Черные бабочки

Соланж больше убеждать не надо, она спрашивает меня взглядом, и, когда я колеблюсь, этот ублюдок добивает, подавая мне ключи.

— Поехали, давай. Ты хочешь повести машина, Альбер?

Нет, я не хочу водить эту «машина», потому что я только что сдал экзамен на права и не хочу промахнуться в повороте с ее V12[6], к тому же нам не стоит оставлять скутер здесь. Не говоря уже о том, что в его машине всего два места. Но мне все равно очень хочется сесть в «Тип Е», завести ее, поднять капот, открыть багажник, бардачок, поковыряться во всех этих хромированных кнопках на приборной панели, потому что такое бывает раз в жизни.

— Хорошо. Мы за тобой.

Таким образом, мы оказываемся за «Ягуаром», чтобы пойти выпить шампанского у фотографа, не умеющего правильно выговаривать «р». Я не знаю почему, но сложилось ощущение, что это плохая идея.

Десять минут, оборот речи. Или, может быть, он считает минуты с точки зрения «Ягуара», потому что на скутере это солидные полчаса, по буграм, которые заставляют нас подпрыгивать на сиденье. Все равно приятно так кататься, среди сосен, под пение цикад. Я говорю себе, что все в порядке, у нас отпуск, мы свободны и можем решить внезапно поехать куда хотим, не беспокоясь о чем-либо. Лазурный берег наконец-то, учитывая, сколько времени мы об этом мечтали.

И, кстати говоря, о мечте: мы проезжаем ворота, открывающие вид на невероятный сад с соснами и розовыми лаврами, чертовски красивый, вдали от всего, с открытым видом на море. Дом тоже потрясающий, полностью остекленный с огромными бетонными колоннами. Я не знаю, как он держится на склоне холма, практически в воздухе, как будто опирается на свою огромную террасу. Но лучшее — это бассейн, синий как небо, и деревянные шезлонги с большими подушками, обращенными лицом к морю. Я даже не знал, что такие дома вообще могут существовать.

— Home sweet fucking home![7]

Я совершенно не понимаю, что он там рассказывает, но чувствую себя немного глупо, что принял его за балабола с телеобъективом и рассказами о моделях.

И мы еще ничего не видели. Парень ведет нас внутрь, наполовину по-английски, наполовину по-французски говоря, чтобы мы чувствовали себя как дома, — было бы неплохо, можем брать, что хотим. Бар здесь. Сигареты здесь. И конечно, проигрыватель с километрами пластинок, выставленных на полках, как в музыкальном магазине. Кроме того, он включает музыку. Показывает обложку, подмигивая. Как будто она мне известна. Он забавен со своими пластинками на английском, но я больше по Джонни Холлидей.

Соланж устроилась в какое-то подвешенное кресло в форме капли воды, висящее на цепи. Она перекрестила ноги, что заставило эту штуку начать вращаться, и закрыла глаза, кивая в такт гитаре. Ей подходит вся эта обстановка, будто она и правда здесь живет. И мне приходит в голову, что, возможно, однажды, когда у нас будет свой салон в Париже, появится шанс арендовать такой домик. С современной мебелью, стеклянными окнами с видом на море и белым ковром, напоминающим облако под ногами.

Фотограф тем временем закончил закручивать свою сигарету, положив внутрь черт знает какую дрянь. Он зажег ее, прищурив глаза, сделал большую затяжку, а потом протянул Соланж.

— Не бери это, — говорю ей, потому что чувствую, что она колеблется.

Парень смеется, глядя на меня.

— Ты не куришь?

— Не такое. Только сигареты.

— Ладно… Как хочешь. Но это не вредно, знаешь, это просто трава.

— Знаю.

— Марихуана. Мэри Джейн. Нет ничего лучше для расслабления, ребята.

Он уже начинает меня раздражать, пытаясь предложить нам свои наркотики вместо барбекю, которое обещал, — потому что, да, холодильник пуст, как выяснилось, по какой-то причине, которую я не совсем уловил. Какая-то история про друзей, которые свалили с едой, я до конца не понял. Бред какой-то. Если кто-то и украдет что-то из этого дома, то уж точно не колбасу. Но он не лгал про шампанское, это «Моет & Шандон»[8], неизвестно сколько за бутылку, и он щедро наливает его в хрустальные флейты.

— Cheers![9]

Я шепчу Соланж на ухо, что лучше бы пойти и поесть рыбу у моря, как мы и собирались, но чувствую, что она не хочет уходить. Тем более этот снова начал говорить о моде, фотографиях, вдохновении, южном солнце и загорелой коже. Захватить момент — это непросто. Идеальный «момэнт». Обложка, за которую будут бороться все. Меня это действительно выводит из себя до такой степени, что даже не могу описать, но глаза Соланж сверкают, и я решаю, что стоит потерпеть.

И вот он ставит The Beatles, или, может, это она выбрала.

У бассейна все по-другому. Там дует ветер, пахнет соснами, и этот светло-голубой цвет захватывает весь небосвод. Мы все еще слышим музыку, I me mine, I me mine, I me mine[10], но здесь она меньше действует на нервы. Так что я расслабляюсь в шезлонге и наблюдаю за ними, слыша их разговор, но не слушая. Это странное ощущение, будто я мертв, словно Соланж начала новую жизнь и теперь живет здесь, в этом роскошном доме, с этим идиотом-фотографом. Я не понимаю, почему я думаю об этом, это вызывает дискомфорт. Может быть, потому что они любят одни и те же вещи, а у меня простые вкусы. Или потому, что я боюсь потерять ее даже сегодня, после всех этих лет, и каждый раз, когда какой-то парень смотрит на нее, я чувствую, что мое сердце съеживается, словно бумажный лист в корзине.

— Ты идешь, Бебер? Мы идем смотреть студию!

Парень отвечает, что я могу остаться у бассейна, если хочу, но я понимаю, что ему хочется остаться наедине с ней, поэтому иду за ними. Студия — это просто комната в конце коридора, с треногой, двумя прожекторами, чем-то для отражения света. Белая простыня, натянутая на стене. Плюс все необходимое для прически: пара не очень хороших ножниц, три дешевые заколки и баллончик лака. Долгая дорога точно стоила того.

— Смотри, я покажу тебе, — говорит этот с камерой.

Он подталкивает Соланж к белому покрывалу и спрашивает меня, что я об этом думаю. Стиль, свет. Я немного бурчу, потому что не знаю, что сказать, но он уже начал фотографировать, давая ей указания. Еще левее, еще правее. Отлично. Иди вперед, назад, встань в профиль. Ты талантлива, ты сексуальна. Она смущенно подсмеивается — я знаю, что это смущение, — и парень останавливается, чтобы вставить пластинку в проигрыватель. Для атмосферы. Потому что так делают на съемках.

Come on baby, light my fire[11].

Музыка на полную.

И дым от его косяка, вызывающий у меня тошноту.

Соланж расслабляется, начинает танцевать, а этот крутится во все стороны, вертится со своей камерой, одно колено на земле, сидит, стоит, приближается ко мне. Вспышки света сверкают так, что глазам больно, и я думаю, как она может не моргать, кажется, что он прав, она действительно создана для этого.

— Yeah, baby. Go get it![12]Она танцует теперь по-настоящему, руки раскинуты, как у птицы, музыка ее завораживает, будто его здесь нет, словно мы одни в нашей комнате.

— Давай, Альбер! — говорит он мне внезапно, толкая меня к ней.

— Что «давай»?

— Танцуй с ней.

— Э-э… Наверное, нет.

Он настаивает, она протягивает мне руки, и я, наконец, подхожу, но чувствую себя глупо, у меня и так танцевать не выходит, а теперь еще и фотографироваться.

— Ближе. Поближе.

Соланж смеется, берет меня за бока, я немного двигаю ногами, то вперед, то назад, суечусь как на пожаре, гримасничая под вспышками. Блин, даже и не знаю, зачем я себя так мучаю.

— Подойди еще ближе! Это твоя жена, верно? Обними ее.

Мне немного не по себе делать это перед ним, так что я делаю это неохотно, кончиками пальцев. Как получится. Это вызывает его смех, он говорит что-то под музыку и, не переставая фотографировать, толкает меня в спину.

— Прикоснись к ней. Поцелуй ее.

Конечно. Что еще? Гитара режет мне уши, он не слышит мой ответ, но протягивает руку к ней и поднимает тунику, чтобы увидеть ее грудь.