Страница 64 из 141
Начертав перед читателем грандиозный план своего сочинения, Полибий говорит: «Требуется особая милость судьбы для того, чтобы за время нашей жизни осуществить его до конца» (III, 5, 7). Эту милость судьба ему оказала. Он кончил свою «Историю», чего не дано было ни Геродоту, ни Фукидиду. И не только закончил, но и полностью ее отредактировал. Зато судьба оказалась немилостивой к нам. Из всех книг Полибия целиком сохранились только первые пять; остальные дошли во фрагментах. Иногда это большие и связные отрывки. Но часто перед нами крохотные кусочки без начала и конца. И что еще хуже — это не точная цитата из Полибия, а исковерканный, искалеченный, безбожно сокращенный, иногда, наоборот, неудачно дополненный текст. Из последних книг не сохранилось почти ничего. Сороковая книга пропала вовсе.
Итак, великое 53-летие Полибий сравнивает с драмой, драмой величественной и страшной, правда, со счастливым концом. Подмостками ее был весь обитаемый мир. При этом только выбранный им метод позволяет насладиться этим изумительным зрелищем. Словно с птичьего полета, «можно окинуть единым взором деяния всего мира» (XIV, 1a, 1). «Неужели кто-либо может быть увлечен другим зрелищем!» — восклицает он с восторгом (I, 1, 6; ср.: XV, 9, 2–4). Сам он совершенно очарован и захвачен им.
Полибий задумал описать не только все акты этой пьесы и всех действующих лиц, но и понять общий замысел драматурга. Но кто же были актеры трагедии? И кто режиссер — кто эта судьба, начертавшая великий план? И почему мир подпал под власть римлян? Все эти вопросы мы попытаемся постепенно исследовать в ходе нашего рассказа.
Кто же герои повествования Полибия? Прежде всего это народы. Народы и племена у него — это как бы живые существа с ярким характером и стремлениями. Дерзкие и наглые этоляне, осторожные и степенные ахейцы — все это настоящие народные личности. Они совершают преступления или творят добрые дела. Полибий прямо говорит об этом. Как в жизни, говорит он, мы стараемся оценить отдельных людей и их характер, так же в истории надлежит оценивать государства и народы (VI, 1, 5–6). Определяя свой план и задачи своего сочинения, он пишет: «Нам… следует изложить стремления и наклонности, преобладающие и господствующие у отдельных народов в частной жизни и делах общегосударственных» (III, 4, 6). Говоря о акарнянах, он замечает, что они, как всякий честный человек, ставят долг превыше всего (IV, 30, 4). «Отмечая в нашем сочинении похвалой отдельных доблестных людей, мы обязаны таким же образом чествовать доброй памятью целые государства, если обыкновенно они действуют честно» (XVI, 22а, 6).
При этом, как неоднократно подчеркивает Полибий, мораль для отдельных людей и государств одинакова (например, XXXI, 25).
Понять народный характер может только история. В жизни народы, как и люди, носят разные личины, и нелегко проникнуть в их истинную сущность. Но «деяния прошлого, проверенные самым ходом событий, показывают подлинные мысли и чувства каждого народа» (III, 31, 8–10).
Чем же определяется характер народов? У отдельного человека характер складывается из природных задатков, воспитания и обстоятельств. Подобно этому дело обстоит и у народов. Роль природных задатков играют географические данные. «Природные свойства всех народов неизменно складываются в зависимости от климата. По этой, а не по какой-нибудь другой причине народы представляют столь резкие отличия в характере, строении тела и в цвете кожи, а также в большинстве занятий» (IV, 21, 1–3).
Но нельзя все сводить к климату. Огромную роль играет воспитание. Весь характер лакедемонян сложился под влиянием воспитания Ликурга. А вот и еще более разительный пример. Аркадцы живут в местности с необузданно-суровой природой. Их характер должен был быть грубым, диким и жестоким. Однако мудрые законодатели подумали об этом. Они ввели обучение музыке с самого раннего детства. Музыка смягчила нрав аркадцев. Они стали ласковыми, приветливыми и гостеприимными. Такова благотворная роль воспитания (IV, 20–21, 1–7).
И конечно, важен государственный строй, хороший он или дурной. Он-то и лепит окончательно характер народа. Но что значит хороший строй? Какой тут критерий? Порядок, свобода, успех в делах или народное преуспеяние и богатство? Ответ Полибия для современного человека неожиданный. Нравственные качества граждан. Например, он рассуждает о государствах критян и спартанцев. Многие историки и философы видели между ними большое сходство и считали оба строя достойными восхищения. Полибий решительно возражает. Общего тут мало, говорит он. Критский строй совершенно не заслуживает восхищения. Какими должны быть законы хорошего государства? Они должны воспитывать у граждан гуманность, умеренность и справедливость. «Если у какого-нибудь народа мы наблюдаем добрые обычаи и законы, мы смело можем утверждать, что хорошими здесь окажутся и люди, и общественное устройство их. Точно так же, если мы видим, что в частной жизни люди корыстны, а в государственных делах — несправедливы, можно с большой вероятностью предположить, что и законы их, и нравы частных лиц, и весь государственный строй негодны» (VI, 47, 2–5). Между тем всем эллинам известно, что нет народа более коварного и несправедливого, чем критяне. «Вот почему… мы не уподобим государство критян лакедемонскому и вообще не считаем его достойным похвалы или подражания» (VI, 47, 5).
Интересно, что Полибий отказывается даже обсуждать идеальное государство Платона, первую социалистическую утопию. Обыкновенно историки и философы сравнивали это государство со спартанским или афинским и доказывали его преимущества. Но Полибий не одобряет подобного сравнения. Это все равно, пишет он, как если бы обсуждали различных людей и вдруг кто-то поставил рядом с живыми людьми мертвую статую. «Такое сравнение неодушевленного предмета с одушевленными, наверно, показалось бы зрителю неправильным». Надо узнать жителей, узнать нравы, понять, как ведут они себя в счастье и несчастье, и только тогда высказывать свое мнение. «Как не допускаем мы к состязаниям тех… борцов, которые… не приготовили себя телесными упражнениями, так точно не следует допускать и государство Платона к участию в споре за первенство до тех пор, пока пригодность его не будет испытана на деле» (VI, 47, 7–10).
Но если актеры великой драмы, поставленной судьбою, — народы, кто же главный герой всей трагедии? В этом нет никаких сомнений. Цель и финал драмы — объединение мира (I, 4, 4). Совершили это римляне. И Полибий прямо говорит, что считает римлян главным героем своей книги (XXXII, 8, 8). И сразу встает вопрос: к власти над миром стремились многие государства — богатейший город мира Карфаген, Македония, покорившая некогда весь Восток, колоссальнал держава Селевкидов. Так почему же не им, а этим, недавно еще никому не ведомым западным варварам дано было осуществить великое дело?
К решению этого вопроса Полибий приступает очень необычно. Он коротко рассказывает о Первой Пунической войне, потом уже подробно о вторжении Ганнибала в Италию. Поражение следовало за поражением, и вот наконец страшные Канны. Римляне разбиты были наголову, 80-тысячное войско уничтожено. Италия дрогнула и почти вся перешла к врагу, «совершенно разочаровавшись в том, что римляне смогут восстановить свое положение». Римляне остались совершенно одни. С часу на час ожидали Ганнибала в самом Риме. В эту злую минуту Полибий оставляет римлян и оставляет надолго (III). Только в VI книге мы возвращаемся в Италию. И Полибий начинает свое повествование так. Когда мы хотим понять характер человека, взвесить, чего он стоит на деле, мы не станем смотреть, каков он в повседневной благополучной жизни. Пробным камнем для него будет страшная беда, роковой поворот событий. «Ведь мы убеждены, что совершенство отдельного человека удостоверяется единственно уменьем его сохранять самообладание и благородство души среди всесокрушающих превратностей судьбы: так же точно следует оценивать и государства» (VI, 1, 5–6).