Страница 24 из 114
… Разве паук перестанет
Плести паутину? Может ли долгоносик
Не причинять вреда? Де Байаш, миссис Кэммел, Фреска -
Раздробленные атомы в вихре за кругом дрожащей
Большой Медведицы Чайка летит против ветра
В теснинах Бель-Иля, торопится к мысу Горн,
Белые перья со снегом Мексиканский залив зовет;
Я старик, которого гонят пассаты
В сонный угол. Жители дома
Мысли сухого мозга во время засухи.
Почти всю ночь Вилар работал над фантазией, навеянной первыми строками «Трагедии мстителя». К рассвету он поднялся, разорвал лист и выбросил из головы все, что писал. Потом вышел на крошечное крылечко поглядеть, как громадное солнце неторопливо всходит над горизонтом Ригеля Семь.
Вскоре после восхода появился Мелбурн Хедли Карпентер.
— Как вам спалось?
Помятый, с покрасневшими глазами Вилар кивнул.
— Превосходно.
— Рад слышать. Может, теперь заглянете к нам? Отец хочет познакомиться с вами, да и все остальные тоже.
Вилар с подозрением нахмурился.
— С какой стати?
— Обычная любознательность. Видите ли, вы здесь единственный, кто не принадлежит ни к одной из семей.
— Знаю, — с облегчением сказал Вилар. — Стало быть, вы никогда не слышали обо мне?
Карпентер пожал плечами.
— Откуда? Вам же известно, как замкнуто мы здесь живем.
— В самом деле.
Итак, главное беспокойство позади — он, как и надеялся, здесь совершенно не известен. Есть возможность начать все заново. Мозг старика не сух, здесь, в этом сонном углу, можно достичь величайших высот, не привлекая внимания, столь губительного для художника.
Он пошел вслед за рослым юношей вверх по холму. Очертания дома были четкими и простыми; на свой дилетантский вкус Вилар вполне одобрил архитектуру. В ней не было фальши нынешней земной псевдоархаики.
В просторном центральном холле стоял огромный стол, за столом сидело по меньшей мере пятьдесят человек. Высокий мужчина — очень похожий на Мелбурна Хедли Карпентера, но гораздо старше — седовласый, чуть сутулый, поднялся со своего места во главе стола.
— Вы Эмиль Вилар, — проговорил он звучным голосом. — Мы очень рады вас видеть. Я Теодор Хедли Карпентер, а это моя семья.
Оробевший Вилар растерянно кивнул. Теодор Хедли Карпентер широким жестом указал на шестерых почти неразличимых мужчин помоложе справа от себя.
— Мои сыновья, — сказал он.
Дальше сидели совсем юные — второе поколение Мелбурна Хедли Карпентера.
— Мои внуки, — подтвердил патриарх предположение гостя.
— У вас замечательная семья, мистер Карпентер, — сказал Вилар.
— Одна из лучших, сэр, — любезно ответил Карпентер. — Не позавтракаете ли с нами? Потом можно будет поговорить.
Возражений у Вилара не было, и он сел на свободное место. Завтрак возобновился — Вилар обратил внимание, что за столом прислуживали хорошенькие девушки, очевидно, внучки Карпентера. На этой планете не было посторонних, не было слуг, все являлись членами семьи.
«Кроме меня, — с кривой улыбкой подумал он. — Я всегда посторонний».
Завтрак был таким же земным, как и все на планете. Яичница с ветчиной, свежие булочки, кофе — даже смешно, лететь за — сколько это? пятьсот сорок пять парсеков — бессчетные триллионы миль и завтракать кофе со свежими булочками. «Но ведь людям свойственна тяга к привычному», — думал Вилар. Чем оказался весь проект терраформирования, как не громким, преображающим галактику воплем (варварским воплем, отметило его поэтическое сознание) жалкого самоутверждения? Человек один за другим преображает миры на земной манер, а потом ест булочки на завтрак.
Вилар принял эту мысль во внимание. Он знал, что позже она скрыто возникнет в ткани одного из стихотворений; еще позже он обнаружит ее там и уничтожит стихотворение как глупую злободневку.
Покончив с едой, он откинулся на спинку стула. Со стола все убрали. Потом, к его удивлению, старый Карпентер хлопнул в ладоши, и один из его похожих друг на друга сыновей принес какой-то музыкальный инструмент. Струны его были туго натянуты над резной декой. «Цимбалы», — в изумлении подумал Вилар, когда патриарх заиграл, ударяя по струнам двумя резными палочками из слоновой кости.
Мелодия была странной и сложной; поэт, обладающий слухом, но не знающий теории музыки, слушал внимательно. Короткая пьеса окончилась в миноре, внезапно оборвалась тремя понижающимися терциями.
— Мое собственное сочинение, — сказал старик в наступившей тишине. — Поначалу к нашей музыке трудно привыкнуть, однако…
— По-моему, отлично, — отозвался Вилар. Ему не терпелось окончить этот завтрак и вернуться к работе, он надеялся, что больше не будет ни разговоров, ни музыки.
Вилар поднялся со стула.
— Уже уходите? — спросил старик. — Да ведь мы еще не побеседовали.
— Говорить? О чем?
Карпентер сплел пальцы.
— О вашем вкладе в жизнь общины, разумеется. Мы не можем позволить вам, постороннему, жить среди нас на всем готовом, если вы ничего не предложите нам взамен. Ответьте прямо — каков ваш род занятий?
— Я поэт, — с тревогой ответил Вилар.
Старик хохотнул.
— Поэт? Само собой — но каков ваш род занятий?
— Не понимаю. Если вы имеете в виду профессию, то поэт — и все.
— Дедушка спрашивает, можете ли вы делать еще что-то, — прошептал рядом один из младших Карпентеров. — Конечно, вы поэт — разве кто-нибудь в этом сомневается?
Вилар покачал головой.
— Я поэт и только поэт.
Это прозвучало обвинительным приговором из собственных уст.
— Мы надеялись, что вы врач или переплетчик или, может, кузнец. Человек прилетает с Земли — кто же мог подумать, что он окажется поэтом? Да ведь поэтов у нас полно! Вот тебе и на.
Эмиль Вилар облизнул губы и нервно поежился.
— Мне жаль, что я разочаровал вас, — негромко сказал он, разглядывая кисти своих рук. — Очень жаль.
«Они оказались в дураках», — подумал он позднее в то утро. Неудивительно, что они так хотели его прихода. Земная жизнь представлялась им необычной, грубой и полной неожиданностей. И они надеялись, что человек с Земли как-то нарушит плавный ход их собственной жизни.
Да, решил он, они оказались в дураках. Вместо кузнеца к ним явился последний поэт Земли — единственный ее поэт. А на Ригеле Семь их и без того полно.
Эмиль Вилар сидел на садовой скамье возле дома с куполом. Он поднял взгляд и увидел рядом рослого внука патриарха — не то Мелбурна Хедли Карпентера, не то Теодора Третьего, не то кого-то еще.
— Дедушка просит вас в дом, Эмиль Вилар. Хочет поговорить с вами наедине.
— Иду, — ответил Вилар. Он поднялся и последовал за рослым юношей вверх по лестнице в богато отделанную комнату, где сидел старейшина клана Карпентеров.
— Входите, прошу вас, — любезно сказал старик.
Сев на предложенное место, Вилар напряженно ждал, когда старик заговорит. Вблизи было видно, что хозяину очень много лет, но для своих ста пятидесяти он прекрасно сохранился.
— Вы назвали себя поэтом, — сказал Карпентер, сделав ударение на последнем слове. — Будьте добры, прочтите эти стихи и честно выскажите свое мнение.
Вилар взял протянутый лист бумаги, как брал множество других графоманских сочинений еще на Земле, и очень внимательно прочел стихотворение. Это была вилланелла, написанная гладко, если не считать ритмического сбоя в третьей строке четверостишия. Кроме того, стихотворение было пустым и совершенно лишенным поэтичности; на сей раз Вилар решил быть в своей критике беспощадным.
— Вирши недурны, — снисходительно сказал он. — Аккуратно сработаны, но только в предпоследней строке есть огрех. — И, указав на ошибку, добавил: — Что до остального, то стихотворение лишено смысла. Оно даже не смехотворно; пустота его вопиюща. Я ясно выразил свою мысль?
— Вполне, — сдавленным голосом ответил Карпентер. — Это мое стихотворение.
— Вы хотели откровенности, — напомнил Вилар.
— Да, и кажется, получил. Что скажете о картинах на стенах?