Страница 5 из 141
Действительно, жизнь Арата похожа на захватывающий приключенческий роман. Однако очень ошибется читатель, если вообразит себе Арата бесшабашным удальцом или каким-то странствующим рыцарем, который скитается по миру в поисках опасных подвигов, освобождает пленных красавиц и карает злодеев. Ничего не может быть дальше от истины. «Арат, — говорит Полибий, — во всех отношениях был совершенный государственный муж. Он умел держать речь, составить план и хранить в тайне принятое решение. Никто спокойнее его не умел переносить гражданские распри, привязывать к себе друзей, приобретать союзников, к тому же он был замечательно способен изобрести против неприятеля хитрости и козни» (IV, 8). Словом, он был политик до мозга костей. То был человек умный, осторожный, очень хитрый, скрытный и сдержанный. Как раз бесшабашная удаль была ему совершенно чужда. На риск он шел без всякой охоты. Но если он считал, что это необходимо, никто не мог похвалиться большим мужеством.
Ясно, что, если такой человек решился с горсткой смельчаков овладеть Акрокоринфом, у него была какая-то веская причина. И это так. С самой ранней юности этот волевой скрытный человек поставил перед собой одну цель. К ней он неуклонно шел всю жизнь, ради нее готов был на все. Цель эта — сделать Пелопоннес сильным и свободным. Однако Арат прекрасно понимал, что просто освободить города нельзя. Завтра же они вновь станут добычей македонцев или истребят друг друга в междоусобной войне. Значит, надо было идти иным путем. И вот тогда-то внимание его привлек Ахейский союз. Полибий говорит, что еще в пору освобождения Сикиона он изучил конституцию ахейцев и был ею восхищен. Значит, уже тогда, 20-летним мальчишкой он не просто романтически хотел освободить родной город. Нет. Уже тогда он поставил перед собой цель превратить весь Пелопоннес в федерацию, «сделать его одним телом, одной силой» (Plut. Philop. 8). Он изучал разные конституции и выбрал Ахейский союз. И освободив Сикион, этот 20-летний мальчишка сумел убедить сограждан пожертвовать независимостью и вступить в незначительный презираемый ими прежде союз. В 245 г. Арат впервые стал стратегом ахейцев и определил цели и задачи союза: изгнание македонцев из Пелопоннеса, уничтожение тирании и обеспечение исконной свободы городов (Polyb. II, 43, 8). В следующую же свою стратегию, в 243 г. он освободил Акрокоринф. По его совету коринфяне вступили в союз. С этого момента Ахейская федерация стала первой силой тогдашней Эллады. Все освобожденные города отныне примыкали к ахейцам. Арат раздвинул границы федерации почти на весь Пелопоннес, что, по словам Полибия, не удавалось никому до него. Все пелопоннесцы, пишет он, ныне пользуются одними и теми же законами, общей системой мер и весов, общей монетой и имеют общее правительство. Вообще весь Пелопоннес был как бы единый город, только без стен. «Имя ахейцев распространилось на всех пелопоннесцев» (II, 37,10–38,1). Что значит это выражение, ясно из надписей. Мы узнаем, например, что победителем на спортивных играх стал Менандр, ахеец из Аргоса, или Никомах, ахеец из Мессены{2}.
Один и тот же человек часто бывал стратегом несколько раз. Трижды был союзным стратегом Диэй, трижды Аристен, но всех превзошел любимец ахейцев Филопемен — он восемь раз занимал должность стратега! Однако никто никогда не имел такой власти над умами ахейцев, как Арат. Закон запрещал быть стратегом два года подряд, и что же? Арат выбирался каждый второй год до самой своей смерти! Но и в те годы, когда он оставался частным лицом, он фактически держал в руках бразды правления. И вовсе не потому, что остальные стратеги были его марионетками. Напротив. Часто это бывали его политические противники. Но одно слово Арата значило для ахейцев больше, чем все речи и приказы их очередного стратега. Такого восторженного обожания они уже больше ни к кому не испытывали. В то же время ахейцы стали замечать у своего стратега какие-то необъяснимые странности. Замечено было, что он, как огня, боится открытых сражений и делает все, чтобы от них уклониться. Более того, злые языки говорили, что перед битвой он бледнеет, дрожит, его мутит, а заслышав звуки трубы, он нервно спрашивает, нужно ли еще его присутствие, а затем уходит подальше и, умирая от волнения, следит за битвой. Многие философы даже серьезно обсуждали на своих лекциях вопрос, является ли бледность и сердцебиение признаками страха, ведь такой великий герой, как Арат, в бою испытывает подобные недомогания (Plut. Arat. 29). Но ахейцы не могли сомневаться в мужестве своего стратега, даже если бы они забыли о Сикионе и Акрокоринфе, ибо Арат являл им чудеса отваги ежедневно. Вернее, еженощно. Целые дни он плел тайные интриги, а ночью отправлялся с лестницами к очередному городу. И насколько вял и нерешителен он бывал в битвах, настолько смел и находчив во время этих ночных экспедиций. Плутарх сравнивает его с ночными хищниками, которые плохо видят днем, но чьи глаза широко раскрываются в темноте (Ibid. 10).
Люди не знали, что и думать об Арате. Смел он или нерешителен? Герой или трус? По-видимому, один Полибий проник в тайну этого человека. Арат, говорит он, был великим политиком, и в политических делах был находчив, изобретателен и очень смел. «Зато этот самый человек всякий раз, когда решался овладеть открытым полем сражения, оказывался неизобретательным в планах, робким в нападении и неспособным глядеть в глаза опасности». Этому нечего удивляться, продолжает он, ибо существуют разные виды храбрости. Один и тот же человек может быть смелым охотником и трусливым воином. Бывают удальцы, отличные единоборцы, а в строю они никуда не годятся. А другие, наоборот, несокрушимы в строю и теряются в единоборстве. Арат был плохим полководцем, он был неуверен в себе, сомневался в каждом своем шаге, оттого робел и терялся в открытой битве. Зато бывал несокрушимо смел в ночных нападениях (IV, 8).
Эти странные кошачьи повадки их стратега доставляли ахейцам кучу хлопот. Бывало, днем они заключат союз с тираном какого-нибудь города. А ночью Арат уже на лестницах у стен этого города (напр., Plut. Arat. 25; 33)[4]. А его странная нерешительность, граничащая с малодушием, не раз заставляла воинов упустить верную победу. Полибий рассказывает, как однажды ахейцы проиграли бой из-за совсем уж нелепых ошибок Арата. Терпение их лопнуло, и, когда стратег воротился, все окружили его и осыпали горькими упреками. Они с досадой спрашивали, чего ради он опять ввязался в битву? Неужели он до сих пор не понял, что совсем не умеет воевать? Собрание бушевало. Наконец встал Арат. Однако стоило ему заговорить, стоило мягко и как будто робко попросить простить его за невольные грехи, памятуя о человеческих слабостях, и настроение ахейцев, как по волшебству, изменилось. Все сгорали от стыда и с упреком спрашивали друг друга, как они могли расстроить такого человека! (IV, 14).
Но если стратег иной раз навлекал на ахейцев неприятности, зато он один умел вызволить их из любой беды. Как искусный кормчий, Арат направлял государственный корабль, обходя все мели и подводные камни. То был человек, «умеющий найтись во всяком положении» (II, 45, 5). Он все предвидел и все рассчитывал. Во всей его жизни, говорит Полибий, нельзя было отыскать ни одного необдуманного поступка (V, 12, 7). «Он всегда и ненависть, и дружбу соразмерял с общественной пользой… и… изменял образ мыслей в любом направлении сообразно нуждам государства и требованиями минуты. Выше всех благ на свете он ценил согласие народов и общение городов между собой». И главное, «все видели, что ни богатство, ни славу, ни царскую дружбу, ни выгоду родного города, одним словом, ничто на свете не ставит он выше преуспеяния Ахейского союза» (Plut. Arat. 10, 24).
В дела эллинских государств, лежавших за пределами Пелопоннеса, Арат не вмешивался. Он прекрасно понимал всю бесплодность таких попыток. У него все равно не хватило бы сил защитить освобожденный город. Но было одно исключение. Он одержим был романтической мечтой — освободить Афины, которыми владели македонцы. Афиняне давно утратили всю былую силу. Но этот город олицетворял былое величие и славу Эллады. Один македонец заметил: «Афины — маяк всего света, с высоты которого весть о любых деяниях домчится до самых отдаленных народов земли» (Plut. Demetr. 8). И вот Арат, «словно безумно влюбленный», по выражению Плутарха, бродил вокруг Афин. Афиняне слали ему слезные жалобы, моля освободить их. Много раз Арат ночью появлялся у города. Но македонцы были начеку. Во время одной ночной экспедиции он так сильно повредил себе ногу, что ему пришлось делать операцию. Однажды македонцы вернулись и с торжеством сообщили великую весть — неуловимый Арат убит! Начальник македонцев ликовал. Он отправил в Коринф посла с приказом немедленно открыть македонцам ворота, потому что их Арат мертв. К его изумлению на это грозное требование коринфяне отвечали взрывом хохота. Наконец, давясь от смеха, они показали на Арата, который как ни в чем не бывало сидел среди них.
4
Арат действовал зачастую совершенно самостоятельно. Напомню, что на свои деньги он освободил Коринф.