Страница 25 из 65
Решение пришло мгновенно – не раздумывая ни секунды, он свернул вправо, предпочитая смериться лошадиными силами джипа с мягкой почвой. Два ведущих вала машины и стерня – вот что спасло афганца. Но из огня, да в полымя. Ехал он всю ночь по овражисто-лесистой местности, а к утру выехал на какую-то дорогу. Занималась заря, светало. Он выключил фары. Не имея понятия, где находится, решил ехать дальше, в надежде встретить дорожный указатель.
Неожиданно за крутым поворотом он был остановлен полицейским патрулём. Откуда было знать бедняге, что в Польше введён в действие закон, обязывающий автомобилистов круглый год ездить с включёнными фарами, да ещё и на радостях, ощущая под колёсами твёрдый асфальт, он чуть больше нажал на газ...
Полицейский выписал «мандат» по двум пунктам нарушения правил дорожного движения, что было отображено на бумаге круглой суммой с шестью нулями. Но афганцу заплатить было нечем, так как вместе с документами его бухгалтер надёжно охраняла доверенную ей денежную кассу...
Лязгнули наручники, безжалостно врезавшись в запястья рук, замкнулась железная решётка полицейской машины. Чужой язык, тюрьма, непонимание, неизвестность...
Бессонная ночь в заграничной тюрьме, а утром свидание с консулом, затем суд и освобождение.
– Машину свою я получу, только заплатив штраф, но где явозьму деньги, если мои товарищи по работе не догадаются искать меня в Русском Посольстве в Варшаве?
– Я уверена, что в понедельник всё изменится в лучшуюсторону, что твои друзья найдут тебя, увидишь – всё будет хорошо! – так пыталась я вселить уверенность в человека, привыкшего убивать и видеть смерть.
На следующий день, в воскресенье, афганец был в чуть лучшем настроении, но он явно изнывал, день для него тянулся нескончаемо медленно.
Кому, как не мне, хлебнувшей горького пойла из чаши чужбины и сполна вкусившей тягостность и болезненную уязвлённось ситуации изгоя, были известны и острое ощущение вязкой пустоты, и галопирующая мысль, рождённая в глубине изолированного пульсирующего сознания, которую некому излить? Его слабая личность с расхлябанной психикой, ошарашенная польской жестокостью и коварством польских законов, едва не претерпела нервного срыва, поэтому я пыталась отвлечь ход его хмурых мыслей в другое русло пустой болтовнёй, приняв роль шута, делая вид, что не замечаю чрезмерную подозрительность с примесью презрения, ярко написанные на его унылой физиономии.
Иногда мне даже казалось, что он побаивается меня. По сути, он не понимал, с кем имеет дело, и терялся в догадках, расценивая услышанное обо мне пятьдесят – на пятьдесят: не подвергая сомнению и не опровергая его. Я старалась терпеливо выдержать и это испытание, а в понедельник утром он исчез, забыв поблагодарить меня, и больше я его никогда не видела. Он скрылся, как дезертир с поля брани, но я вздохнула с облегчением. В конце концов, я не психиатр, не врачеватель незаживающих ран надорванной психики и не представитель благотворительного общества за рубежом! Надеюсь, что злоключения афганца в Польше имели счастливый конец.
Глава 17
Мои мысли растворились в прозрачном утреннем свете. Гостиница находилась в глуби квартала, и к остановке нужно было пройти через выложенный железобетонными плитами пустырь мимо аптеки и старого ободранного дома, фасадом выходящего на оживлённую улицу. Ощущение полной уверенной беспечности. Я любовалась начинающимся днём и с улыбкой Джоконды на устах ждала трамвая, не обращая внимания на обивающихся рядом подростков.
– Проше, пани, ктура тэраз есть годзина? – вдруг спросилменя один из них, между тем, как второй стоял рядом, разинув рот.
– Девёнта тшидесице, – охотно отозвалась я с душеразди-рающим русским акцентом, покосившись на часы, и, моментально забыв о недорослях, снова погрузилась в прерванный диалог с собственным эго – утратой и обретением целостности бытия.
Я вдруг удивилась, что лежу на земле, раскинувшись в глупой позе, и, словно упав с облаков на землю, сразу же ощутила горечь и брутальность реального мира. Моя сумка валялась на земле в полуметре от меня, обронённая незадачливым, не рассчитавшим свои силы, юным грабителем. Мы потянулись к ней одновременно, но я оказалась ловче и овладела своей собственностью ещё лёжа распростёртой на пыльном асфальте.
Две пожилые сердобольные пани, сочувствуя и охая, помогали мне подняться. Но мой взгляд был неотрывно прикован к стриженному белобрысому затылку. Это был «его» затылок, но более всего меня манили и притягивали обрамляющие его с двух сторон розовые огромные уши, я вцепилась в одно из них с неистовым наслаждением, которое с удивлением открыла в себе. Жертва пронзительно взвизгнула – больше от неожиданности, нежели от боли. Я ощутила эластичность материала, которым завладели мои пальцы, но воришка вывернулся, его ухо выскользнуло из моих рук, и он исчез, смешавшись с толпой, сверкнув напоследок злыми глазками.
Взгляды случайных прохожих и бесцельно стоящих зевак, вызванные моим отважным и воинственным поведением, удивлённо останавливались на мне. Всё моё существо вдруг переполнили неистовство и злость – предшественники жажды сражения. И скромная серая мышка превратилась в хладнокровную воительницу, для которой исход битвы был предопределён заранее. Будучи наслышана о бандитах-подростках из варшавских подворотен в районе «Прага», вырывающих сумки средь бела дня, я не предполагала, что это так болезненно коснётся непосредственно меня. Мной овладело предчувствие, что это не последняя стычка: ведь русские, по их мнению, всегда при больших деньгах, они не оставят меня в покое. Ну, что ж, я готова! Но как я буду сражаться одна с толпой подростков, которые на голову выше меня?
– Пан Мечислав! Нам нужно серьёзно поговорить! –провозгласила я.
Наконец, после нескольких тщетных попыток, мне удалось поймать его в магазине, потому что пан Мечислав превратился в неуловимого, постоянно ускользающего и очень занятого.
Посетителей не было, и я сочла это подходящим моментом.
– Ваша забывчивость просто потрясает! Вы не выполняе-те своих прямых обязательств, согласно подписанному контракту! – продолжала я, доставая из сумочки документ со стоящей на нём витиеватой подписью пана Мечислава и его фирменной печатью.
Внезапно, одним прыжком, он приблизился и вырвал из моих рук развевающуюся бумагу. Мгновенно отскочив, сделал характерное движение руками, собираясь разорвать договор.
– Не делайте это! – раздался громкий требовательный воз-глас, которому трудно было не повиноваться.
Мы оглянулись. В дверях за нашими спинами стояла неожиданно появившаяся Тереза. Пан Мечислав не успел опомниться, как Тереза, овладев спасённой бумагой, углубилась в её чтение, а прочитав, вернула мне.
– Придётся платить, пан Мечислав! – потребовала она.
– У меня нет средств, я на грани банкротства! Я еле-елесвожу концы с концами, чтобы наскрести денег на закупку товара..., – он осёкся под твёрдым взглядом Терезы.
Этот взгляд и голос, привыкший повелевать, могли принадлежать только лидеру, теперь я поверила, что Тереза действительно была когда-то предводительницей и верховодила горсткой головорезов, но меня вдруг осенило, что она могла быть только борцом за справедливость, что-то вроде Робина Гуда в женском обличье, но в конечном итоге была несправедливо осуждена.
– Выбирай всё, что тебе нужно! Если у пана Мечислава нетденег, то он будет платить продуктами, – обратилась она ко мне.
Выбирать особенно было нечего. Сыпучие продукты, мука и крупы, были мне не нужны при моей бродячей жизни. Консервы я терпеть не могу, но назло скаредному пану Мечиславу, я носилась по магазину, собирая с полок всякую-всячину: консервированные огурцы в стеклянных пол-литровых банках, шпроты и ещё что-то, демонстративно поглядывая на преступного скупца.
Он делал вид, что не обращает внимания, но я была убеждена, что его мозг лихорадочно подсчитывает понесённые убытки.
Тереза достала откуда-то ключ от кассового аппарата, выгребла на глазах владельца магазина почти всю дневную выручку – пять миллионов злотых – и вручила мне.