Страница 174 из 200
14 апреля 1935 года — «При всех обстоятельствах мне осталось жить, во всяком случае, очень недолго, вершок жизни какой-нибудь, не больше. Одного я должен добиться теперь: чтобы об этом последнем вершке сказали, что я ощутил весь ужас случившегося, раскаялся до конца, сказал советской власти абсолютно все, что знал, порвал со всем и со всеми, кто был против партии, и готов был все, все, все сделать, чтобы доказать Вам, что я больше не враг. Нет того требования, которого я не исполнил бы, чтобы доказать это. Я дохожу до того, что подолгу пристально гляжу на Ваш и других членов Политбюро портреты в газетах с мыслью: родные, загляните же в мою душу, неужели же Вы не видите, что я не враг Ваш больше, что я Ваш душой и телом, что я понял все, что я готов сделать все, чтобы заслужить прощение и снисхождение».
1 мая 1935 года — «Ну где взять силы, чтобы не плакать, чтобы не сойти с ума, чтобы продолжать жить».
6 мая 1935 года — «Помогите. Поверьте. Не дайте умереть в тюрьме. Не дайте сойти с ума в одиночном заключении»719.
Войдя в привычную роль плакальщика, взывая к жалости и всепрощению, Зиновьев кривил душой. Все то время, пока он засыпал Сталина своими жалобами на здоровье и страдания, мольбами о прощении, он спокойно трудился. Осознав, что его короткие жалостливые послания не действуют, начал писать исповедь. Пространную. В двух частях, на 308 машинописных страниц. Название для которой пока не придумал. То ли «Заслуженный приговор. История бывшей “зиновьевской” оппозиции, ее ошибки, ее преступления». То ли просто «Тюремные записки».
Обдумывая, вынашивая эту исповедь, Григорий Евсеевич постоянно советовался с осужденным вместе с ним, пребывавшем в том же Верхнеуральском политизоляторе С. М. Гессеном. Членом партии с дореволюционным стажем, до ареста в декабре 1934 года — уполномоченным народного комиссариата тяжелой промышленности по Западной области. Именно с ним обсуждал новые главы во время неспешных прогулок либо сидя в своей или его камере с открытыми на весь день дверями.
За полтора года заключения Зиновьев сумел написать и тщательно отредактировать машинопись (ее любезно делали по распоряжению администрации) первой части в 136 страниц, начерно вторую, в 172 страницы, которую еще предстояло выправить окончательно.
Удавалось Зиновьеву столь спокойно трудиться над рукописью потому, что ему никто не препятствовал. Год спустя уже бывший нарком внутренних дел Г. Г. Ягода рассказывал: «Я прилагал все меры к тому, чтобы создать Зиновьеву и Каменеву наиболее благоприятные условия. Книги, бумагу, питание, прогулки — все это они получали без ограничений»720.
2.
Пока Зиновьев предавался самобичеванию, в Москве 1 июня 1936 года открылся очередной пленум ЦК ВКП(б). Перед началом первого заседания все его участники получили окончательный вариант проекта новой конституции. Той самой, которую никак не могли принять не только троцкисты и зиновьевцы, но и «правые». Словом, значительная часть думающих, оценивавших каждый партийный документ большевиков, включая и исключенных, не прошедших чистки. Все те, от имени которых еще в 1929 году писал Карл Радек:
«Самый важный вывод, который мы делаем из политики ЦК партии, заключается в том, что эта политика неизбежно ведет к скату от диктатуры пролетариата и ленинского пути к термидорианскому перерождению власти и ее политики и к сдаче без боя завоеваний Октябрьской революции»721.
Так считали большевики-ортодоксы, желавшие принимать решения не в соответствии с менявшейся обстановкой, а по работам Ленина, написанным почти полтора десятилетия назад. Тогда, когда и страна, и мир были совершенно иными. Когда партия только начала крутой поворот, приступив к индустриализации и коллективизации. Более того, гораздо раньше, в сентябре 1928 года, практически то же, что и Радек, выразила, закрепила и «Программа Коммунистического интернационала», принятая VI конгрессом в редакции, предложенной Бухариным: «Государство советского типа, являясь высшей формой демократии, а именно пролетарской демократией, резко противостоит буржуазной демократии, представляющей собой замаскированную форму буржуазной диктатуры»722.
Проект новой конституции лишал призрачных прав не только пролетариат: согласно статьям 9-й и 10-й основного закона 1924 года верховный орган власти — съезд Советов СССР составлялся «из представителей городских советов и советов городских поселений по расчету 1 депутат на 25 000 избирателей, и представителей сельских советов по расчету 1 депутат на 125 000 жителей»723. Таким нескрываемым неравенством закреплялся классовый характер политического строя — диктатура пролетариата, его правовые преимущества и руководящая роль по отношению к крестьянству. Теперь же, согласно проекту, представленному на пленуме Сталиным, такая форма ликвидировалась предельно просто — уравнением избирательных прав всех категорий населения. Можно ли было одобрить такое?
Лишались своих неофициальных прав — влиять на формирование высшего органа власти, да и не только его, первые секретари крайкомов и обкомов, то есть те самые члены ЦК, и собравшиеся на пленум, прежде автоматически обеспечивавшие себе не только депутатство на съезде Советов СССР, но и столь же непременное вхождение в состав его органа, действовавшего между съездами — в ЦИК СССР. И все это на основании того, о чем говорил Сталин: право выставления кандидатов «закрепляется за общественными организациями и обществами трудящихся», почему выборы станут «хлыстом в руках населения против плохо работающих органов власти».
Такие нововведения требовали утверждения, прежде всего, пленумом. И еще, конечно, что упоминание о ВКП(б) будет в конституции только раз, да и то в статье 126-й (! ) главы 10-й — «Основные права и обязанности граждан». И все же поддержку такой реформы Сталин получил. В немалой степени благодаря весьма мягкому отношению к возможным репрессиям.
Выступая 2 июня по третьему пункту повестки дня — «О ходе обмена партийных документов», генсек вступил в открытую полемику с докладчиком — секретарем ЦК и одновременно председателем Комиссии партийного контроля Н. И. Ежовым.
«Ежов: При проверке партдокументов мы исключили свыше 200 тысяч коммунистов.
Сталин: Очень много... Если исключить 30 тысяч, а 600 бывших троцкистов и зиновьевцев тоже исключить, больше выиграли бы»724.
А в коротком выступлении при прениях по докладу подчеркнуто добавил: «Если партия, стоящая у власти, имеющая все возможности политически просветить своих членов партии, поднять их духовно, привить им культуру, сделать их марксистами, если такая партия, имея все эти огромные возможности, вынуждена исключить 200 тысяч человек, то это значит, что мы с вами плохие руководители»725.
Пленум единогласно одобрил и доклад Сталина по проекту новой конституции, и его отношение к выступлению Ежова. Но так положение выглядело лишь при голосовании членов ЦК. Истинное восприятие нового курса генсека открыто выразили, но несколько позже завершения работы пленума, только двое: первые секретари Закавказского крайкома Л. П. Берия и Сталинградского — И. М. Варейкис.
Первый из них откровенно написал в статье, опубликованной в «Правде»: «Нет сомнения, что попытки использовать новую конституцию в своих контрреволюционных целях будут делать и все заядлые враги советской власти, в первую очередь из числа разгромленных групп троцкистов и зиновьевцев»726.
Подчеркнуто уклонились от выражения своего мнения, публикуя после окончания пленума свои статьи в «Правде», первые секретари ЦК компартий Белоруссии — Н. Ф. Гикало, Армении — А. Г. Ханджян, секретари обкомов Московского — Н. С. Хрущев, Винницкого — В. И. Чернявский, Донецкого — С. А. Саркисов.
Но в те дни решающей для последовавших вскоре событий стала позиция не партократов, а Ягоды и Ежова, так и не захотевших прислушаться к рекомендациям Сталина.
Всего через два дня по окончании работы пленума, при курировании Ежова чекисты возобновили до того вялотекущее следствие. Целью которого являлось стремление обязательно расширить репрессии, для чего показать существование с 1932 года некоего «троцкистско-зиновьевского блока». Точнее — разветвленной, охватывающей всю страну подпольной и, разумеется, контрреволюционной организации. Ставившей своей целью террор — убийство руководителей партии и правительства, прежде всего Сталина.