Еще шла война

Прежний уютный городок, казалось, частью ушел в землю, частью спрятался под руинами.

Постояв с минуту в задумчивости и уже не прислушиваясь к шумливой детворе, Луков медленно зашагал вдоль ручья по узкой и прямой, как вытянутый ремень, дорожке. Когда приблизился к землянкам, ему встретился Петька. На короткой веревке вслед за ним нехотя плелась пегая, с большим круглым животом коза. Она упрямо вертела головой, упираясь твердыми тонкими ножками так, что резко раздваивались копытца. Взглянув на малыша, Луков вспомнил своего старого друга забойщика Сергея Кудряша. У Петьки такой же, как у отца его, открытый крутой лоб и твердый, раздвоенный мягкой линией, как плод, подбородок. Луков обрадовался малышу, подошел к нему и весело спросил:

— Батя дома, сынок?

Петька по-взрослому сердито посмотрел на незнакомого человека, ничего не ответил и с ожесточением задергал повод, причитая почти со слезами:

— Ну, иди, челт! Иди!..

Луков слегка подтолкнул ногой упрямое животное, и коза, испугавшись, трусцой побежала вслед за малышом.

«Серьезный, весь в отца», — думал о Петьке Луков.

Он остановился у маленькой дощатой двери землянки и уже хотел постучать в нее, как заливистый, звонкий лай заставил его обернуться. Взъерошенный, на приземистых кривых ногах пес смотрел на Лукова во все глаза, беззлобно и так, словно боялся ошибиться: чужой это или свой.

— Не узнаешь, Мохнатый?

Заметая пушистым хвостом землю, пес подполз к Лукову и перевернулся на спину. Луков пощекотал его шею. Мохнатый вскочил на ноги и радостно закружился по дворику.

Когда обернулся, хозяйка дома стояла на пороге и, улыбаясь, тихо говорила:

— Узнал все же, а ведь сколько не видел…

Это была Дарья, жена Кудряша. Луков хорошо знал ее до войны. В последний раз он видел Дарью на станции перед отправлением на фронт очередного эшелона с новым пополнением бойцов. Среди них был и Кудряш. Луков помнит: печалью и тоской дышала тогда каждая черточка ее лица. Но она не плакала, а только смотрела на мужа и все о чем-то говорила ему. Луков хорошо запомнил ее стройную высокую фигуру, светлые, в темных ресницах, глаза. Теперь же она выглядела намного старше своих лет и как будто убавилась в росте. Плечи отяжелели, стали покатее.

Дарья некоторое время молча смотрела на гостя.

— Встретил сынишку вашего и решил проведать, — сказал Луков.

— Спасибо, что вспомнил нас, Вася, — все так же негромко сказала женщина и отошла от порога, уступая дорогу гостю. Луков заметил, как она поднесла к глазам конец фартука и, спохватившись, тут же уронила его.

— Только хоромы наши не для гостей, — виновато улыбалась Дарья.

В землянке над столом висел небольшой, в деревянной рамке, портрет Кудряша. Лицо его было сосредоточенное и немного строгое. Глядя на портрет, Луков вспомнил сердитый взгляд Петьки, и ему стали понятны слезы Дарьи. Выходит, никогда ему уже не видеться со своим приятелем. От этой мысли застучало в висках и похолодело под сердцем. Он пожалел, что именно сейчас пришел сюда. Луков не подготовил себя к такой неожиданной встрече. И, как бывает в таких случаях, в первую минуту не знал, с чего начать разговор, как себя вести.

Хозяйка принялась накрывать на стол. Луков, стараясь разогнать тяжелые мысли, рассматривал свежевыбеленную землянку, ловил взглядом проворные движения Дарьи, удивлялся, как она могла так свободно ходить по этой крохотной комнатке, ни разу ни за что не зацепившись и ничего не опрокинув. От чистого земляного пола приятно пахло глиной. Луков невольно вспомнил отцовскую хату на Полтавщине; в ней был такой же пол, и от него постоянно, как и здесь, пахло свежей глиной.

Дарья пригласила гостя к столу и сама села напротив, подперев щеки ладонями. Она смотрела на него не мигая, точно задумалась о чем-то или забылась. Лукову все время хотелось взглянуть на портрет Кудряша, но, чувствуя на себе неподвижный взгляд хозяйки, догадывался, что она понимает его желание, и не мог оторвать взгляд от стола.

Дарья первая прервала молчание:

— Что ж про Сережку не пытаете, Вася? Или боитесь меня растревожить?

Луков почувствовал, как внезапно кровь ударила ему в лицо и зашумело в ушах. Он не ожидал, что Дарья спросит у него именно об этом.

— Что ж пытать, Даша? — сказал он, стараясь не выдать своего волнения. — Что ж пытать. Не один он вышел с такой долей…

Дарья поднялась, подошла к портрету мужа, сняла его со стены. Бережно вытерла стекло ладонью и пристально всмотрелась. Ее лицо было задумчивое, спокойное, глаза без слез, и Луков решил, что Дарья давно уже оплакала свое горе.

— Извещение получила или как? — спросил он и сейчас же почувствовал, как сердце его пугливо сжалось. Он боялся слез Дарьи.

— Два года, как известили, — ответила она.

Прошла еще минута в молчании.

Некоторое время она еще смотрела на портрет, затем повесила его на стену, села на свое место.

— Как же теперь думаешь жить, Вася? — спросила.

— Работать стану, как же еще, — ответил Луков.

Когда он собрался уходить, Дарья накинула на плечи платок, и они вышли вместе. Шли по узенькой кривой стежке, которая вела через груды развалин к шахте. Солнце уже скрылось за далекими, призрачно синими холмами, окрасив небо в багряный цвет. Звонкие голоса ребятишек еще доносились со стороны ручья. Дарья остановилась, словно прислушиваясь, сказала:

— Ну, прощайте, Вася, — она вскинула на него, как показалось Лукову, немного повеселевший взгляд. — Загляните когда-нибудь, — и подала ему руку.

Луков шел к общежитию и в душе ругал себя за то, что так и не сказал вдове хороших слов, ничем не утешил ее.

Пришла зима. Василий, как и до войны, работал в забое, О войне, которая вначале даже по ночам виделась ему, вспоминал все реже.

Жил Луков в новом общежитии, привык к его особенному шумному уюту и, когда, случалось, оставался один в комнате, было как-то не по себе. Гулять Луков всегда ходил один. Он мог часами бродить по улицам поселка, радуясь всему новому.

Когда к месту, где прежде был Дворец культуры, стали подвозить лес и камни, Луков почти каждый день бывал там. Штабеля бревен и досок, горы дикого серого камня росли из часа в час. Василий смотрел на все это и радовался, словно не Дворец, а ему, Лукову, дом собирались здесь строить. Особенное удовольствие доставляли прогулки по главной улице. На этой улице день и ночь не смолкала работа: стучали топорами плотники, долбили молотками каменщики. В воздухе пахло свежими досками и каменной пылью.

Как-то на этой улице Луков встретился с Дарьей. Они ни разу не виделись с тех пор, когда Василий впервые, осенью, навестил ее в землянке. Он вспомнил, как она провожала его и то, как просила по свободе заглянуть к ней, и ему стало неловко. Как он мог забыть, ни разу не зайти к жене друга? Луков хотел уже обойти ее сторонкой, но Дарья шла прямо на него, никуда не сворачивая. Взгляды их встретились, и Василий, виновато улыбаясь, сказал:

— Даша… Давно я вас не видел.

Она стояла в полушаге от него, потупив взор, молчала. Хотелось, как и тогда в землянке, сказать ей что-нибудь ласковое, утешительное, но он не находил нужных слов и еще больше смутился.

— А мы вот дома строим, — подняла на него глаза Дарья. Теперь уже Луков не видел в них прежней грустной туманности. Они открыто смотрели на него. Он почувствовал, как покидает его нелегкость, и ему уже приятно было видеть Дарью, слышать ее голос, испытывать на себе ее взгляд.

— Удобные должны быть домики, — продолжала она. — К весне дали слово закончить весь квартал. Прощайте тогда, постылые землянки.

Стеганка на ней черная из грубой шерсти и юбка были забрызганы известью. Лицо и мягкие темные волосы, выбившиеся из-под платка, припорошены тонкой строительной пылью.

— Давно работаете, Даша?

— Как заходили тогда осенью в гости, с той поры и работаю. Вас я здесь частенько вижу. Сережа тоже, бывало, любил ходить на стройки. Когда сооружали Дворец, так он часами пропадал там.