Страница 58 из 59
— А если обратиться к Богу и просить его отвратить грядущую беду? Неужели Бог не сжалится и не помилует? — спросила княгиня и тут же прочла в холодных, немигающих глазах старухи суровый ответ: "Никогда".
— Бог знает, что делает, когда посылает человеку то или другое, — бесстрастным голосом ответила Секлетея. — Он видит, почему это надо, и неужели ради человеческих глупых просьб Он отменит свое заранее предрешенное мудрое постановление? Когда меня много-много лет тому назад глупой девчонкой лезгины увезли в горы, я горько плакала и день и ночь молила Бога совершить чудо, вырвать из ненавистного плена. Еще жарче, еще неотступней надоедала я Господу, попав на турецкую шхуну, везшую меня в Константинополь. Я молилась, чтобы Бог наслал на нас русское судно, которое бы освободило меня и других пленниц и пленников, нас было несколько человек, таких же и даже еще более меня несчастных, но и этой просьбы Бог не услышал, или, вернее сказать, слышал, но знал, насколько она безрассудна. В своей благости Он готовил меня к другому делу, направлял на иной путь, который я, по своей слепоте, не замечала и видела горе и беду там, где было положено начало моему счастию. Подумай сама, ваше сиятельство, что бы было, если бы мои молитвы оказались услышанными? Ну, нас бы, и в том числе меня, освободили бы, вернули на родину; что дальше? А дальше пошло бы так, как и у прочих. Вышла бы я замуж за казака, который под пьяную руку хлестал бы меня, как мерина, плетью. Нарожала бы ему детей-казачат, половину из них, если бы не всех, давным-давно перебили бы на линии. Сколько бы горя, сколько бы слез пришлось на мою долю, подумай сама. И так бы жила и весь век свой, дальше околицы своей станицы ничего не видя, надрываясь над горшками и ухватом, и теперь давно бы лежала в могиле, а если бы, на свою беду, и жила бы, то что за жизнь была моя? Выжившая из ума, обессиленная тяжким многолетним трудом, хворая валялась бы я, как колода на печи, в хате своего внука и каждую минуту только бы и слышала: "И чего, старая карга, не сдыхаешь, только место заняла у Бога, помирала бы скорей". Вот что было бы со мною, если бы Господь Бог внял тогда моим неразумным слезам; но Он милостив был ко мне и приготовил мне иную жизнь. Молодость свою я прожила в холе, никто пальцем не тронул меня, слова жестокого не слышала я. В те года, когда наши казачки от работы, а пуще того от мужних плетей совсем старухами становятся, о любви же и любовных ласках позабыть успели, я цвела, как алый розан, разжигая своей красотой людские сердца. К тому же времени, когда моя молодость прошла, я многое узнала, чего здесь никто и во сне не видал. Состарившись, я еще прилежнее начала изучать великую науку, давшую мне познание тайн, едва ли доступных и большим ученым, а не только простой казачке, какою я родилась. Теперь мне легко и привольно жить на свете, я все знаю и многое могу сделать на пользу людям. Я сыта и ни в ком не нуждаюсь, напротив, все ко мне идут, просят помочь в их горестях и бедах, добиваются моего совета в делах, и все слушают меня. Недалеко ходить, взять хоть этот случай. Ты знатная княгиня, у которой по разным деревням таких, как я, были когда-то сотни. Все они глаз не смеют поднять на тебя, слова с тобой молвить, хоть и добра ты, и доступна каждому, а я, я смело говорю с тобой, потому что мое слово — не рабья речь, а голос человека свободного, много видевшего на веку такого, чего и ты, сиятельная княгиня, не видела. Ты проходила науки в школе, у многих учителей, а я, родившись безграмотной казачкой, знаю то, чего не только ты, но и учителя твои не знали и не слыхали даже. Вот оно что значит, судьба и какими путями иной раз ведет она человека.
Сказав это, старуха умолкла. Молчала и княгиня, глубоко потрясенная новым для нее впечатлением. Спокойный, властный голос старухи, полный непоколебимой твердости и сознания собственного достоинства, ярко и рельефно отпечатлелся в мозгу Элен и отозвался в ее душе чем-то родным и близким.
"Вот оно, высшее проявление женской самостоятельности. Никогда женщина, отдавшаяся семье, не достигнет такой высоты, в чем бы она ни заключалась. Даже хотя бы в такой сомнительной, полушарлатан-ской деятельности, какую избрала себе эта странная, но безусловно мудрая старуха".
После нескольких минут молчания, собравшись с мыслями, княгиня снова повторила свою просьбу.
— Во всем, что ты тут мне наговорила, — сказала она Секлетее, — много правды, но тем не менее я хочу все-таки просить тебя погадать мне. Хотя должна признаться вперед, не верю предсказаниям и предсказателям.
— Мне безразлично, поверишь ли ты, ваше сиятельство, или нет моим пророчествам, — холодно ответила старуха. — Мое дело исполнить твою просьбу, а затем сами обстоятельства укажут тебе, в чем ложь, а в чем правда. Прошу тебя сесть на это кресло и несколько минут пристально, не отводя глаз, смотреть на уголья, пока я не приду и не скажу, что надо делать.
— Хорошо, но сначала мне надо знать: сколько тебе заплатить за твой труд? — спросила княгиня.
— У меня определенной цены нет, всякий дает по достатку своему, — тем же бесстрастным тоном отвечала старуха.
— В таком случае вот тебе пять червонцев. Довольна ли ты? — спросила Элен, протягивая старухе золотые монеты.
— Спасибо, премного довольна, — чуть-чуть оживилась старуха, и быстрее, чем все, что делала раньше, она схватила монеты и зажала в своей высохшей руке.
Княгиня уселась в кресло и принялась пристально и сосредоточенно глядеть на красные угольки. Прошло минуты две-три, может быть, больше, и вдруг княгиня увидела подле себя какую-то фантастическую фигуру, в которой не сразу признала Секлетею. На этот раз старуха была облачена во что-то ярко-пестрое, похожее на длинный широкий балахон, мягкими, свободными складками ниспадавший с ее плеч до полу. Руки, желтые и сморщенные, совсем пропадали в широких рукавах, достававших почти до полу. На голове вместо платка поверху подобранных в сетку из блестящей чешуи седых волос красовалась небольшая пунцового цвета чалма с вышитыми на ней черным шелком какими-то палочками и завитушками. Спереди чалмы, надо лбом, подымался небольшой белый султанчик, придававший длинному, отвислому лицу старухи особенно странное выражение.
— На, пей, — раздался над головой Элен короткий и властный голос, и одновременно с этим к ее губам приблизились края вычурной серебряной чаши, доверху наполненной багрового цвета жидкостью.
"Кровь?" — с ужасом подумала княгиня, покорно обмакивая губы в жидкость, но она ошиблась. Это была не кровь, а какое-то необыкновенное вино удивительно приятного вкуса. Никогда в жизни не доводилось княгине пить что-либо подобное. С первых глотков она почувствовала, как по всему ее телу раз-лилась сладкая истома, голова закружилась, в ушах тихо и мелодично заныли какие-то звуковые волны, неясные, неуловимые, не поддающиеся никакому определению. По мере того как Элен пила, она как бы отрывалась от ощущения собственного тела. Она перестала чувствовать присутствие ног, рук, головы, все это как будто исчезло, растаяло в пространстве, оставляя взамен себя какую-то пустоту, но пустоту, способную мыслить и ощущать. Такого чувства княгиня никогда не испытывала. Ей было в одно и то же время и жутко, и в высшей степени приятно. Она отвела губы от краев чаши и перевела дух.
— Пей еще, — тем же властным тоном повторила старуха. — Довольно.
Секлетея отняла от ее губ чашу и, сделав ею два-три плавных движения, выплеснула остаток вина на уголья. Густые клубы голубоватого пара поднялись из камина. В ту же минуту старуха, низко наклонив свое ужасное, казавшееся теперь синим лицо, пристально вперила черные, сверкавшие фосфорическим блеском глаза в камин и медленным, размеренным голосом зашептала:
— Я вижу глубокую яму, страшную, как могила, и в этой яме высокий мужчина. Он худ, как скелет, и волосы сбились на голове его. Он думает о смерти и ждет ее, но смерть далека от него. Клубы пара становятся гуще и мало-помалу скрывают его, я ничего не вижу… Пар опять расходится, он опять передо мною, но теперь он скачет, и скачет по густому лесу… Рядом с ним и тоже верхом скачет молодая женщина с темными волосами, я знаю ее, я видела ее здесь, но я не смею сказать. А вот и ты сама, ты сидишь одна, и горькие слезы текут по твоему лицу, страшное, лютое горе разрывает твое сердце, но и ему не легче… Я его тоже вижу, лицо его мрачно, а на душе пусто, он потерял то, что нес; сокровище, которое он держал в руках, он кинул как ненужную безделку и потянулся за другим, и когда оно очутилось на его ладони, он понял, насколько оно мало имеет для него цены… Три горя, три разбитые жизни… нет, не три, а пять, да, целых пять… Молодая девушка, я ее знаю, но не назову, не время, она тоже плачет, и горю ее нет утешенья, а тот, о ком она плачет, далеко-далеко… Дым гуще, летят искры, пылает огромный аул, кровь льется ручьями, потоками, мертвые навалены грудой… Глубокая пропасть, на дне ее тоже тела, мертвые, страшные тела, и среди них тот, по ком плачет прекрасная девушка, плачет и проклинает красивую женщину с золотыми волосами… Все нити спутались, все жизни перемешались, сколько слез, сколько горя. Я говорила, лучше было не заглядывать в страшную книгу будущего… Довольно, глаза мои утомились от созерцания людского горя, крови и слез. Довольно.