Анжелика и рассвет

Притуляк Алексей

Притуляк Алексей

Анжелика и рассвет

Анжелика говорит:

— Куропаток следует запекать в шубе из теста. Мсье Моришо ни за что не стал бы есть куропаток, приготовленных иначе.

И ещё она говорит:

— Мсье Моришо любит покушать, и куропаток особенно любит, а уж в еде разбирается получше иных прочих. Трудно ему угодить по этой части, не то что в постели…

Она смущённо умолкает, опускает глаза, щёки её подёргиваются румянцем. Чтобы получить время справиться с нечаянно возникшей неловкостью, она торопливо спрашивает:

— А вы любите куропаток, мсье Жильбер?

— Да, — кивает мсье Жильбер, вздрогнув, словно этот вопрос вывел его из состояния глубокой задумчивости или тёплой дрёмы. — Думаю, что я люблю куропаток. Пожалуй, я даже уверен в этом. Определённо, я не мог бы не полюбить их, если бы… если бы они были приготовлены вашими умелыми ручками, мадам. Но я одинок, мадам, совершенно одинок, вот беда. Запечённые куропатки мне могут разве что сниться.

Отвислые усы и щёки мсье Жильбера отвисают ещё больше, он обильно потеет и пучит близорукие глаза цвета чернослива, напоминая старого грустного моржа. Мсье Жильбер не знает, что он похож сейчас на старого моржа, потому что моржей никогда не видел и даже не подозревает об их существовании. Из рукава кителя он стеснительно достаёт скомканный платочек и неловко проводит им по лбу и по губам.

Они сидят рядом на узкой лавке у стены, так близко друг к другу, что можно говорить шёпотом, тем более, что в голос говорить и не хочется. Холодно и сыро; стены источают запах накопленной за века тоски.

Анжелика говорит:

— Это неправильно, мсье Жильбер. Мужчина, да такой серьёзный и ладный, как вы, не должен быть один и видеть куропаток только во сне. Уж я уверена, многие женщины хотели бы залучить вас под своё крылышко, мсье, и уж непременно залучили бы, если бы вы только им позволили. Отчего вы не женитесь, мсье?

Мсье Жильбер хочет ответить и даже поводит глазами, набирая в грудь воздуху и собираясь с мыслями, но Анжелика не умолкает:

— Вам непременно нужно жениться, мсье, уверяю вас. Чтобы жёнушка любила вас и тешила и почитала бы, и чтобы были у вас детишки, которые станут отрадой долгих дней и подмогой в старости…

При словах о детях на ресницах Анжелики назревают тусклые бисеринки слезинок. Детей бог ей не дал — то её вечная боль и скорбь и стыд.

Мсье Жильбер готов согласиться с каждым её словом — ведь он её обожает. Обожает до смерти.

Как странно прозвучало бы здесь, в этой одиночной камере, скажи он ей: «Я обожаю вас до смерти, мадам Анжелика!» Как странно, как страшно и непримиримо кощунственно прозвучало бы это в камере смертников, за несколько часов до рассвета! При этой мысли по спине мсье Жильбера пробегает озноб и он даже мотает головой, чтобы отогнать дьявольское наваждение. Хорошо, что Анжелика не замечает, а то наверняка стала бы выспрашивать, что с ним такое.

Да, мсье Жильбер действительно обожает её. По крайней мере, ему кажется, что он воистину и навсегда полюбил эту странную женщину с большой грудью, быстрым языком, чуть слишком пухлыми губами, немного слишком своенравным характером и зелёными глазами, которые заметно косят, но цвет и выражение которых не таясь свидетельствует о пылкости натуры. Нет, конечно, если быть до конца честным, вряд ли можно назвать мадам Анжелику красивой, но она несомненно обладает какой-то особой привлекательностью, пусть даже глаза её (совсем слегка!) косят, подбородок тяжеловат, серого цвета волосы, собранные в тугой пучок на затылке, могли бы быть и погуще, а стан хотелось бы видеть чуть более узким в кости. Ну а то, что она замужем, не имеет сейчас никакого значения. Женщина в том положении, в каком находится мадам Анжелика, почти что свободна, независимо от реального положения дел. Тем более, если вы единственный мужчина, с которым она может отвести душу в беседе.

Мсье Жильбер трепетен и податлив: он согласно кивает каждому слову, слетевшему с губ Анжелики и осторожно поглаживает её руку, знавшую, как он думает, столько пожатий, цветов и поцелуев. Хотя ведь достаточно посмотреть на эту руку получше, чтобы понять, насколько мсье Жильбер далёк от реальности.

— Ах, как счастливы мы могли быть вместе, если бы!.. — вздыхает мсье Жильбер.

Тогда Анжелика говорит, с беглой улыбкой, немного грустной:

— Лучше бы нам не рассуждать об этом, мсье Жильбер.

И он послушно умолкает, он на всё согласен, только бы мадам Анжелика согласилась побыть с ним ещё минутку сегодня. Ещё часик. Или два. На большее он не загадывает. Завтра между ними всё кончится само собой, потому что завтра — рассвет. Последний рассвет её жизни. Думать об этом очень грустно, но тем больше оснований у мсье Жильбера быть чуть более настойчивым. К сожалению, он этого не умеет. Мсье Жильберу было бы достаточно одного разочка, но он не знает, как об этом попросить, с чего начать, что делать потом. Начать, попросить — это всегда было самым трудным, во все те три или четыре раза, когда мсье Жильбер бывал с женщинами. А ещё положение мадам Анжелики — оно, как всякому понятно, не очень способствует осуществлению подобных желаний. Не говоря уж о месте, которое располагает скорей к скорби и тяжким раздумьям о дне грядущем, нежели к объятьям, страстному шёпоту и ласковой терпеливой улыбке, когда у мсье Жильбера, с этими его короткими, толстыми и неопытными в таких делах пальцами не заладится с её крючками и застёжками.

Анжелика говорит:

— Знаете, мсье Жильбер, я бы никогда не научилась правильно готовить куропаток, если бы не мой бедный муж. Нет, не мсье Моришо, а мой первый муж — это его я называю бедным, и не потому, что он был беден — отнюдь нет, но лишь потому, что судьба его сложилась неблагополучно. В конце своей судьбы он умер от чахотки. Второй мой муженёк был весельчак и пьянчужка. Его зарезали в свалке на рынке, когда он попытался воспользоваться моментом чтобы украсть арбуз. Не знаю, зачем он ему понадобился — как будто я не купила бы ему арбуз, если бы он попросил. Уж я никогда ему ни в чём не отказывала, хоть и непутёвый он был…

Анжелика умолкает ненадолго, а потом говорит:

— Совсем не помню, мсье, с чего я начала рассказывать вам о моих мужьях, вот умора, — и она тихонько смеётся. — Какая-то я стала рассеянная последние дни.

Её дыхание так интимно касается щеки мсье Жильбера. Оно, конечно, не столь свежо и благоуханно, как у тех женщин, о которых он читал в любовных романах, но столь же трепетно и горячо и так же тревожит, заставляя краснеть и впадать в истому.

Невинная болтовня мадам Анжелики — не совсем то и совсем не о том, о чём ему хотелось бы сейчас говорить, поэтому он предпочитает не напоминать ей о куропатках. Если напомнить, она, возможно, будет ещё долго распространяться о них и о своих мужьях. А время идёт. Скоро мсье Жильберу нужно будет уходить. Служба есть служба, он и так слишком многое себе позволил.

— Да, вам нужно жениться, мсье, — возвращается Анжелика к потерянной на время нити разговора. — Работа у вас трудная, нельзя вам без жены, никак нельзя. Знаете, когда мсье Моришо приходил домой такой усталый, в дурном настроении, и говорил мне, бывало: «Знала бы ты, Анжелика, как мне всё надоело, знала бы ты, как всё мне опротивело!», я всегда наливала ему рюмочку перно и укладывала в постель, поближе к себе, и баюкала его, как дитя, — по губам её скользит нежная улыбка воспоминания. — И он успокаивался и кушал потом с аппетитом и весёлость к нему возвращалась. А я так люблю, когда он улыбается!.. Мужчинам тяжело приходится в жизни, кто же спорит. Вот хоть и вас взять, мсье: вы — надзиратель. Ужасная, наверняка ужасная и трудная работа. У вас, небось, каждый день разрывается сердце от вида тех несчастий, которые претерпевают люди… Хотя я думаю, быть надзирателем всё же много легче, чем палачом, как по-вашему, мсье?