Страница 11 из 200
Пусть этот маленький инцидент, которому суждено стать предисловием к нашим занятиям, докажет, что для того, чтобы быть интернационалистом не на словах, а на деле, нужно бороться со своими империалистами, со своими капиталистами. Только тогда будем иметь право говорить об интернациональном социализме»30.
Учитывая численность фракций эсеров и меньшевиков, не приходится удивляться тому, что 640 голосами прошла следующая резолюция: «Признавая образ действий тт. Церетели и Скобелева в деле т. Гримма соответствующим интересам русской революции и международного социализма, Всероссийский съезд Советов рабочих и солдатских депутатов, вместе с тем, приветствует их решение опубликовать подробное сообщение обо всех обстоятельствах этого дела, в частности, о мотивах, заставивших их признать объяснения т. Гримма неудовлетворительными»31.
И все же съезду пришлось услышать иное, нежели большинства, мнение, высказанное Зиновьевым, добившимся своего.
Во второй раз Григорий Евсеевич выступил 19 (6) июня — при обсуждении доклада меньшевика М. И. Либера «Об отношении к Временному правительству», наметившего три возможных варианта решения: 1) «революционные социалистические партии будут... отказываться от участия во власти,.. передав всю полноту власти правительству однородному, цензовому, буржуазному»; 2) «продолжать такое положение, при котором фактически власть находится в руках Советов рабочих депутатов, а формально — в руках правительства»; 3) «всю полноту власти взять в свои руки Совету рабочих и солдатских депутатов»32.
Тон в начавшихся очень долгих прениях задали двое. Сначала — Церетели. «В настоящий момент, — твердо, категорически заявил он, — в России нет политической партии, которая говорила бы: дайте в наши руки власть, уйдите, мы займем ваше место. Такой партии в России нет». Дотом — Ленин, выкрикнувший с места: «Есть! »33, а затем, выйдя на трибуну, в получасовой речи обосновал не только необходимость, но и возможность перехода власти к Советам.
Добавил, разъясняя: Церетели «говорил, что нет в России политической партии, которая выразила бы готовность взять власть целиком на себя. Я отвечаю — есть. Ни одна партия от этого отказаться не может, и наша партия от этого не отказывается. Каждую минуту она готова взять власть целиком34.
Чуть ли не все делегаты расценили позицию Ленина как явное стремление узурпировать власть. Сделать правительство однопартийным, исключительно большевистским. Вот тогда прения и развернулись по-настоящему.
Выступавшие сплоченно поддерживали сохранение двоевластия при полной бесконтрольности Временного правительства. Еще бы, ведь только так меньшевикам и эсерам было гораздо проще сложить с себя ответственность за все происходящее. Позволяло им больше не заботиться о претворении в жизнь программы, которой они якобы придерживались: мир — стране, землю — крестьянам, 8-часовой рабочий день — пролетариату. Потому-то на долю Зиновьева и выпала нелегкая задача чуть ли не в одиночку защищать взгляды Ленина.
Во второй и третий раз, 19 и 24 (6 и 11) июня он выступил на съезде в ходе все еще продолжавшегося обсуждения доклада Либера. Говорил легко, свободно, имея наготове нужные аргументы, ибо о том уже не раз писал в «правдинских» статьях. Только теперь обращался не к читателям большевистской газеты, а ко всей стране. Понимал, что все основные выступления публикуются «Известиями», распространявшимися по всей России, доходя до каждого ее уголка.
Прежде всего Зиновьев отметил слишком внезапную смену курса исполкомом Петросовета. Еще до обсуждения на съезде вопроса об отношении к Временному правительству.
«Мы напомним, — упрекал он столичный Совет за столь скороспелое намерение, — что в тот момент, когда он решил этот вопрос в утвердительном смысле, товарищи из провинции — меньшевики и эсеры — продолжали еще по инерции посылать телеграммы против вступления в коалиционное министерство. Напомним, такой влиятельный Совет рабочих и солдатских депутатов, как тифлисский, в котором председательствует тов. Жордания, прислал телеграмму против вхождения социалистов в коалиционное министерство».
Затем перешел к главному пункту обвинения.
«Мы имеем перед собой, — заявил Зиновьев, — опыт месяца или больше... Мы спрашиваем; оправдал ли себя этот опыт?.. Оправдана ли та линия поведения, которая высказывалась за участие в министерстве? » И тут же поспешил с ответом.
«Из тех реплик, — сказал он, — которые я слышал от товарищей-министров,.. они поставили себя в такое положение,.. что за так называемыми живыми мертвецами (то есть министрами-социалистами — Ю. Ж. ) стоят десять министров-капиталистов, стоит г. Бьюкенен (посол Великобритании — Ю. Ж. ), английская и французская буржуазия... И до тех пор, дока они (министры-социалисты) остаются в рамках резолюции, которую дал тов. Либер, и в рамках резолюции тов. Церетели (о поддержке Советами коалиционного правительства — Ю. Ж. )... они не могут сделать такого шага, который означал бы разрыв с Милюковым, разрыв с Бьюкененом».
Перейдя к вопросу о войне, вновь напомнил: «В начале революции все мы полны были веры, что шутя сломим войну. Казалось, мы одержали такую громадную победу, что после нее ничего не будет стоить сокрушить гидру войны. Мы видим, что надежды не оправдались... Я не преувеличу, если скажу: все, что было сказано Церетели, свелось к одному — что будет созвана в подходящий момент конференция дипломатов союзных нам держав и там они обсудят этот вопрос».
Выступая от имени большевистской фракции, Зиновьев категорически отверг предложенную съезду резолюцию, предусматривавшую именно такой путь к миру — «достижение дипломатическими средствами пересмотра союзных договоров и отказ от аннексий и контрибуций». «Вы слышали, — продолжал Григорий Евсеевич, — речь нашего представителя Набокова в Лондоне, который сказал, что «если потребуется для того, чтобы довести войну до конца», сжать немножко русские свободы, то в этом большой беды нет. Я допускаю, что русская дипломатия обновилась, но английская и французская дипломатия также обновилась? Нет! Там остались старые методы грязной и разбойничьей империалистической политики. И если вы все надежды возлагаете на них, мы остановимся перед этой глухой стеной и не сделаем ни одного шага дальше...
Мы стоим перед наступлением, перед переломом всей нашей революции. И здесь нам предлагают вопрос: как же мы кончим войну и выйдем из нее? Нам обещана конференция. С чем же мы останемся? »
Провидчески продолжил: «Сами (наши) империалисты, которые остались на своем месте и продолжают угнетать свои собственные народы, нам говорят: мы не можем порвать с нашими союзниками, иначе они объявят нам войну, иначе японцы дойдут до Иркутска и “наши (союзники”) англичане и французы перейдут к наступательным мерам... Если вы говорите: японцы отхватят до Иркутска и “наши союзники” англичане и французы перейдут против нас, то разве этих людей называют союзниками? Разве для квалификации таких людей не существует совсем другого слова? »
И завершил речь в духе Ленина, в духе истинной Циммервальдской левой: «Война подвела все человечество к тому положению, когда или гибель, или социалистическая революция... Мы не знаем, как быстро развивается рабочая революция. Но мы знаем одно: отдать свою жизнь, прозакладывать свою голову стоит только за это дело — за дело мировой рабочей революции»35.
Завершил же свое участие в обсуждении этого вопроса Зиновьев только 24 (11) июня, в ходе прений по докладу меньшевика Ф. И. Дана «Об отношении к войне», вызвавшего на редкость пустые выступления представителей большинства. Так, народный социалист Державин изрек пустую истину — «выход из коалиции воюющих держав одной только державы не может окончить войны»36. Большевик Н. В. Крыленко, по сути, пришел к той же мысли. С горячим задором призвал не к прекращению мировой бойни, а к революционной войне, хотя и с важной оговоркой. «Если для достижения мира, — заявил он, — нужна война, если для этого нужно наступление, мы пойдем. Но чтобы пойти вперед, необходимо, чтобы Совет взял власть в свои руки»37.