Страница 7 из 17
А эта всегда селедочки на закуску нарежет, с лучком, ага… И везде хрусталь у ей – не, ну точно – по всей квартире!
Хрусталь он явно путает с фарфором, но хрусталь даже лучше.
– Она, это, на поездах работает, в Китай все ездит, вот и везет оттуда, вся хрусталем обставилась, полон дом.
Я за нее опасаюсь… Она же приедет, побудет чуть и опять едет. А там уж на дело идут! Звонят – нет ей, и пошла разведка… Опасаюсь.
Дальше объясняет подробно, как добирается к ней с вокзала, и тут же без остановки начинает рассказ о том, как недавно ездил в Москву навестить родственников.
За желтыми
– …Мне бы в Серпухове сойти-то, там этих, магазинов-то, полно. Ага. Да уж, смотрю, мимо пролетел. Бутылку-то я взял, а вот желтых-то нету. Без желтых никак нельзя. Ейный муж, он этот, ну, которые вот по заграницам работают.
– Дипломат?
– Во, во, точно. Они там в высотном доме живут, на набережной. От Курского пешком недалеко будет. Там, едрит твои маталки, так просто не зайдешь. Докладать надо.
Теперь что делать? Выскакиваю на первой остановке, а из окна уж вижу, магазин прямо у станции. Захожу – нет желтых! – етит твою за ногу.
К концу рассказа только соображаю, что желтыми называет он апельсины (без которых никак нельзя).
– Перейди на ту сторону, говорят, там другой магазин. Кинулся туда, там магазин вообще закрыт. Я опять на станцию. И как раз вижу – поезд. Я бегом по лестницам этим… А он, собака, усы мне утер, перед самым носом тронулся. Смотрю, автобус стоит, пыхтит, щас тронется. Я в автобус – встретится магазин-то. А он за поселок, а там лесом да лесом. Спрашиваю – оказывается, он на какую-то турбазу, оттуда и не выберешься. Обратно, думаю, надо. Выпрыгиваю, пока совсем не завез. Дорога, смотрю, таким крюком загибает, а дело-то к вечеру. А вокруг черная уж заходит. Как грохнет да ливанет… Елки моталки, я тада, как лось, не разбирая дороги: по кустам, по кочкам, через овраги, да в болото и ахнул. Прямо как в Сибири тада. Там я тада в побеге был. Мне три месяца оставалось, а я чего-то решил… – за компанию больше. У него-то впереди еще ого-го сколько: вдвоем и дернули. Он сразу почти утонул, в болоте. У нас-то что, разве это болото? – грязь одна. А там настоящие. Он и испугаться не успел, ушел за минуту.
Я один. Ладно, иду. А шамовка-то почти вся с ним ушла. У меня аж под ребра ломит. И тут – вертолет. Я прятаться; в траву зарылся, но, видать, всё равно заметили. Вертушка встала надо мной, а из нее лестница. С лестницы человек, пониже спустился и раз – мешок кидает. Оказывается, меня с геологами спутали, разыскивали их. А там в мешке, ё-мое, шоколад, колбаса, хлеб, рыба соленая…
Через пару дней выхожу к трассе, вот она, линия поезда. А ОНИ уж меня по телевизеру видят, а я-то их нет! Ну, в общем, мне за это пару лет накинуть полагается, а я им такую сушилку сделал. Кто еще мог сушилку сделать – никто. В результате я всего два месяца пересидел.
А тут и не болото вовсе, а по коленки увяз. А я ж в ботиночках, кабы в сапогах был… Да, как в сапогах-то ехать, с желтыми и в сапогах… не, нельзя.
Теперь что – хошь не хошь, обсушиваться. Дождь угомонился, но вокруг одна вода. Пока с костром провозился – совсем стемнело. Над костром, это, корягу длинную приладил, разделся, развесил, значит, всё свое – сижу в чем мать родила, сушусь. От ботинок, тряпья пар идет. Тут чувствую, запахло странно. Глянь, а от штанов это уж не пар – дым пошел. Рванул я эту вешалку, всё опять в мокроту полетело. Ботинки в огонь; еле выхватил. А вот штанина одна обгорела. Но не сильно так, сантиметров на десять. Так и пошел: с одной стороны мокрый, с другой поджаренный.
До Москвы уж к ночи добрался. Они уж спать собирались. А желтых я в ресторанном буфете купил. Без желтых никак нельзя.
Конфликт
Весь остальной мир у Зура существовал как бы отдельно. И люди у него были какими-то другими существами, вроде мух: жить с ними приходится, но соединить их с собой в некую общность никак не складывалось. Иной раз Кирилла, соседа, друга своего, Игорьком назовет, разницы большой он не видел, соприкасался с этим остальным миром, когда сам высовывался по каким-либо надобностям, и достать его из этого равновесия было непросто.
Издалека еще полетело: «Ну ты, Зур рваный», – звериный рык. Напористо, паровозом, едва не срываясь на бег, подходил молодой парень, за ним поспевала его подруга.
Странно, откуда столько агрессии из-за такой ерунды. Выходило что-то вроде не отданной вовремя веревки или подобная какая-то ерунда.
Приблизившись, парень с ходу, в прыжке сунул кулак. Но Зур увернулся, и удар пришелся в плечо. Тут же сбоку на него прыгнула подруга парня и сам парень. Все повалились, клубком стали кататься по земле. Зур каким-то образом выполз из-под них, они кинулись на него снова. Под ногами у Зура оказалась тяпка (грозное оружие в драке: на длинной ручке острая, тяжелая лопатка под прямым углом). Зур схватил тяпку и кинулся на них. Первый удар прошел мимо, лезвие по рукоятку вошло в землю. Девка опять вцепилась в Зура. Он скинул ее и взмахнул ей над головой. Та кошкой метнулась в сторону, и острая лопатка хватанула землю в сантиметре от ее пятки (попади он, пятки бы не было, а по голове пришлось бы – голова пополам). Я насел на Зура сзади, стиснул его руки, и мы повалились на землю. Парень с девкой успели убежать.
Удивительно, Зур тут же успокоился, как от мухи отмахнулся.
За баталией наблюдал, сидя на скамейке, старик сосед, сказал:
– Вовка, Зур теперь пускай бутылку тебе ставит – ты его от нового срока спас.
Нападавшие, кстати, личности тоже с тараканами. Не о них тут речь, но раз уж они вклинились, пару слов и о них тоже.
Вадим, так звали парня, отсидел пару лет за хулиганство и из лагеря привез подругу, тоже отбывавшую в тех местах срок. Поселились в деревне. Чем они жили – неизвестно; огород стоял заросший бурьяном, картошкой по осени запасались с колхозного поля.
Остатки последнего поколения деревенских жителей… Было еще двое, кинувшихся было, как подросли, в город, покрутившись там пару-тройку лет, сбежали обратно. Город, оказалось, предполагал строгую жизнь: серьезная работа и совсем несерьезные условия проживания – общага или комнатушка в коммуналке за ползарплаты. А вернувшись на родной простор, делать уже ничего не хотели.
Что за причина была у этого Вадика, неизвестно, но он застрелился, и самое жуткое – из самодельного пистолета. Подруга его по наследству перекочевала к одному из тех двоих. В огород они также не совали носа, но завели козу. Прожив (все-таки) несколько лет, подруга утопилась в лесном пруду за деревней.
Вернемся-ка лучше к Зуру, эти какие-то мрачно-скучные.
С соседом на веранде
Трогательно-сентиментальная дружба у Зура с соседом его Кириллом, тоже московским художником. Вечером сидят они у Кирилла на веранде. Перед ними поллитровка, рюмочки маленькие (один – интеллигент, другой – не особо пьющий), ужинают. Всегда у них занимательный разговор, хотя чаще всего они как индейские шаманы – каждый поет свою песню. Но это им не мешает, они интересны друг другу. Как и положено близким людям, периодически они жестоко ссорятся, по несколько дней не разговаривают.
Но вот Зур крадучись подбирается к соседской калитке – ему надо внезапно огорошить соседа своим появлением, иначе вдруг не получится? Встретившись взглядом, виновато топчется с ноги на ногу, говорит: «Кирилл, грибков вот принес, беленькие. Суп сваришь». Сует пакет через калитку и, не дождавшись никакого ответа, быстро уходит. Через пять метров оборачивается:
– Только с лапшой, с лапшой обязательно!
Вечером они опять на веранде.
На могилу Зуру Кирилл поставил дубовый крест, который хранил для себя. Конечно же, Зур не мог не стать творческим объектом для Кирилла. Один из портретов появился в германском журнале. Кирилл показал журнал Зуру – хотел удивить и порадовать. Реакция оказалась точно как у коровы, если бы той сунули под нос немецкий журнал с ее портретом.