Черные бабочки

— Ну что? Берем?

Она подает мне знак, чтобы я подошел. Прямо тут, перед ним. Мне не нравится, когда она так делает, это кажется неловким, но я также понимаю, что она не будет говорить вслух. Поэтому улыбаюсь смущенно, говорю «одну минутку» и позволяю ей прошептать мне на ухо, что ее беспокоит с тех пор, как мы приехали на эту парковку.

— Ты правда хочешь это купить?

— Ну да.

— Красную машину со всеми этими наклейками?

Если бы он не смотрел на нас уголком глаза, я бы мог объяснить ей, что эти «наклейки» повсюду, как она говорит, с четырехлистным клевером, это оригинальная роспись. Фирменный знак компании. Люди платят за это, это дополнительная опция.

— Не повсюду! Только по бокам.

— В такой-то машине мы уж точно будем незаметными.

Я уже собираюсь рассказать ей свои истории о свободе, о скорости и о техпаспорте, но осознание пришло яркой вспышкой. Будто такое можно забыть. Забыть, что происходит каждый раз, когда мы выезжаем на дорогу. Все эти пряди, накапливающиеся отпуск за отпуском в коробке для сигар. Все эти места, которые мы покидаем, протирая стены. И как сердце начинает биться быстрее, когда нас обгоняют мотоциклисты из жандармерии[29].

— Я идиот…

Она улыбается мне.

— Немного, да.

И я тоже начинаю улыбаться, представив, как я почти купил этот мигающий как рождественская гирлянда автомобиль. Нам нужна белая машина, тот самый автомобиль для папы, каких тысячи, машина, о которой забудешь сразу, как только ее увидишь. Машина, как я. Не как Соланж. Или нам нужно остановиться, забыть всю эту ерунду и жить как все.

Возможно, так было бы лучше.

Но мне кажется, что мы купим R12.

14

Со временем начинаешь узнавать их с первого взгляда. Парень садится за соседний столик с наигранным безразличием, которым обманывает только себя самого. Он зажигает сигарету. Заказывает пиво. Смотрит на море. И не только на море, потому что Соланж надела юбку и только что скрестила ноги. Никто не делает это лучше нее: привлекает взгляды, не прикладывая никаких усилий. Все что нужно, это всего лишь ее пальцы, которые она греет о чашку чая, легкая улыбка, когда я говорю что-то, ее манера откинуть голову назад, чтобы отвести пряди волос, падающие ей на глаза. Это сводит их с ума. Этот похож на всех остальных: кудрявые волосы, кудрявая борода, военная куртка, ботинки. Браслеты, кольца. Псевдохиппи, который каждое утро приходит на работу, думая, что однажды бросит всё и уедет жить в Индию. А тем временем он делает всё, как все, и проводит воскресенье в Этрета[30].

Соланж мне подмигивает. Тогда я встаю, беру пальто и направляюсь внутрь кафе. Мне нравится эта терраса с видом на скалы. Здесь здорово можно насладиться зимним солнцем. Большие пластиковые панели слегка съела соль, но по крайней мере мы здесь защищены от ветра. С хорошим шарфом здесь можно провести часы, наслаждаясь кофе и наблюдая за чайками. Но его интересуют не чайки.

Я готов поспорить.

Пока я сходил в туалет и купил пачку «Житан», он уже подвинул свое кресло, чтобы защитить пламя руками и поджечь сигарету Соланж. Он разговаривает и разговаривает. Естественно, он знает, что времени у него немного, ведь для того, чтобы подкатить к девушке, находящейся в компании, нужно быстро перейти к сути.

— Простите, — говорит он, увидев меня. — Я думал, вы одни.

Как будто он меня до этого не видел.

— Это мой брат, — говорит Соланж, расставляя ноги.

— Ах! Я уже испугался. Я имею в виду… Боялся побеспокоить, короче. Я не привык…

Мне весело наблюдать, как он теряется, поэтому я ничего не говорю, сажусь, скрещиваю руки и наблюдаю. Он тоже наблюдает за нами, за мной, за ней, он находит нас странными. Я прекрасно вижу, что он находит нас странными, но ему все равно, потому что она ему нравится.

— О чем мы говорили?

— Я уже и не помню.

— О да, мы говорили о музыке.

Когда он говорит «музыка», имеет в виду ту, что играет в колонках, и, конечно же, ему не нравится, это коммерция, как всегда, на радио. Только французская. Попса. Джо Дассен, спасибо большое. Тут не будет играть ни Кросби, ни Стилс. Я смотрю на его руки с кольцами на каждом пальце и думаю, в какой момент он попробует дотронуться до нее. Руки о многом говорят. Взгляд можно замаскировать, просто улыбнуться, но руки… Вижу, как он крутит сигареты, чувствую, как нарастает его нервозность. Он думает, что будет сложно с братом на хвосте.

Он даже не представляет, насколько это будет сложно.

И так как мне не хочется упрощать ему задачу, я указываю на кулон «Мир и любовь», который он носит на шее на толстой кожаной веревке. Несколько лет назад все ходили с таким — даже Соланж, — якобы чтобы выразить протест против Вьетнамской войны. Как будто это могло остановить войну во Вьетнаме. Я долго думал, что это логотип «Мерседес», прежде чем понять, что там есть еще одна ветка и дурацкий символ.

— Не знаю, в курсе ли вы, но война во Вьетнаме закончилась.

— Закончилась, но есть другие войны.

— Ага. И ты это носишь, пока…

— Да.

— Пока все войны не закончатся.

Он смеется, тушит сигарету о пепельницу и смотрит краем глаза на Соланж.

— Я знаю, ждать придется долго, но я парень терпеливый.

Это заставляет Соланж улыбнуться, она берет свою куртку из овечьей шерсти и объявляет, что пойдет прогуляется по пляжу до прилива. Кто хочет, пусть идет за ней. Естественно, чемпион мира во всем мире поторапливается, не забывая оставить под моей кружкой купюру. На случай, если я решу подождать их тут. Он подмигивает мне, действительно думая, что я брат. Я киваю в ответ, он считает, что это его счастливый день, затем ускоряет шаг, чтобы пристроиться к ней, как пудель за хозяйкой.

Мир и любовь, да прям.

Менее чем через пять минут этот парень покажет свое истинное лицо.

Отсюда я их все еще вижу. Они идут по пляжу. Он показывает ей что-то вдалеке, возможно старый бункер на скале. Она не видит и кладет руку на лоб, словно вглядывается.

Он снова показывает. Она разводит руками. Не поняла, не заметила. Он смеется. Похлопывает ее по плечу, как друг. Это меня немного раздражает, хотя я прекрасно знаю, что она делает. Так каждый раз. Ничего не могу поделать. Мне не нравится видеть, как они находят общий язык. Как будто на несколько минут я выхожу из своей жизни и дарю ее другому. Он берет камень, пытается пустить блинчики, затем подкатывает. Рука на бедро, шепот на ухо. Ты красива, у тебя красивые глаза, красивая задница. Она его отталкивает, продолжает идти к подножию скалы. И конечно же, он следует за ней, идиот, после еще одного неудачного броска, который завершается небольшими брызгами пены.

Я начинаю терять их из виду. Тогда встаю, оставляю десять долларов на столе и спускаюсь к набережной. Ни за что не оставлю ее одну. Даже на минуту. Многое может произойти за минуту. Я знаю их, этих парней, я видел их при деле.

Черт, я думал, что потерял их.

Они там, в тени скал, под бункерами, скрытыми в скалах. Защищены от ветра. Защищены от взглядов. Отсюда их никто не видит. Никто не мог бы и представить, что где-то там девушка прислонилась к скале и парень подходит так близко, что их лбы почти соприкасаются. Никто, кроме тех, кто спустился бы на пляж, переломал бы себе ноги на этой чертовой гальке, скользил бы по водорослям, чтобы подойти поближе, не будучи замеченным. Я слышу их голоса, смешанные с криками чаек, слышу, как море разбивается о скалы, чувствую, как мои ноги куда-то проваливаются. Как в первый раз. Наш первый раз. Другой пляж, другая скала, но в остальном все одинаково, всегда все одинаково. Его руки на ней. Его тело на ней. Его губы на ней. Я чувствую, как злость вскипает.

Но он отступает.

Просто так, вдруг, он отступает.

— В чем дело?

— Ни в чем. Я просто расхотела.

— Хорошо. Просто так, расхотела?

— Да.

Легкий кивок головой, усмешка.