Черные бабочки

Они уступают дорогу, чтобы она могла пройти. Это коридор почета, позора, тишины, приводящий к двери, до которой она думала, что никогда не доберется. Когда она выйдет, ее ребенок будет мертв. Но они уйдут. Они вернутся домой, в свои узкие домики, стоящие так близко, что слышно, как шепчут соседи. Они будут стоять за окнами с кружевными занавесями, чтобы высматривать изогнутые формы греха в животах девушек.

Они вернутся, но ей все равно.

Потому что для нее это последний раз.

17

Брюгге[34]. Венеция Севера. Я бы предпочел Венецию Юга, но там другие цены, и нам потребовалась бы неделя. Мы могли бы полететь на самолете, но я не очень-то люблю самолеты, пусть на самом деле никогда на них и не летал. Мне не очень нравится сама мысль, она меня тревожит. Нам нравится дорога, свобода останавливаться, где захотим, небольшие гостиницы, объезды. Так что вот, мы в Брюгге. Два часа на машине, и все равно это прекрасные выходные. Я забронировал номер в таверне, рекомендованной «Зеленым гидом»[35], старинный стиль, хорошая еда, вид на каналы. Включенная парковка. Классно, знаете ли. И так как я сказал, что у нас медовый месяц, — это лучший способ, чтобы нас хорошо приняли, — парень по телефону пообещал, что в номере будет шампанское в ведерке. Попытка исправить ситуацию, потому что с тех пор, как закончилась финальная игра, Соланж какая-то холодная. Она все еще зла на меня. Надо признать, это было не вовремя, именно в тот день, когда она вышла из клиники… Если бы я знал, что это ее задело, я бы не смотрел матч. Так мы еще и проиграли. Но Соланж сложно понять, она как книга с пропущенными страницами.

Сейчас, например, я не совсем понимаю, о чем она думает, потому что она молча смотрит на пейзаж. Время от времени делает снимок. И каждый раз, когда я удивляюсь чему-то, она говорит «ага», не глядя на меня. Вокруг действительно красиво, честно говоря, все эти старые дома, видные с канала, и маленькие мосты, и деревья над водой. Да, это не гондола, а туристическая лодка, полная людей, чувствуется немного запах грязи, и громкоговоритель раздражает нас историей города. Тем не менее это наша первая поездка за границу, с паспортами, как положено. Несмотря на то что это так близко, это чертовски освежает.

— Ты видела вон ту башню?

Нет, не видела, она пытается поменять пленку в своей новой камере и запутывается в ремешке. Я ничего не говорю, потому что сейчас неудачное время, но это не я настаивал на покупке этого паршивого «Инстаматика»[36], который только и умеет, что делать размытые снимки. «Клик-клак Кодак», да ладно, нам следовало купить хорошую зеркальную камеру.

Мы проплываем под мостом — таким низким, что приходится наклонить голову, — со старой каменной лестницей, уходящей в воду. Я бы показал это Соланж, но она начинает меня утомлять своей отрешенностью, так что я наслаждаюсь один. И смотрю на людей. Они оценивают, это заметно. Пожилые люди восклицают в восторге от каждого фасада. Отец семейства объясняет что-то троим детям, и им кажется, что это интересно. Пара, говорящая на неизвестном мне языке, целуется на корме лодки. Мне почти кажется, будто я один. Со временем мне удается привлечь взгляд девушки с вьющимися волосами, которая, возможно, думает, что я на нее глазею, хотя это не так. Она улыбается мне, я улыбаюсь ей, и это действительно странно, потому что, как правило, меня никто не замечает. Не так, как Соланж, которая, где бы ни появилась, привлекает любого, кто похож на мужчину. Что уж говорить, девушка довольно симпатична: высокая, стройная, узкие бедра, кожаная жилетка на свободной рубашке, ботинки на молнии поверх джинсов. Я смотрю в другую сторону, на красивую каменную крышу, но надо же, я все еще чувствую ее позади, будто она не спускает с меня глаз. И когда я оборачиваюсь, она приближается, улыбаясь, с фотоаппаратом в руке.

— Sprechen Sie Deutsch? [37]

— Эм… нет, извините.

— English? [38]

— Тоже нет. По-французски.

Она смеется — я не знаю почему, но я почему-то тоже смеюсь, подражая ей. И я кидаю взгляд на Соланж, надеясь, что она увидит и это заставит ее немного ревновать, но нет, ей все равно, она фотографирует семью уток.

— Could you take a picture? Please! [39]

Я ничего не понял, но так как она мне протягивает свой фотоаппарат, я предполагаю, что она хочет, чтобы я сфотографировал ее с Брюгге на заднем плане. Вот как, все-таки можно увлечься чем-то, кроме уток.

— Да, конечно.

Я беру ее фотоаппарат, немного путаюсь, она объясняет мне на английском, что нужно нажать здесь и там и сделать фокус с помощью этой штуковины посередине. Мы снова смеемся, наши пальцы пересекаются, я чувствую ее аромат, это начинает меня смущать, и не меня одного, потому что Соланж теперь смотрит на нас с мрачным выражением лица. Мне это даже немного нравится, хотя бы раз в жизни внимание обращают на меня. Пусть раз почувствует, каково мне в ситуации, когда незнакомец подходит с прицелом на задницу.

— Here. Great view[40].

Девушка стоит в позе, опершись на перила, позади нее церковь, которая удаляется слишком быстро, чтобы удержать на ней фокус. Через объектив я как бы наблюдаю за ней тайно, кажется, что меня это даже заводит и на несколько секунд я стал кем-то другим, живущим другую жизнь, но это не продолжается долго, потому что рука Соланж опускает объектив.

— Что ей надо?

— Ты же видишь. Чтобы я ее сфотографировал.

Девушка все равно улыбается, но немного бледнее, потому что она этого не ожидала, и Соланж смотрит на нее сухим взглядом, с каким-то отвращением.

— Она не собирается раздеваться догола случайно?

Я иронично улыбаюсь, а потом позволяю себе сделать последний снимок этой девушки. С красивой крышей на заднем плане. Без спешки. Девушка забирает свой фотоаппарат, не произнеся ни слова благодарности, и уходит на другой конец моста, так далеко от нас, насколько только возможно.

И Соланж снова смотрит с мрачным видом, будто ничего не произошло.

— Подожди, сначала ты тут сцену устраиваешь, а теперь начинаешь меня игнорировать?

— Я тебя не игнорирую.

— А, вот как? Выходит, показалось.

Я улыбаюсь, это ее раздражает, но она не отвечает.

— Ты ревнуешь?

— Ну ты точно… Фантазер.

— Ты была готова утопить эту девушку в канале, только потому что она хотела сфотографироваться!

— Бред.

Это вроде бы первый раз, когда я вижу ее в таком состоянии, и мне это нравится. Ей — меньше. Я чувствую, что она закипает. Когда мы проезжаем под мостом, она делает вид, что фокусирует свое внимание на какой-то детали, на камне, на растении, на фасаде, а затем вдруг, потому что это сильнее ее, потому что я продолжаю смотреть так, будто я ее чертова совесть, она начинает улыбаться. Сначала немного. Почти против воли. То, что нельзя сдержать, даже если решили злиться и ненавидеть друг друга вечно.

— Мы выходим на следующей остановке, — шепчу ей на ухо.

Я даже не знаю, как нам удалось так быстро вернуться в отель. Мы уже ни на что не смотрели, Северная Венеция или нет, единственное, что мы хотели, это остаться вдвоем. Мы нетерпеливо топчемся на месте, ожидая ключ на ресепшен, поднимаемся на лифте, молча глядя друг другу в глаза, врываемся в комнату и бросаемся друг на друга. Я раскидываю ее одежду по всей комнате, развязываю платок, удерживавший ее волосы, поднимаю ее на руки и несу к кровати. И сейчас моя голова между ее ног, потому что ей нравится, когда я начинаю с языка, это готовит ее к остальному.

Ну обычно.

Или дело в Брюгге, или во мне, но у меня ощущение, что ничего не происходит. Ни малейшего дрожания, ни рывка. Под моими руками, поднимающимися к ее груди, дыхание спокойное. И когда я поднимаю голову, вижу, что она смотрит на потолок, неподвижно, как будто ждет, когда это закончится. Это заставляет меня мгновенно остановиться, и я приподнимаюсь на локтях, думая, что́ сделал не так. Это не первый раз, с тех пор прошло немного времени, но сегодня — хуже, похоже, она действительно ждет, пока все закончится.