовку я ещё не объявляла, и думаю, что не объявлю, поскольку это дестабилизирует моё внутреннее равновесие, а вонючий куриный
* Вторжение, проникновение (invasion).
паштет, которым ты меня потчуешь со дня вчерашнего, не рискнула бы съесть даже голодная бездомная кошка! Я требую нормальное питание, в конце концов! – перевела я разговор в другое русло, артистично закатывая глаза и хватаясь за живот.
– Хорошо, хорошо, – обеспокоено прорычал он. – Черезчас тебе принесут обед!
– Кто? Уж ни этот ли недоумок? – капризно простонала я.
– Нет, я персонально! – рявкнул он и исчез за дверью, по-вернув ключ.
– Почту за честь, – злорадно пробормотала я, приобретаявозможность иметь в качестве слуги заклятого врага.
Время тянулось по-черепашьи медленно. Через час действительно возник Веслав с подносом.
Зрелищем я осталась довольна и едва сдержалась, чтобы не разразиться нервным смехом: он явно своими габаритами претендовал, как минимум, сразу на двух громадных официантов, сложенных вместе. Но удивляло, почему у него не четыре глаза и всего-навсего две руки, словом, смотрелся он страшно нелепо – поднос в его лапищах выглядел до смешного мизерным, и было до невозможности странным, что на нём вмещалась тарелка с брошенной на неё горсткой риса, отливающего подозрительной голубизной. Рядом скромно приютилась варёная куриная грудка в раздавленном варианте, ко всему прилагался кусок хлеба. Натюрморт под названием «обед», довершал стакан горячего чая.
– У вас что, снова сегодня куриный день? – съязвила я. –Нет, нет! Дай, угадаю – твоя несравненная жена находится на омолаживающей куриной диете! Она великодушно уступила мне этот восхитительный ароматный кусочек курочки, сложившей свои крылышки во имя вечной женской молодости и красоты! – провозгласила я тираду, вонзая вилку, которую, слава богу, мне сочли нужным принести, в истерзанный кусок куриного мяса и, сотрясая им в воздухе.
– В восемь часов выезжаем! – усмехнулся великан, не об-ращая внимания на мой сарказм. – Посмотрю, на что ты способна!
– Я сама хотела бы на это посмотреть, – пессимистичноизрекла я, оставив в покое курицу и сооружая башенки из голубого риса с помощью вилки. – Тебе не кажется, что, если вдруг ты с моей бесценной помощью выиграешь баснословную сумму, то двери казино перед тобой могут захлопнуться навсегда под любым предлогом? – говорила я, одновременно выстраивая высокую башню из риса и вонзая в её вершину флаг, похожий на метлу, из растрёпанного нитяного мяса.
– Спокойствие – в одной Варшаве масса казино, не говоряуже о всей Польше и за пределами её границ! – прогоготал он мечтательно.
– Как ты думаешь, не лучше ли мне прикинуться глухоне-мой, а предполагаемые цифры писать на бумажке? В противном случае, мой русский акцент может вызвать непредсказуемое развитие событий! – как бы между прочим, ввернула я.
– Идея неплохая, – сказал он, исчезая и прикрывая за со-бой дверь.
Я развалила башню из голубого риса и низвергла нитяной флаг, хотелось весь этот «обед» швырнуть в форточку, но, за неимением последней, я спустила содержимое тарелки в прожорливую пасть унитаза, оставив только ломоть хлеба и чай.
Странно, но никаких признаков голода я не ощущала, а хлеб был оставлен мною исключительно из воспитанного во мне с детства уважения и высокого преклонения перед этим продуктом.
Но, каким бы невообразимо медленным мне не казался ход времени, вечер всё-таки, наступил, и ровно в восемь часов (надо отдать должное их пунктуальности), двери широко распахнулись, я прошествовала по пустому коридору в сопровождении двух ненавистных мне особей мужского пола, одного из которых до вчерашнего дня я считала своим мужем.
У выхода из подъезда нас ожидала пустая машина. Меня с почестями усадили на заднее сидение, рядом, издавая стоны, примостился Мирек, таращившийся на меня одним глазом, поскольку ко второму он заботливо прикладывал носовой платок. Веслав, сотрясая лимузин марки «Вольво», с трудом втиснул своё мощное тело за руль, и машина тронулась.
Я молилась, чтобы им не пришло в голову проверить мою сумку, на содержимое которой возлагалась мною огромная надежда и зависел успех предстоящего спектакля в целом. Я небрежно бросила её на сидение с левой стороны, поскольку с правой находился ёрзающий и охающий Мирек. Казалось, он был всецело поглощён прикладыванием носового платка к заметно покрасневшему глазу, а его здоровый глаз избегал моего насмешливого взгляда и сверкал негодованием, смешанным с тревогой.
Я знала, что он побаивается меня, точнее, моей непредсказуемости, но, стиснув зубы, терпит исключительно ради предстоящего дела. Знала, что его больная душа и злобная мстительная натура находятся в затаившемся состоянии, а красные ладони готовы в каждую секунду свернуться в кулаки, концентрируя накопившуюся злость в удары.
Вечерняя Варшава меня не занимала совсем. Я смотрела в окно автомобиля, но не видела ничего. Мы ехали молча, и только Веслав иногда разряжал атмосферу молчания, гогоча или чертыхаясь, по поводу грубого нарушения правил дорожного движения некоторыми автомобилистами.
Куда мы ехали, я знала, и поэтому совсем не удивилась, когда Веслав запарковал машину где-то во внутренних дворах, прилегающих к отелю «Мариотт».
Мы прошли по роскошным холлам отеля и направились к казино.
Я была не в состоянии отметить, изменилось ли что-нибудь в интерьере с тех самых пор, когда я имела счастье наслаждаться свободой и посетила впервые это эксклюзивное заведение с дерзновенной целью.
В игорном зале группками стояли люди, непринуждённо беседуя. Две пары слонялись без всякой цели. У покерных столов упоённо играли несколько мужчин и одна женщина, но, как я поняла, она была только переводчицей с английского – у почтенного, средних лет джентльмена. Рулетку осаждали два юнца. «Хорошо, что крупье другой, – подумала я, – хотя вряд ли он меня бы узнал».